Статья представляет собой текст доклада для XVI Международного съезда славистов (Белград, 2018, 20–26 августа).

В статье частично использованы материалы докладов, сделанных автором в 2015 г. в Москве: «Роль конвергенции в истории словенского языка» – Круглый стол в рамках Международной научной конференции «Славянский мир: общность и многообразие», Институт славяноведения РАН, 26 мая; «Конвергенция и региональные разговорные идиомы в Словении» – Круглый стол «Актуальные проблемы современной словенистики: языковые контакты», Филологический факультет МГУ, 2 декабря.

 

О.С. Плотникова (Москва, Россия)

Конвергентные процессы в словенском языке
(диахронно-синхронный анализ)

Аннотация: В статье рассматриваются типы и виды конвергентных процессов в различные периоды истории словенского языка, их роль в формировании диалектного ландшафта. Отдельные фрагменты посвящены проблемам контактологии. Особое внимание уделяется конвергентным процессам, отраженным в кодификациях литературного стандарта и механизмам формирования наддиалектных / интердиалектных разговорных идиомов (в частности на материале мариборского койне). Подчеркивается важность учета данных словенского языка в лингвистической науке.

 

Ключевые слова: конвергенция, дивергенция. общесловенские тенденции развития, фактор времени, дифференциальные признаки, языковые контакты

O.S. Plotnikova (Moscow, Russia)

Convergent Processes in Slovenian Language
(Diachronic-synchronous Analysis)

 

Abstraсt: The paper deals with types and variants of convergence valid on different stages of history of Slovene language, as well as with its role in Slovene dialectological landscape formation. The problems of contactology are also an ussue of the study. Main attention is paid to convergent processes reflected in standard Slovene codifications and to the mechanism of forming of vernacular varieties of Slovene language (Maribor vernacular variety par excellence). The importance of Slovene materials to typological studies is emphasized.

 

Key words: convergence, divergence, general development tendencies, factor of time, differential signs, language contacts

 

В статье на отдельных примерах рассматривается роль конвергентных процессов в развитии словенского языка во времени и пространстве. Рассмотрение конвергенции на материале словенского языка представляет особый интерес. Словенский язык является уникальным источником ценных сведений, способных не только уточнить отдельные положения славянского сравнительно-исторического языкознания, но и обогатить такие отрасли лингвистической науки, как общее языкознание, ареальная лингвистика, социолингвистика, типологическое языкознание и др. Одна из отличительных черт словенского языка – повышенная концентрация архаизмов и ярко выраженный инновационный характер развития.

Известно, что движущей силой развития любой сущности являются сменяющие друг друга процессы конвергенции (сближения, соединения) и дивергенции (отдаления, разъединения) [1]. Эти процессы сопровождают эволюцию всех языков, однако их соотношение применительно к отдельным языковым зонам может быть различным. Изменчива и степень активности конвергенции и дивергенции в разные исторические периоды развития конкретного языка. Такие экстралингвистические факторы, как особенности географического ландшафта (горные хребты и лесные массивы, реки), церковные и административные границы, неоднократное изменение государственных территориальных границ, миграции населения, (напр., немецкая колонизация), разнообразие и разная интенсивность межъязыковых контактов (напр., на западе – с итальянским, фриульским языками, на севере – с баварскими диалектами немецкого языка, на юге – с хорватским языком, на востоке – с венгерским и кайкавским диалектом хорватского языка и др.) являются предпосылкой для дивергентного развития словенского диалектного континуума. В славянском мире словенский язык характеризуется самой высокой степенью диалектной дробности [2]. Однако в формировании диалектного ландшафта немаловажную роль играют и процессы конвергенции. Именно конвергенция как некое охранное свойство языка сближает, цементирует разрозненные единицы и тем самым обеспечивает устойчивость и жизнеспособность словенского языкового континуума в целом, демонстрирующего возможность сохранения единства во всем многообразии его форм бытия.

