Направления, течения >> Русская эмиграция >> Первая волна >> Русский Белград

Белград – центр русской эмиграции на Балканах

Основным центром русской эмиграции на юге Европы стала столица молодого королевства Югославии [1] – Белград. Здесь в период между двумя мировыми войнами была сконцентрирована культурная жизнь русских беженцев.

В начале 1920-х гг. на Балканы с юга России через Константинополь потянулся поток русских изгнанников, которых в Югославию прибыло от 40000 до 70000 человек. Причин такому массовому явлению было несколько.

Русские традиционно пользовались любовью народа, который они поддерживали в борьбе за национальное освобождение от многовекового турецкого ига [2] в течение XIX в. а затем во время Первой мировой войны – против новых завоевателей. Во главе многонационального славянского государства, сложившегося в 1918 г., стояла сербская правящая династия Карагеоргиевичей, связанная с домом Романовых родственными узами. Помощь русским эмигрантам стала составной частью внутренней и внешней политики Югославии [3] и осуществлялась под лозунгом возвращения исторического долга России. Во главе с выдающимся ученым-славистом, в свое время обучавшимся в Московском университете, – А. Беличем – была создана Государственная комиссия по делам русских беженцев, оказывавшая им материальную и моральную поддержку.

Югославия, более половины населения которой православного вероисповедания (сербы, черногорцы, македонцы), стала важнейшим духовным центром русского рассеяния. В 1921 г. недалеко от Белграда, в Сремских Карловцах, была основана Русская Заграничная православная церковь во главе с митрополитом Киевским и Галицким Антонием (Храповицким). Югославия была также единственным государством, согласившимся принять и разместить на своей территории части белой армии. В Белграде расположился штаб царской армии под командованием генерала Врангеля. Данное обстоятельство определило социальный и политический состав этой части русской диаспоры: преобладание военных и монархистов. Идеологического единства, однако, в эмигрантской среде не наблюдалось, число сторонников восстановления монархии таяло, и в целом взгляды на будущее России на протяжении 1920–1930-х гг. претерпели изменение.

Кроме военных, в эту славянскую страну приехала небогатая часть интеллигенции, так как здесь признавались русские документы об образовании. Этому была объективная причина. Потери в двух Балканских (1912 и 1913 гг.) и Первой мировой войнах были так велики, что собственных кадров специалистов остро не хватало. Возможность получить работу и дать образование детям сделало эту страну привлекательной для проживания. По статистике 75 % русских, проживавших в 1920–1930-е гг. в Югославии, имели среднее и высшее образование. Кроме того, правительство страны выделяло стипендии для русской молодежи.

В Сербии русские составляли 10 % творческой интеллигенции. Русские эмигранты преподавали в школах, гимназиях и университетах, работали врачами и инженерами, вели строительство дорог. В Белградском университете работали ученик создателя радио Попова инженер Г. Н. Пио-Ульский, выпускник Петербургского университета славист А. Л. Погодин, историк права Ф. В. Тарановский. В Сербской Академии наук действительными членами состояли десять русских ученых. Русские архитекторы отстроили центр Белграда. План реконструкции столицы разработал инженер Ю. П. Ковалевский, за что был удостоен премии на Парижской выставке. Национальные опера и балет были фактически созданы русскими артистами, постановщиками и педагогами. Балерина Е. Д. Полякова заняла место примы и балетмейстера в Королевском театре. В Белградском Народном театре, а затем в драматическом театре крупного культурного центра Сербии – г. Нови Сад – долгие годы работал ученик Станиславского – режиссер Ю. Л. Ракитин.

Своей главной миссией эмигранты считали сохранение русского духовного и культурного богатства. Особое значение придавалось педагогической, просветительской и научной деятельности, изданию книг, организации сети читален и библиотек. Уже осенью 1920 г. открылась Первая русско-сербская гимназия, учебный план которой сочетал программу русской классической гимназии и изучение языка, литературы, истории и географии Королевства. В этой гимназии учился внук Л. Н. Толстого – Н. И. Толстой, который после победы над фашизмом вернулся в Россию, работал в АН СССР и преподавал на филологическом факультете МГУ имени М. В. Ломоносова. Русская народная библиотека (основана в 1920 г.) располагала богатейшим книжным фондом.

