А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

 

В повести «В родном городе» В. Некрасов продолжает развивать художественные принципы, ставшие фундаментом поэтики его первого произведения ‒ повести «В окопах Сталинграда»: отражение внутреннего мира героев главным образом посредством внешних его проявлений (поступков, манеры поведения, речи), стремление к документально точному соблюдению бытового правдоподобия в описаниях окружающего мира (образ города, изображение послевоенного быта), отсюда большое внимание к художественной детали; единый интонационный рисунок повествования. Но новая тема и новый герой, совпадающий с писателем Некрасовым лишь в частных моментах биографии (для обоих родной город ‒ Киев, оба демобилизованы до окончания войны), обусловили обращение к новой форме повествования. Появление в книге образа неперсонифицированного повествователя расширяло пространственные рамки художественного мира, создавало возможность многостороннего раскрытия личности путем сочетания приемов «внешнего» и «внутреннего» психологизма. Но, к сожалению, формы «прямого» отображения переживаний и мыслей персонажей не приобрели художественно убедительного воплощения.

Чтобы наше утверждение не выглядело голословным, приведем несколько фрагментов текста, представляющих внутренние монологи разных героев, данные в форме несобственно-прямой речи (использование которой является для Некрасова типичным повествовательным приемом передачи размышлений и чувств персонажей).

«К чему все это, думал Николай, изредка уголком глаза взглядывая на Шуру, изменившуюся, похудевшую, но все-таки почти прежнюю. К чему все это? Вот она пришла. Пришла в белой блузке с вышитыми рукавами, которая ему всегда так нравилась. И именно поэтому она ее надела. И именно для того, чтобы напомнить прошлое, она пришла со спортивным чемоданчиком и спросила, узнает ли он его. Да, он его узнал. И что же?» (Монолог Николая Митясова)

«Она думала, что сможет все рассказать Николаю. Но она не смогла. А если б даже и смогла? Понял бы он ее? Понял бы, что значит три года жить в оккупации? Ну не три, два с половиной. Разве могут они это понять, люди, никогда этого не испытавшие». (Монолог Шуры)

«Когда она услышала голос Николая, его “Здравствуй, Валя”, ей показалось, что сейчас обрушится потолок или провалится пол. Что она ему ответила и ответила ли вообще? Кажется, ответил Игнатий Петрович. Потом она еще долго говорила с Игнатием Петровичем и все время чувствовала Николая за своей спиной, даже слышала, как он чиркал спичками. О чем она говорила, что ей отвечал Игнатий Петрович, она не помнит». (Монолог Вали)

Все три отрывка объединяет сходный лексико-синтаксический и интонационный рисунок построения, ориентированный на книжно-литературный язык. Монологичность повествовательной структуры приводит к «размытости» психологического облика персонажа. Разбирая один из эпизодов повести (когда Николай узнает об измене Шуры), критик В. Назаренко писал: «Движение впечатлений, чувств вполне достоверно, психологически правдиво; но верно лишь в общем плане; характер Митясова не накладывает своего отпечатка на эти ‒ как бы диктуемые его сознанию автором ‒ мысли и чувства» [3: 154]. Не разделяя в целом данной критиком оценки произведения (В. Назаренко обвинял Некрасова в отсутствии ясно выраженной авторской позиции), с этим конкретным замечанием трудно не согласиться.

В повести «В окопах Сталинграда» преобладание «монологической» формы воспроизведения реальности обусловлено тем, что рассказ ведется от лица главного героя, точка зрения которого в свою очередь является объектом художественного осмысления. Стиль Керженцева ‒ простой, лаконичный, выдающий человека образованного, интеллигентного, – в обстановке войны приобретает особую смысловую значимость: утверждается надежность и крепость «интеллигентского дома»; «а это было не принято в фронтовой литературе, в публицистике военных лет, где интеллигенту зачастую отводилось место рефлектирующего индивидуалиста, хорошо если не труса», – отмечал В. Кардин [2: 122].

В повести «В родном городе» ослабленный драматизм основного конфликта «снимает» смысловую значимость антитезы содержания и интонации повествования, являющуюся в предыдущем произведении важной чертой художественного стиля. При этом «поглощение» авторской речью слов персонажа приводит к упрочению нейтрального стиля повествования, широко распространенного в литературе того времени. Повесть Некрасова может служить еще одним подтверждением того, что, как писала Г. Белая, «все стилевые решения, лежащие внутри монологического стиля и питающиеся лишь токами, идущими от книжно-письменной речи, в конечном счете обнаруживали поэтому свою недостаточность» [1: 472].

В дальнейшем творческая эволюция Некрасова будет связана, с одной стороны, с поиском художественно органичных форм соединения «своего» и «чужого» слова (особенно отчетливо вехи этого пути проявляются в повестях «Кира Георгиевна» и «Маленькая печальная повесть»), а с другой ‒ с развитием монологического типа повествования в жанрах очерка, путешествий.

 

Литература


1. Белая Г. Рождение новых стилевых форм как процесс преодоления «нейтрального» стиля // Многообразие стилей советской литературы: Сб. М., 1978. С. 460‒485.
2. Кардин В. Виктор Некрасов и Юрий Керженцев // Вопросы литературы. 1989. № 4. С. 113‒148.
3. Назаренко В. Тенденция, стиль, своеобразие // Звезда. 1955. № 7. С. 151‒162.