Направления, течения >> Русская эмиграция >> Первая волна >> Русский Берлин

В первой половине 1920-х гг. берлинская диаспора – в отличие от других центров русского рассеяния (в Париже, Праге, Харбине) – могла поддерживать двусторонние контакты с родиной. В начале десятилетия это общение было свободным или почти свободным.

Фактор места для литературной критики русского Берлина оказался исключительным. Если предмет критики и время ее существования позволяют связывать это явление с русской литературно-критической традицией в целом и с литературной критикой русского зарубежья в частности, так же как и с литературной критикой в Советской России, то влияние места, наоборот, позволяет увидеть неповторимое, уникальное, ни на что в своей совокупности не похожее. «Очень много для эмигрантов значил круг их профессионального и идейно-политического общения, поэтому столь важно учитывать всякий раз место публикации того или иного критического рассуждения» [1], –  вот почему анализ этой критики логично начать с определения места.

1920-е гг. в истории отношений России и Германии, насчитывающей не один век, можно с полным правом назвать наиболее яркими. В то десятилетие по различным причинам Берлину – столице страны, с которой Россия еще недавно вела долгую и кровопролитную войну, – суждено было сыграть важнейшую роль в укреплении русского национального самосознания, сохранении культурных ценностей и возрождении после революции и гражданской войны традиций начала ХХ в.

В книге Г. Струве «Литература в изгнании» отмечается, что «если Париж с самого начала стал политическим центром русского зарубежья, его неофициальной столицей, то его второй и как бы литературной столицей с конца 1920 по начало 1924 г. был Берлин» [2]. Особенностью жизни русского литературного Берлина в этот период критик считал не повторявшееся уже впоследствии общение между писателями эмигрантскими и советскими.
Тысячи и тысячи русских – представители «первой волны» эмиграции – военные, предприниматели, литераторы, художники и просто люди без определенных занятий, оказавшиеся за границей, – формировали в Берлине некую особую общность, своего рода «остров» русской цивилизации в центре Европы. Среди уехавших немалую часть составляли бережно хранившие любовь к России и своему народу представители подлинной русской культуры и лучших традиций литературы Серебряного века, которые продолжали развиваться и в изгнании. Недаром Берлин называли «литературной столицей русской эмиграции». Здесь жили, работали, публиковали свои произведения такие известные авторы, как М. Горький, А. Толстой, Б. Пастернак, А. Белый, В. Ходасевич, В. Набоков, В. Шкловский, А. Ремизов, Г. Иванов и многие другие. В числе литераторов, посещавших Берлин, были В. Маяковский, С. Есенин, М. Цветаева, Б. Пильняк.

В истории русской эмиграции именно Берлин, а не другой город, где существовала русская послереволюционная диаспора, объединяющую роль сыграл не случайно: зерна русской культуры упали на хорошо подготовленную почву давних и традиционно прочных российско-германских связей. В Берлине и его пригородах находилась примерно треть русского населения Германии, в этом городе сложился мощный культурный центр, вокруг которого объединились русские, жившие в Лейпциге, Дрездене, Гамбурге и рассеянные по всей Германии. Эмигранты обосновались в Берлине довольно прочно, там издавались русские газеты, журналы, открылись русские магазины, банки, учебные заведения, возникли общественные организации, профессиональные союзы. Связь с родиной не прерывалась: так, существовали даже объединения русских врачей, которые открыли курсы для тех, кто собирался поехать в Советскую Россию, чтобы помогать бороться там с голодом и эпидемиями. Сразу же после получения тревожных сообщений многие русские общественные и благотворительные организации развернули активную деятельность в поддержку голодающего населения России. Образовался общественный комитет, который на своем первом собрании постановил наладить контакт с московским комитетом помощи голодающим. Позднее это решение поддержал и Красный Крест.