Белград стал крупным русским издательским центром, значение которого в 1930-е гг. возрастало, по мере того как Берлин и Прага под угрозой фашизма свертывали свою деятельность. Существенным оказалось то, что сербы пользуются кириллическим алфавитом. Это облегчало развитие русскими собственной издательской деятельности. Наиболее крупными были издательства «Братьев Грузинцевых» и «Издательство Филонова». Для поддержки авторов была создана особая «Издательская комиссия» (возглавлял А. Белич), которая взяла на себя расходы по изданию целых серий классики: «Русская библиотека», «Детская библиотека», «Библиотека для юношества». Публиковались также лучшие произведения эмигрантской литературы: рассказы А. И. Куприна и Б. К. Зайцева, романы М. Алданова, «Петербургский дневник» З. Н. Гиппиус, стихи К. Д. Бальмонта и др.

В Югославии выходило около 150 наименований русских газет и журналов. В этом богатом списке были издания, отводившие важное место освещению вопросов культуры: газета «Новое время», которую издавал сын известного российского издателя М. А. Суворин, и журнал «Русский архив» (печатался на сербскохорватском языке).

Для организации культурно-просветительской деятельности группой русских ученых (Е. В. Спекторский, А. Д. Билимович и др.) в 1924 г. в Любляне была основана «Русская матица». Такое особого рода общество и фонд в поддержку культуры создавалось у всех славянских народов в периоды национального угнетения. А. Д. Билимович образно назвал «матицы» – «дитя славянской беды». Кроме того, в эмигрантской среде возникло множество профессиональных объединений и обществ («Союз русских инженеров», «Союз русских архитекторов», «Союз русских ученых» и др.). Среди них был и насчитывающий около 200 членов «Союз русских писателей и журналистов» (основан в 1925, председатель П. Б. Струве). Его главной акцией стало проведение в 1928 г. в Белграде Первого (и единственного) съезда русских писателей и журналистов за границей, в котором участвовали выдающиеся литераторы и культурные деятели: А. И. Куприн, Вас. И. Немирович-Данченко, Б. К. Зайцев, З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский. На съезде был основан «Зарубежный союз русских писателей и журналистов». Участников съезда принял король Югославии Александр I и вручил правительственные награды страны многим деятелям русской культуры.

Русская эмиграция как носительница и хранительница богатейшей культурной традиции обладала немалым творческим потенциалом, одним из проявлений которого было литературное творчество. В межвоенное двадцатилетие многие известные русские писатели побывали в Белграде, однако никто из них не поселился здесь надолго. Литература «русского Белграда» примечательна тем, что она создавалась молодежью, возмужавшей вне России, творческая индивидуальность которой пробудилась и развивалась вдали от родины, вне стихии родного языка. Другой особенностью этой литературы является то, что творческая молодежь Белграда проявила себя главным образом на поэтическом поприще и в малых жанрах. Ей нелегко было пробивать себе дорогу, так как солидные издания, озабоченные коммерческим успехом, неохотно предоставляли неизвестным авторам свои страницы.

Центрами, организующими литературную жизнь молодежи в Белграде, были не печатные органы, а литературные кружки. Рождение русского «белградского поэтического круга» происходит в начале 1920-х гг. и связано с образованием в среде университетской молодежи поэтического объединения «Гамаюн» (1923) и последующим изданием сборника стихотворений «Гамаюн – птица вещая» (1924). Членами кружка и авторами сборника были: И. Голенищев-Кутузов, Ю. Софиев, А. Дураков и др. Затем во второй половине 1920-х гг. формируется «Книжный кружок», которым длительное время руководил его фактический организатор и вдохновитель Е. Кискевич [4]. Наиболее известным по творческим результатам стал кружок «Литературная среда», основанный в 1934 г. И. Н. Голенищевым-Кутузовым. Кроме того, свой литературный кружок был практически в каждом русском учебном заведении (гимназии, кадетском корпусе). В Сараево, например, действовал «Константиновский литературный кружок», названный в честь великого князя Константина, подписывавшего свои стихи «К. Р.».

В литературе зарубежья на первый план вышла проблема преемственности художественного творчества, осознание и демонстрация своей связи с дореволюционной словесностью. Свою задачу молодые литераторы видят в «необходимости продолжения русской культурной традиции» [5], как сказано в предисловии-«манифесте» к сборнику «Зодчий» (Белград, 1927), составленному поэтами «Книжного кружка».