 

Типы и виды конвергенции

 

В энциклопедических изданиях конвергенция определяется как сближение или совпадение двух и более лингвистических сущностей. Выделяются два основных типа конвергенции: глоттогоническая и структурно-диахроническая. Под глоттогонической понимается возникновение у нескольких языков общих структурных признаков в результате длительных и интенсивных контактов, а также общего для этих языков субстрата (контактный и субстратный виды конвергенции). Понятие применимо и к контактирующим друг с другом диалектам одного языка. Структурно-диахроническая конвергенция интерпретируется как исторический процесс, приводящий к уменьшению разнообразия в языке [Виноградов 1990: 234]. В словаре социолингвистических терминов приводятся три вида конвергенции: межъязыковая, внутриязыковая и функциональная. Под последней понимается увеличение числа сходных коммуникативных функций взаимодействующих языков [Кожемякина 2006]. Учет данных словенского языка позволяет внести некоторые дополнения и уточнения. Целесообразнее назвать первый тип конвергенции контактной. Такое название уже подразумевает рассмотрение как межъязыковых контактов, так и междиалектных. Термин глоттогонический < греч. glotta «язык» и gonos «рождение» более уместен при анализе механизмов формирования новых языковых формаций: языковых союзов, койне и других интердиалектных и наддиалектных идиомов, а также новых говоров на гетерогенной основе.

 

Cтруктурно-диахроническая конвергенция

 

Понятие структурно-диахронической конвергенции подразумевает рассмотрение сближения / совпадения структурных единиц внутри одного конкретного языкового идиома (напр., литературного языка определенного периода). Структурно-диахроническая конвергенция может быть рассмотрена и в лингвогеографическом аспекте. Эволюция языка – это его развитие не только во времени, но и в пространстве. Этапы конвергентного процесса, не отраженные в памятниках письменности, могут быть четко представлены в диалектах. Словенские диалекты являются живым свидетелем многих важных изменений в языке и незаменимым источником для реконструкции этапов и хронологии его эволюции [Logar 1996: 337–344]. Реализация одной общей тенденции в различных диалектных зонах может по времени не совпадать, а новый элемент, отражающий эту тенденцию, должен встраиваться в уже сложившуюся систему. В цепи реализации некой тенденции А → а1 → а2 → а3 … а остается А, пока в системе не появится элемент B. Несовпадение диалектных вариантов одного и того же преобразования свидетельствует об активизации дивергенции, обусловленной фактором времени, который в свою очередь является следствием таких экстралингвистических причин, как удаленность регионов, изменение геополитических границ, миграций населения и др. Новая инновация охватывает и объединяет расчлененный ареал. Таким образом, не только совпадение результатов, но и степень последовательности реализации общей тенденции может быть проявлением конвергентного процесса в рамках конкретного ареала.

Типичным примером структурно-диахронической конвергенции в области фонологии является совпаление в словенско-сербско-хорватской зоне праславянских фонем *ъ и *ь в сильной позиции в одном звуке, артикуляционно близком современному словенскому звуку ә, графически обозначаемому как e, а фонем i и у в одной фонеме i. В этой же зоне отмечаются процессы депалатализации консонантизма. Взаимосвязь этих двух явлений бесспорна, но их причинно-следственная связь интерпретируется по-разному. Традиционно считается, что депалатализация полумягких согласных предшествовала падению редуцированных в слабой позиции, а их конвергенция в одном звуке ә в сильной позиции является следствием депалатализации консонантизма [Ramovš 1936: 46–47; Logar 1996: 332]. Более того, С.Б. Бернштейн полагал, что общеславянский процесс ассимиляции согласных перед гласными переднего ряда не затронул зону сербского, словенского языков, то есть полумягких там не было [Бернштейн:1961: 239–240]. В.К. Журавлев в свете теории силлабем (группофонем) объясняет конвергентное преобразование редуцированных, с одной стороны, необходимостью разгрузить систему вокализма, перегруженную по признаку подъема языка, с другой стороны, тем, что единственный дифференциальный признак, по которому были противопоставлены *ъ и *ь – диезность (мягкость) – дублировался сочетающимися с ними консонантами С΄ь : Съ [Журавлев 2005: 156] [3]. С общей тенденцией к упрощению многоярусной системы вокализма, сложившейся в праславянском языке после монофтонгизации дифтонгов, связывает судьбу еров и y в словенском языке Якоб Риглер [Rigler 1986: 140]. Полагаем, что конвергенция ъ, ь > ә была в первую очередь обусловлена начавшимся в поздний праславянский период процессом их дальнейшего сокращения, одним из результатов которого была перетяжка ударения с «cлабых» редуцированных на предыдущий слог, где возник новый акут (тип *konь – kónja). Сокращение сверхкратких неминуемо должно было привести к ослаблению их артикуляционных свойств, а в дальнейшем к утрате их дифференциальных признаков (ряд, подъем, лабиализованность) и в конечном итоге к конвергенции в ә [4]. Аналогичное явление наблюдается в центральных словенских диалектах. В гореньских диалектах, где редукция краткого вокализма выражена в максимальной степени, краткие ударные и безударные гласные независимо от их рядности и подъема конвергируют в ә, широко представлена также полная утрата гласных и прежде всего ә, u, i в позиции безударного конечного слога [5].