В воспоминаниях сына Л. Андреева Вадима о жизни в Берлине есть такие слова: «Два города – немецкий и русский, – как вода и масло, налитые в один сосуд, не смешивались друг с другом» [3]. Того же мнения придерживается и Л. Лунц в книге «Путешествие на больничной койке»: «Русские ни слова не знают по-немецки, кроме “битте”, читают русские газеты. К тому же ненависть ко всему немецкому» [4]. Можно привести звучащие в подобном ключе строки из воспоминаний А. Белого, Б. Пастернака, В. Шкловского и многих других русских, которые волей судьбы оказались в Берлине. Примечательно, что и немцы часто писали об этом периоде примерно в том же духе, проводя резкую границу между собой и прибывающими русскими; это нашло отражение в воспоминаниях современников «с противоположной стороны» [5].

Вместе с тем по прошествии времени, когда острота личных переживаний уже не может заслонить уникальность культурной ситуации, сложившейся в ту пору в германской столице, появляются и другие суждения: «Культурная жизнь Берлина обогащалась фильмами Эйзенштейна, литературой Маяковского, Эренбурга или Андерсена Нексе, репортажами Киша и Вайскопфа, картинами Шагала и Малевича. Все они находили понимание публики и критики. В художественных галереях, студиях, в редакциях и издательствах, театрах кино или кафе они встречались друг с другом, спорили, изобретали, экспериментировали. И независимо от национальной принадлежности ставили в своих произведениях кардинальные вопросы эпохи. Они формировали новое общество, оставившее заметный след в истории человечества. Таким образом, непосредственные контакты разных культур оказали существенное воздействие на создание новых художественных приемов целой эпохи» [6].

Особая культурно-историческая общность, сложившаяся в Берлине, оказала влияние не только на развитие художественного мастерства того или иного писателя, художника, будь то русский или представитель западноевропейской культуры; в этот период шел активный процесс взаимного обогащения общекультурного менталитета разных народов и обмена творческими приемами, создавался новый оригинальный тип общеевропейского художественного мышления. Например, во многом благодаря «русскому Берлину» Западная Европа познакомилась c таким явлением, как русский формализм в литературоведении, под влиянием которого сложились многие западные теории и школы изучения литературы (среди последних следует упомянуть структурализм, «новую критику» и современную герменевтику), а также с такими влиятельными течениями в мировом искусстве ХХ в., как русский авангард и модернизм. В книге М. Раева «Россия за рубежом» на это обращается особое внимание: «Молодые поэты-эмигранты проявляли интерес к новым  течениям 1920-х гг. и с готовностью воспринимали все, чему приезжавшие из большевистской России поэты могли их научить. Таким образом, Берлин помог познакомить мир с русским модернизмом. Это не только оказало влияние на культурную жизнь русского зарубежья, но... и позволило сохранить модернизм и там» [7]. В немалой степени этому процессу способствовал и такой примечательный фактор, как частичное отсутствие в начальный период существования феномена русского Берлина политической и идеологической окраски сложившейся ситуации (в наибольшей степени данное явление относится к области литературы и искусства).

Далеко не все жившие в 1921–1923 гг. в Берлине русские являлись политическими эмигрантами. Для одних Берлин являлся своего рода первым перевалочным пунктом после пересечения границы России, остановкой в пути, пристанищем, где можно было в спокойной обстановке какое-то время подумать о дальнейшей судьбе, определить жизненные планы; для других – местом работы, командировок, издательской и книготорговой деятельности. В 1921–1923 гг. русская диаспора в Берлине – в отличие от других центров эмиграции – могла поддерживать постоянную двустороннюю связь с родиной, и это общение в большинстве случаев можно назвать свободным или почти свободным. Что касается литературы, то в те годы никто в Берлине не отрицал, да и не мог отрицать существования единой русской литературы – за рубежом и на родине.