Важность для белградских поэтов крупного дореволюционного русского направления – символизма – подчеркивают названия литературных групп. Кружок «Гамаюн» и сборник его поэзии обозначили ориентиры, которые молодые стихотворцы выбрали в богатом наследии своих предшественников. Таким ориентиром стала для них ранняя поэзия А. А. Блока. 

Блок для русской эмиграции «первой волны» был знаковой фигурой. В многочисленных литературных воспоминаниях и мемуарах, которыми так богато русское зарубежье, ему отведены, пожалуй, самые многочисленные и проникновенные страницы. Возможно потому, что из дореволюционной блестящей плеяды русских стихотворцев именно Блок с интуицией гения почувствовал и выразил в своей поэзии приближение гигантской национальной катастрофы.

Стихотворение, давшее название белградскому литературному объединению и сборнику поэзии, – «Гамаюн, птица вещая» – было написано Блоком в 1899 г. Вдохновленный картиной В. М. Васнецова, на которой сказочная птица с человеческим лицом

Вещает казней ряд кровавых
   
И трус, и голод, и пожар,
   
Злодеев силу, гибель правых, –

поэт написал эти строки, зазвучавшие спустя четверть века как откровение, как метафора потрясений, выпавших на долю русского народа.

Катастрофичность мироощущения, пронизывающая искусство русского символизма, была понятна эмигрантской молодежи, на детство и юность которой пришлись годы национального бедствия, вызванного революцией и гражданской войной. Обращение к поэтическому опыту Блока превратилось в устойчивую тенденцию и прослеживалось в лирике белградских поэтов на протяжении 1920–1930-х гг. Блок воспринимался в эмиграции, с одной стороны, как пророк, а с другой – он олицетворял собой прошлое, страну, оставшуюся в памяти и душах русских беженцев. Его поэзия оказала непосредственное воздействие на формирование в эмигрантской лирике одного из центральных образов – образа России. В воображении поэтов изгнания важное место занимает «Россия Блока», символом которой был Петербург (Ленинград русским изгнанникам был незнаком и непонятен), навсегда связанный с величием российской империи. Этот город – ее начало и ее катастрофическая гибель. Блок родился и прожил почти всю свою жизнь в Петербурге. Он был, пожалуй, «самым петербургским» из всех предреволюционных литераторов.

Поэтический мир эмигрантской поэзии – это мир воспоминаний, мир зыбкий, ускользающий, он насквозь литературен. Белградские русские поэты пытаются выразить свои настроения и чувства при помощи ассоциаций с образами русской классической лирики и поэзией Серебряного века.

Е. Вадимов (псевд. Ю. Лисовского) в стихотворении-воспоминании «На острова» прибегает к достаточно прозрачному ассоциативному ряду:

Наши встречи, взоры и слова
   
Станут сказкою – как станут так же сказкой
   
Летний Сад, Нева и Острова.
            
(Е. Вадимов. Сб. «Где-то». Белград, 1930).

Летний Сад в сознании русского человека прочно связан с пушкинским творчеством, его лирикой и романом «Евгений Онегин»; чудо белых ночей неизменно вызывает в памяти Вступление к поэме «Медный Всадник». А вот гулянья на Островах приобрели у петербуржцев популярность в начале ХХ в. и ассоциируются с поэзией А. Блока.

Тема родины, традиционно важная в русской поэзии, стала для поэзии русского рассеяния объединяющей. К ней обращались поэты разных поколений, разной идейной ориентации и разного масштаба дарования. Тема утраченной родины переплетается с темой памяти и мотивами одиночества, судьбы и рока, что придает стихотворениям элегическое, а подчас и трагическое звучание: «Сожжена моя в твоих снегах душа» (Е. Кискевич), «где-то Крещатик, и где-то Литейный, где-то Заволжье, где-то Нева» (Ю. Лисовский). Слова «рок», «пророчество», «судьба» можно считать ключевыми в их поэзии.

«Сербские мотивы» усиливают ностальгическое настроение, они вводятся для контраста, для придания стиху своеобразного композиционного равновесия. «Боснийские горы» противопоставлены воспоминаниям о Доне, «мутноводная Сава» и «Дунай голубой» контрастируют с воспоминаниями о широте родных полей, «осень чужая» – с грезами о Литейном, Неве и Крещатике. «Девочка с русской душой» видит «нерусские картины» и слышит «нерусский язык». Юный, рано ушедший из жизни Игорь Лапко (1913–1931) тонко выразил это стремление сохранить в памяти ускользающий образ России:

Тебя, тебя, моя страна,
   
Душа тоскующая ищет!
   