Процесс преобразования и падения редуцированных в славянских языках, являющийся результатом общеславянских тенденций, был длительным и многоэтапным [6]. Различия в результатах этого процесса можно объяснить в числе прочего фактором времени. Чем раньше было начато преобразование, тем интенсивнее и последовательнее оно протекало. По данным древнейшего памятника словенского языка Фрейзенгенских отрывков (далее ФО), датируемого 973–1023 гг. и являющегося списком с более ранних текстов, в словенском языке в X в. редуцированных в позиции конечного открытого слога уже не было [Ramovš 1937: 12]. Однако в памятнике присутствует графическое обозначение вокала в виде i, e в слабой позиции, напр., zemirt < *sъmьrtь, dine < *dьne, zegrefil < *sъgrĕšilъ. Данные ФО указывают, что процесс  перехода y > i , судя по написанию, был завершен неполностью, в позиции после губных у в отдельных случаях (пять примеров) еще сохраняет признаки лабиальности: buiti < *byti,. musliti < *mysliti.

Реконструируя этапы и механизмы конвергенций ь, ъ > ә, y, i > i, отметим, что проходили они не одновременно и их механизмы не совпадают. Первый этап конвергенции *ь, *ъ > ә объясняется фонетическими причинами. Оба вокала, оказавшись в режиме редукции, изменили свой подъем (движение языка вниз), поскольку высокие гласные характеризуются напряженностью артикуляции, которая несовместима с редукцией. Затем происходит нейтрализация их дифференциальных признаков в последовательности: ряд (движение языка при артикуляции обоих вокалов в направлении центра), а затем следовала делабиализация ъ [7]. Конвергенцию i, y > i обусловили, с одной стороны, процессы депалатализации полумягких согласных, с другой стороны, тенденция к упрощению системы вокализма, перегруженной по признаку лабиальности.

Появление на юго-западе Славии в системе вокализма нового срединного вокала, не обладающего палатализирующим свойством, сыграло с учетом частотности слогов с редуцированными роль катализатора в процессе депалатализации полумягких согласных, став барьером на пути развития категории мягкости / твердости согласных.