Несмотря на определенные трудности с получением виз и заграничных паспортов в России, едва ли можно назвать крупного писателя, художника, артиста или деятеля искусства, не побывавшего в 1920-е гг. в Берлине. Многие посещали Германию по самым разным, подчас откровенно надуманным поводам. Г. Иванов, например, предполагая не возвращаться, «сжечь мосты», отправился в Берлин, «где, – по его словам, – никто не мог меня вдруг арестовать, сослать, расстрелять» [8], оформив командировку по линии политпросвета для... «составления репертуара государственных театров». Л. Рейснер и И. Эренбург представляли интересы советских организаций, приехав для работы в качестве журналистов и корреспондентов советских изданий. Примечательна характеристика, которую дала Нина Берберова русской берлинской жизни того периода:

«Прошлое и настоящее переплетаются, расплавляются друг в друге, переливаются одно в другое. Губернаторша и генерал, клянущие революцию, и поэт Минский, младший современник Надсона, приветствующий ее; едва унесшие ноги от революции “старые эмигранты”, то есть социалисты царского времени, вернувшиеся к себе в Европу после того, как часок побыли на родине; и пионер велосипеда и фотографии Вас. Ив. Немирович-Данченко, весь в бакенах, в пенсне на черной ленте... И Нина Петровская, героиня романа Брюсова “Огненный Ангел”, брюсовская Рената, в большой черной шляпе, какие носили в 1912 году, старая, хромая, несчастная. И писательница Лаппо-Данилевская (говорят, знаменитая была, вроде Вербицкой), пляшет в русском кабаке казачка с платочком, вокруг вприсядку пошедшего Серапионова брата Никитина – впрочем, они не знакомы.

Рядом с этим живет день настоящий: приходят к нам Виктор Шкловский, Марк Слоним, немного позже приезжают из России (для “поправления здоровья”) Пастернак, Вл. Лидин, пушкинист Модест Гофман, Н. Оцуп, В. Ирецкий. И не совсем понятно: к прошлому или настоящему принадлежат мелькающие то у нас, то в Литературном клубе (на Ноллендорф Плац), то в русском ресторане на Гентинерштрассе, фигуры С. К. Маковского, Сергея Кречетова, художника Масютина, Амфитеатрова-Кадашева (сына), проф. Ященки, Ляцкого, Семена Юшкевича, С. Рафаловича. И целый рой издателей, издающих все, что угодно, от воспоминаний генерала Деникина и стихов Игоря Северянина до кулинарных книг» [9].

В начале 1920-х гг. издание русскими книг за границей еще не рассматривалось советскими властями с политической точки зрения – все это в будущем. То время можно с полным правом охарактеризовать как не имеющий в мировой истории аналогов момент уникального, но вместе с тем скоротечного баланса политических, экономических и культурных условий, позволявшего за пределами России сохранять, развивать и распространять по всему миру подлинные ценности русской культуры и русской литературы, оказавшие заметное влияние на все западноевропейское искусство ХХ в. и навсегда вошедшие в его историю.

Показательно, что в опубликованном А. Вейманом в Москве и Ленинграде библиографическом справочнике «Восемь лет русской художественной литературы (1917–1925)» [10] российские и берлинские издания еще фигурируют в одном ряду. Более того, характер многочисленных книг, «толстых» литературных журналов и альманахов, выходивших в начале 1920-х гг. в Берлине, не дает оснований полагать, что там существовала некая особая литература, не связанная генетически с классической отечественной литературой. Таким образом, феномен культурной среды «русского Берлина», с присущими ей чертами, характерными для интеллектуальной жизни дореволюционной России, явился одним из главных условий для сохранения за рубежом национального богатства русской культуры и литературы.

Для того чтобы ответить на вопрос, почему все это так произошло, почему именно Берлин, а не, скажем, Копенгаген, где после революции также оказалось много русских и существовало русское книгоиздательство, сыграл подобную ключевую роль, необходимо обратиться к ретроспективе российско-германских взаимоотношений.