Но память о тебе скудна,
   
как самый обедневший нищий.
                  
(И. Лапко. Стихотворения. Белград, 1932. С. 25)

Образ родины в лирике молодых поэтов часто возникает не только на основании собственных воспоминаний, но и под впечатлением картин, созданных русскими поэтами XIX в., прежде всего А. С. Пушкиным и М. Ю. Лермонтовым. Образы Медного всадника и Петра I как символы государственной мощи и величия России появляются у многих поэтов русского Белграда, а «разливы рек, подобные морям», и «лесов безбрежных колыханье» из лермонтовского стихотворения «Родина» оказывают воздействие на воссоздание русского пейзажа.

Показательно, что эмигрантская молодежь почти не касается темы революции и гражданской войны, немаловажной для «взрослой» эмигрантской литературы и главной в поэзии ровесников из советской России. Напротив, она пытается сознательно бежать в сферу духовности, и все более утверждается в вере в спасительную силу искусства.

Личная и литературная судьба молодых стихотворцев сложилась по-разному. Лидия Алексеева-Девель и Екатерина Таубер пережили в Белграде пору своего творческого становления, затем покинули Югославию и лишь впоследствии получили известность и признание своего таланта. Сборники их поэзии печатались в 1950–1980-е гг. в Европе и США. Прочно связал с Белградом свою жизнь Евгений Кискевич. За пределами Югославии о нем узнали после смерти, когда его поэзию стали печатать в антологиях эмигрантской лирики [6]. Многие таланты угасли, даже по-настоящему не успев раскрыться. Это 18-летний Игорь Лапко и героически погибший в партизанском отряде Алексей Дураков [7]. Имена И. Н. Голенищева-Кутузова и К. Ф. Тарановского зазвучали после войны, прежде всего благодаря их исследовательской деятельности.

По масштабу поэтического дарования, творческой активности и умению объединить вокруг себя талантливых людей одной из центральных фигур русского литературного Белграда был Илья Николаевич Голенищев-Кутузов (1904–1969). Его судьба характерна для молодого поколения русской эмиграции. Родившийся в семье русского офицера, он прибыл в Югославию в 1920 г., совершив тяжелый путь из Крыма через Болгарию, затем учился в Белграде и во Франции, а после защиты в Сорбонне докторской диссертации (1933) стал преподавать в Белградском университете. Участник партизанского движения, после Второй мировой войны И. Н. Голенищев-Кутузов вернулся в Россию, где получил известность как исследователь европейского и славянского Возрождения. Тяга к поэтическому творчеству проснулась в нем рано. Стихи молодого поэта публиковались в Югославии и Франции. Их охотно печатали крупные эмигрантские журналы «Современные записки», «Русские записки» – в одной рубрике с поэзией З. Гиппиус, Д. Мережковского и М. Цветаевой. На молодого поэта обратили внимание критики В. Ходасевич и Г. Адамович. Лирика И. Голенищева-Кутузова была издана отдельным сборником под названием «Память» (Париж, 1935) с предисловием – «сердечным напутствием» – Вяч. Иванова.

По инициативе И. Н. Голенищева-Кутузова было организовано самое представительное в Югославии русское поэтическое объединение «Литературная среда». Его членами были поэты (Е. Таубер, Е. Кискевич), режиссеры (Ю. Л. Ракитин), драматурги, литературные критики (Ю. В. Офросимов, В. В. Хомницкий) и исследователи литературы (К. Ф. Тарановский) [8]. Свое имя поэтическое объединение получило, очевидно, в знак симпатии к Вяч. Иванову, известный дореволюционный литературный салон которого собирался по средам. Но молодые стихотворцы, при всем уважении к предшественникам, надеются сказать и свое слово в искусстве. В стихотворении «Стансы», посвященном Е. Таубер, И. Н. Голенищев-Кутузов пишет:

Нет, не повторный лад и не заемный клад
   
В печальных звуках юношеских песен,
   
Мы знаем – каждый век по-своему богат
   
И каждый миг по-своему чудесен.
              
(«Память». Париж. 1935)

И. Н. Голенищев-Кутузов по взгляду на искусство и мироощущению вполне соответствовал типу писателя, сформировавшемуся в эпоху символизма, для которого органичны и необходимы основательные гуманитарные знания. Интеллектуальная насыщенность его поэзии дополняется такими характерными для символизма чертами, как контрастность, игра света и тени, культ тайны, музыкальность. В его стихах – особый космический размах пространства, «ледяная ночь» и «Ясный Люцифер», «радуга планет» и «музыкальный свет» («Сады Гесперид», цикл «Рим», «Петрарка», «Подражание «Песни песней» и др.). Если попытаться выделить в лирике И. Н. Голенищева-Кутузова наиболее часто употребляемые слова, то это будут память, день, ночь, страсть, солнце, сон, звезды и многие другие, значимые для мифопоэтического мира символистов:

На Восток от солнца, на Запад от луны
   
Мои блаженные бессмертные сны.
   
Бессонный ветер мне дует в лицо
   
Под плащом таю золотое кольцо

Мерцает в нем древний лунный опал
   
Свет его бледный – тысячи жал…
               
(Сб. «Память», Париж, 1935).

Мотив памяти – основной в сборнике и важный как для самого И. Н. Голенищева-Кутузова, так и для эмигрантской литературы в целом. Он объединяет стихотворения, содержащие раздумья о судьбе России, об изгнанниках, размышления о перекличке времен, о душе поэта, во все времена раздираемой мучительными сомнениями, поисками абсолютной истины и совершенства. «Родовую стихию», родовую тоску в стихах И. Н. Голенищева-Кутузова можно соотнести с восходящей к романтизму «мировой скорбью». Это, однако, прежде всего особое эмоциональное состояние, покинувшего родину, но неизменно осознающего неразрывную связь с прошлым человека:

Не говори о страшном, о родном,
   
Не возмущай мои тысячелетья,
   
Еще болею повседневным сном,
   
Которого не в силах одолеть я.

В памяти лирического героя возникают отрывочные, неясные воспоминания о детстве, навеянные случайным предметом («веер, бабушки наследье из саратовской глуши»), он погружается в грустное раздумье об эмигрантской доле («к чему иная мудрость, иных земель елей?»), ему снится  «певучий сон о языке родном и богоданном».

В историческом прошлом русской нации («В моих последних татарских…») подчеркивается факт смешения славянской, татарской и скифской кровей. Сам по себе судьбоносный для русского этноса. Стремление к утонченности и красоте вступает в конфликт с «темной кровью», возбуждаемой свистом Соловья-разбойника. Эту кровь в любую минуту может охватить «страсть воспаленной стихии». «Я больше не в силах скрыться // От страшного зова России», – написал поэт в стихотворении 1938 г. Повинуясь этому зову, Голенищев-Кутузов после войны решил вернуться на родину, и на этом пути ему пришлось преодолеть суровые испытания [10].

Русские были активными участниками культурной жизни Королевства Югославии и сыграли важную роль посредников между национальной культурой и культурой югославян. Они проявили немалый интерес к переводческой деятельности. И. Н. Голенищев-Кутузов переводил на русский язык сербский эпос, затем вместе с Е. Таубер и А. Дураковым он составил и перевел «Антологию новой югославянской лирики» (Белград, 1933), в которую включены наиболее значительные сербские, хорватские и словенские поэты-символисты Й. Дучич, М. Ракич, А. Уевич, И. Войнович, О. Жупанчич. Авторы антологии относились к переводу как «повторному творчеству, требующему полного слияния чужого со своим» [11]. К. Тарановский издал антологию собственных переводов шедевров лирики XIXXX вв: А. Пушкина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Фета, А. Блока, З. Гиппиус, Д. Мережковского, Вяч. Иванова. С. Есенина, А. Ахматовой и др. («Из русской лирики». Белград, 1927).

Еще более значимыми были работы по истории литературы и литературная критика, которые до сих пор не утратили своего значения. В 1928 г. в Белграде по образцу уже существующих в Берлине и Праге был открыт Научный институт – своеобразная академия наук в эмиграции, с отделениями, среди которых было отделение общественных и исторических наук. Кроме того, перед войной из Праги в Белград переехал Институт Кондакова, особое внимание уделявший изучению палеославистики и византивистики. Многочисленные русские научные и просветительские учреждения разместились в специально построенном здании – «Русском доме имени Николая II» (1933).