Взаимный интерес обоих народов к культурным, научным и экономическим достижениям друг другасуществовал на протяжении столетий. Однако после 1900 г. контакты стали наиболее интенсивными. В 1900–1905 гг. Германия сделалась центром русской либеральной и революционной эмиграции, искавшей в немецком социалистическом движении идейную и материальную поддержку. Позднее, в 1919 г., в Женеве Лига наций назначила верховного комиссара по делам беженцев (Фритьоф Нансен), в задачи которого входила организация приема и устройства многочисленных русских, прибывающих из России. Основными источниками финансирования этой деятельности в Берлине являлись ИМКА, правительство Германии и Красный Крест.

Статистические исследования указывают, что в довоенный период русскоязычное население Германии почти целиком было временным и насчитывало от 18 до 20 тысяч человек. Исключение составляло население трех деревень в Восточной Пруссии – потомков старообрядцев, сохранивших русский образ жизни и язык, – а также потомков русских песенников, подаренных Николаем I прусскому королю Фридриху Вильгельму IV, живших в местечке под названием Александровка близ Потсдама. Последние, однако, утратили родной язык, но продолжали придерживаться православного обряда со службами по-немецки.
Если говорить о русском населении Германии начала 1920-х гг., то его количество, естественно, тоже не было постоянным, но составляло теперь примерно один миллион с четвертью (всего за рубежом в это время находилось от трех до четырех миллионов русских). В Берлинt проживало также значительное количество русских, являвшихся подданными других государств – Литвы, Латвии, Турции, Финляндии, Албании, Греции и ряда других стран. Большинство русских, которые были застигнуты в Германии мировой и гражданской войной и не уехали после, обосновалось здесь почти постоянно.

Относительная простота получения германских въездных виз, территориальная близость, политика «заигрывания» германского правительства с большевиками и большевиков с германским правительством (еще при Ленине был взят курс на поддержку возрождающегося германского милитаризма: так, в обход версальского соглашения в России были открыты командные курсы для немецких офицеров), низкая цена подверженной инфляции немецкой марки по отношению к доллару и франку – основным платежным средствам русской эмиграции, – а также традиционно прочные культурные отношения явились объективными причинами того, что к концу 1919 г. в Берлине проживало около 7 тысяч русских и ежемесячное увеличение доходило до тысячи человек. В конце 1923 г. этот процесс пошел на убыль, и к 1930 г. русских в Германии оставалось примерно 100 тысяч. Позднее начался длившийся долгие десятилетия период полной изоляции русского зарубежья от Советской России.

Следует отметить, что по мере все более широкой практики «закручивания гаек» в Советской России картина русской эмиграции в Берлине начала терять присущие ей вначале «идиллические» неполитические черты. Выезду интеллигенции из России и задаче искусственного расчленения по классовому признаку единой культуры и литературы русского народа способствовали активные репрессивные меры советских властей. Еще в декабре 1918 г. большинство изданий, альтернативных большевистским, было просто закрыто. А в июне 1922 г. по инициативе Ленина политбюро партии большевиков рассмотрело вопрос об антисоветских группировках среди интеллигенции. Постановление, над которым работали такие видные советские деятели, как Курский, Уншлихт и Каменев, отличалось крайней суровостью: был строго ограничен прием в высшие учебные заведения студентов непролетарского происхождения, предписывалось также провести проверку «на благонадежность» всех непартийных печатных органов. Любые собрания или коллективные акции, согласно новым правилам, проводились только с ведома и разрешения органов ВЧК – ГПУ.

В 1921–1923 гг. русских в Берлине было так много, что известное русское издательство Гржебина даже выпустило русский путеводитель по городу. Жизнь русской колонии сосредоточивалась в западной части города, в районе Гедехнискирхе. Здесь у русских было 6 банков, 3 ежедневные газеты, 20 книжных лавок и по крайней мере 17 крупных издательств («Москва», «Геликон», «Слово», «Скифы», «Мысль», «Врач», «Литература», Ладыжникова, Дьяковой, Бергера, Гликмана и др.). По некоторым данным, показывающим размах издательского дела в Берлине, с 1918 по 1928 г. там существовало 188 специализирующихся в разных областях эмигрантских издательств [11]. Ни подобного количества, ни подобного разнообразия никогда не было ни в одном из центров русской диаспоры.

Издавалось большое количество учебных пособий, поскольку русские общеобразовательные заведения в Германии испытывали в них острую нужду. Еще в 1919 г. в Германии были открыты две гимназии для русских учащихся: русской академической группой и пастором Мазингом в Берлине, –  а также прогимназия Красного Креста в лагере Штейн. Занятия там проводились во второй половине дня в помещении местной немецкой школы. В одной берлинской гимназии в 1921 г. количество учащихся доходило до 140, преподавателей – до 20. При гимназии работали детский сад и начальная школа, которые поддерживались муниципальным советом. Таким образом, возникшая между Шарлоттенбургом и Зоологическим садом «русская эмигрантская республика» представляла собой практически автономную структуру.

Русский художник С. Сегал описывает жизнь того времени в Берлине следующим образом: «В глаза бросаются витрины, плакаты, рекламы: “Мы говорим по-русски”, книжный магазин “Родина”, ресторан “Медведь”, кафе “Москва”, русские парикмахерские, газетные киоски, газеты, журналы. Мирное завоевание! Немцы об этом не беспокоились, они к этому уже привыкли» [12].

В ноябре 1921 г. в Берлине проходил международный съезд помощи голодающим, результатом работы которого явилось создание общества друзей новой России во главе с известным искусствоведом и писателем Эдуардом Фуксом. В 1923 г. по инициативе «общества старых большевиков» в Москве возникла организация «Красная помощь», поддержанная IV конгрессом Коминтерна. Ее деятельность распространялась и на тех русских беженцев, которые в ожидании советского паспорта испытывали крайнюю нужду. Активную помощь русским оказывала также влиятельная в ту пору немецкая социал-демократия. Социал-демократические издания «Нойе-Рундшау» и «Фишер-Ферлаг» распространяли в Германии посвященные России материалы.

Характерным настроением многих русских, оказавшихся в Берлине, при всей их политической, сословной и имущественной разнице было то, что подавляющее большинство из них рассматривало свое положение как временное. Многие верили в наступление перемен в России и близкий крах «коммунистического рая», другие связывали свою судьбу с переездом в другие страны. Постоянным оставалось стремление развивать национальную культуру, науку, систему образования. Эта идея объединяла всех русских за границей в 1921–1923 гг.

Примечания

[1] История русской литературной критики / Под ред В. В. Прозорова. М., 2002. С. 429.

[2] Струве Г. Литература в изгнании. Париж; М., 1996. С. 32.

[3] Андреев В. Возвращение в жизнь // Звезда. 1969. № 5. С. 121.

[4] Russen in Berlin. 1918–1933. Eine Kulturelle Begegnung. Hrsg. von F.Mierau. Berlin, 1988. S. 159.

[5] Там же. S. 176.

[6] Berliner Begegnungen. Auslandische Kunstler in Berlin 1918–1939. Berlin, 1987. S. 16.

[7] Раев М. Россия за рубежом: Культурная история русской эмиграции 1919–1939. Нью-Йорк, 1990. С. 100.

[8] Иванов Г. Мемуары и рассказы. М., 1992. C. 237.

[9] Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. Mюнхен, 1972. С. 174–175.

[10] Вейман А. Восемь лет русской художественной литературы (1917–1925). М.; Л., 1926.

[11] См.: Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919–1939. М., 1994. С. 101.

[12] Сегал С. Русская жизнь в Берлине // Русский иллюстрированный мир. 1923. № 1. С. 3–4.