Научная деятельность русских ученых способствовала интенсивному изучению в Югославии русского языка и литературы. Оно приобретало глубокий и систематический характер. Русские филологи принесли с собой ценный багаж академических школ национального литературоведения: сравнительно-исторической и культурно-исторической. Они занялись изучением богатого материала, относящегося к истории взаимосвязей русской и сербской, хорватской и словенской литератур.

Систематическое исследование русско-сербских литературных связей начал Александр Львович Погодин (1872–1947), преподававший с 1920 г. русскую литературу в Белградском университете. Его имя занимает достойное место среди выдающихся русских славистов конца XIX – начала XX в., таких, как П. А. Лавров, Г. А. Ильинский, Р. Ф. Брандт. Его статьи по русской литературе в 1920–1930-е гг. регулярно появляются на страницах научных изданий и в суворинском «Новом времени». Самым значительным вкладом А. Л. Погодина в славистику, русистику и компаративистику стала двухтомная «Русско-сербская библиография» [12].

Видным ученым-компаративистом был выпускник славянского отделения Московского университета Петр Алексеевич Митропан (1891–1988), преподававший русскую словесность в средних и высших учебных заведениях Югославии с 1920 по 1962 гг., переводчик, автор квалифицированных комментариев к многочисленным изданиям русских авторов. Ему принадлежит монография «Пушкин у сербов»(1937) – первое объемное исследование на эту тему в Сербии и одна из первых здесь фундаментальных работ, освещающих интенсивные взаимосвязи сербской и русской литератур в ХIХ–ХХ столетиях.

Русские  эмигранты по-настоящему открыли для югославян гений А. С. Пушкина, помогли понять его место в русской и мировой литературе. Возрастанию всестороннего интереса к Пушкину способствовало празднование в Югославии, начиная с 1925 г. (как и везде в зарубежье), «Дней русской культуры», приуроченное ко дню рождения поэта. «Дни памяти А. С. Пушкина», посвященные 100-летию гибели поэта (1937), объединили русскую и национальную интеллигенцию и превратились в Югославии в событие национального масштаба. Его широко освещала пресса. Для организации памятных дней был создан комитет, получивший всестороннюю государственную поддержку.

Замечательным явлением культурной жизни Югославии и русского зарубежья в целом, стало издание «Белградского Пушкинского сборника»(1937). Свое имя сборник получил как по месту издания, так и в знак признательности Югославии за финансовую поддержку. Его публикация осуществлялась на средства, выделенные Председателем правительства Югославии М. Стоядиновичем, и при поддержке президента Сербской АН А. Белича. В составе авторов сборника – лучшие представители русской науки, заброшенные эмигрантской судьбой в разные страны и представляющие разные поколения и научные школы. Филологи, историки, философы объединились, чтобы постичь гений поэта, «сберегшего наперекор превратностям судьбы гармоническое чувство общечеловеческого и общерусского» [13], подчеркнул во вступительной статье А. Белич. Среди авторов «Белградского Пушкинского сборника» – выдающийся философ С. Л. Франк, философ и историк И. И. Лапшин, филолог П. М. Бицилли, писатель В. Ходасевич, молодые ученые и поэты К. Ф. Тарановский и И. Н. Голенищев-Кутузов. Редактором и автором статьи «Пушкин и театр» был Евгений Васильевич Аничков (1866–1937), бывший профессор Петербургского университета, ученый с мировым именем, трудившийся в филиале Белградского университета в Скопье.

Первый раздел сборника посвящен теме «Пушкин и югославяне». А. В. Соловьев подробно останавливается на контактах А. С. Пушкина с сербами во время южной ссылки («Югославянские темы в произведениях Пушкина») и высказывает предположение, что известное стихотворение «Дочери Карагеоргия» было адресовано младшей из дочерей руководителя сербского восстания против турок Стаменке, которую поэт видел в Кишеневе. Не утратила своей актуальности статья К. Ф. Тарановского «Пушкин и Мицкевич», посвященная личным и творческим отношениям двух великих поэтов. Ученый попытался ответить на вопрос, кто же из них был прав, и пришел к мудрому выводу, что правы были оба, потому что каждый из них любил свою родину.

На страницах «Белградского Пушкинского сборника» были представлены исследования творчества великого русского поэта, выполненные с позиций новых направлений филологической науки. Один из основателей Пражского лингвистического кружка Николай Сергеевич Трубецкой (1890–1938) поместил в нем статью «К вопросу о стихе «Песен западных славян» Пушкина». С позиций структурной лингвистики ученый проанализировал природу их стихотворного размера и попытался ответить на вопрос, почему именно этот размер был выбран поэтом для передачи на русском языке сербской эпической народной поэзии. Н. С. Трубецкой опирается на разграничение понятий «язык» и «речь», принятое в структурной лингвистике, и как следствие – на разграничение «стихосложения и стихопроизнесения»: «Первое – есть факт языка, а второе – факт речи» [14]. Метр состоит только из элементов языка. Пушкин для перевода сербской поэзии (известно, что кроме переводов подделок из сборника Мериме «Гюзла» три песни переведены из сборника собирателя фольклора В. С. Караджича) создал особый размер, получивший в критике название «стиха Песен западных славян». Это наиболее «вольный» из стихотворных размеров тогдашней русской поэзии. Поэтому Н. С. Трубецкой считает, что Пушкин, следуя за Востоковым и Сумароковым, которые до него переводили сербскую народную поэзию средствами русской народной поэзии, мог увлечься и «чисто технической проблемой», пробуя свои возможности в свободных метрах. Он создал стих «вольный», избежал ритмической инерции и добился при этом более поэтичного звучания, чем его предшественники.

«Русский Белград» как историко-культурное явление просуществовал два десятилетия. Он обладал значительным творческим и культурным потенциалом, который не был реализован в полной мере из-за исторически короткого отрезка времени. Во время Второй мировой войны и после нее часть русских уехала дальше в Европу и Америку, другая ассимилировалась. Однако за эти годы русские внесли существенный вклад в культуру Югославии.

Шешкен А. Г.

Примечания

[1] Объединенное государство южных славян – Королевство Югославия было образовано в 1918 г. В 1918–1928 гг. оно имело официальное название Королевство сербов, хорватов и словенцев.

[2] России принадлежит решающая роль в освобождении балканских народов от турецкого владычества во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

[3] Дипломатические отношения с СССР Югославия установила только в 1940 г.

[4] Членами «Книжного кружка» также были Е. Таубер, Г. Наленч (наст. имя Г. Сахновский), И. Кондратович, Л. Кремлев, Вс. Григорович, Л. Машковский, А. Костюк, К. Кочаровский и др.

[5] Зодчий. Стихи. Белград. 1927. С. 3.

[6] Кискевич Евгений Михайлович (1891–1945) провел в Белграде годы оккупации. После освобождения столицы Югославии в октябре 1944 г. советскими войсками был арестован по подозрению в сотрудничестве с немцами. Осужден югославским военным судом и расстрелян. Близкие знакомые Кискевича считают обвинение и казнь поэта трагической ошибкой. См.: Ђурић О. Указ соч. С. 70–74.

[7] См.: Антология новой югославянской лирики. Издание Союза писателей и журналистов в Югославии / Сост. и перев. Илья Голенищев-Кутузов, Алексей Дураков, Екатерина Таубер. Белград, 1933.

[8] «Среды», как правило, были многолюдны и проходили при участии М. А. Погодина, Е. В. Аничкова, Р. В. Плетнева, А. Дуракова, Л. Алекссевой-Девель и др.

[9] Современные записки. Париж, 1938. № 42.

[10] И. Н. Голенищев-Кутузов вернулся в Россию в 1955 г. Разрешение на выезд в Россию он получил не сразу. Во время разрыва отношений между СССР и Югославией в 1948 г. он был арестован по подозрению в шпионаже в пользу СССР. Затем несколько лет прожил в Венгрии.

[11] Антология новой югославской лирики. Белград. С. 5

[12] Погодин А. Л. Руско-српска библиографиjа. 1800–1925. Т. 1. Београд, 1932; Т. 2. Београд, 1936. Первый том этого труда содержит сведения о переводах с русского, опубликованных более чем за сто лет (с 1800 по 1925 г.) отдельным изданием или в общественно-литературных журналах. Второй – данные за этот же период по газетам и  альманахам.

[13] Белградский Пушкинский сборник. Белград, 1937. С. 4.

[14] Там же. С. 32.