Процесс депалатализации согласных в словенской зоне не ограничился полумягкими, но и распространился на исконно мягкие согласные ć, r', l', n'. Начальная стадия этого процесса r' > r отражена и в сербско-хорватской зоне, где, однако, сохранены оппозиции č : ć, l : l', n : n', dž : ђ. В словенском литературном языке категория твердости – мягкости согласных отсутствует. Буквенные сочетания lj, nj в позиции конца слова или перед согласным, отражающие этимологический принцип орфографии, обозначают либо твердые l (среднеевропейский) и n, либо слегка смягченные l, n. Литературными нормами допускаются оба варианта произношения. В положении перед гласными они обозначают сочетания этих звуков в их вариантных реализациях со звуком j: kralj – kral+j-а, konj – kon+j-a. Это явление отражает стадию расщепления мягкого звука и вычленения j в отдельную артикуляцию в процессе его депалатализации. Данное явление в различных вариациях широко представлено в центральных словенских диалектах: nj, jn, j, j с назальным призвуком, lj, jl [Logar 1996: 8] .Сочетания nj, lj восходят к модели депалатализации мягкого сонанта – r (pastir – pastirja). О древности этой модели свидетельствует путь, пройденный j от компонента звукосочетания до продуктивного инфикса в косвенных падежах склонения существительных мужского рода с финалью на r или гласный (тип profesor – profesorja, taksi – taksija).

Дальнейшая судьба ә сильной позиции в словенской и сербско-хорватской зонах также была различной: в сербско-хорватской зоне ә конвергировал в a во всех позициях, в словенском языке, пережившем процесс удлинения неконечных слогов, вокализация ә зависела от количественной характеристики слога и различалась по диалектным зонам, напр., в центральнословенских диалектах в долгом слоге ә > a, а в кратком слоге остался ә, на северо-востоке ә > e во всех слогах, напр., в словенском литературном dan < *dьnь, mah < *mъxъ, но pes < *pьsъ.

Долгий вокализм словенского литературного языка, опирающийся на гореньскую систему, отражает целый ряд разновременных конвергенций, являющихся результатом общесловенских тенденций: деназализация носовых, удлинение срединных слогов, зависимость качества гласного от его количества, перетяжка ударения с конечной гласной на предшествующий слог. Праславянские е, ĕ, ę конвергировали в позиции неконечного слога и в односложных словах с долгим нисходящим ударением в фонему é – долгий звук среднего ряда средне-верхнего подъема: méd < *medъ, snég < *snĕgъ, j < *éti < *jęti. Фонема е, восходящая к *e, *ę в слоге с рецессивным ударением конвергировала в фонему ê – долгий открытый звук среднего ряда средне-нижнего подъема: sêstra < sestra, jêzik < jezik < *językъ. Рефлексы этимологических o и о носового конвергировали в позиции неконечного слога и в односложных словах с долгим нисходящим ударением в фонему ó – долгий звук среднего ряда средне-верхнего подъема: mózeg < *mozgъ, móž < *mọžь. В позиции слога с рецессивным ударением на месте *о, *ọ представлена фонема ô – долгий открытый звук среднего ряда средне-нижнего подъема: nôga < *noga , rôka < *rọka.

Конвергентным процессам в области морфологии принадлежит особая роль. Конвергенция становится важнейшим механизмом в перестройке именных и глагольных парадигм, унаследованных из праславянского языка. Утрата конечного ә > *ъ, ь и депалатализация полумягких ускорили процесс сближения по родовому признаку существительных, относившихся ранее к разным типам склонения, мотивированных фонетическим обликом основы. Депалатализация согласных привела к нивелированию твердой и мягкой разновидностей внутри -ǒ и -а склонений.

Начало процесса взаимодействия *-ǒ и *-ǔ основ в Gpl, а также выравнивания флексий -ǒ основ по мягкой разновидности в Apl отражено в ФО. Судя по данным ФО, более ранним был процесс выравнивания по мягкой разновидности. На это указывают следующие факты. В памятнике в форме Аpl употреблены 3 лексемы: greh, rab, grešnik. Все они в данном падеже имеют флексию -ę из -jǒ основ. Так, в ФО (3) представлено Bogu uze mogokemu izpouuede uze moie greche [8]. Флексия же i < y отражена ФО (2): (в фонетической записи) …da potomu, sinci, božję rabę prizvavše, tere jim grĕchi vašę počtĕte. Как отмечает Фран Рамовш, флексия i < y в ФО является единственной и последней фиксацией старого состояния Аpl существительных м. рода. Выравнивание по мягкой разновидности охватило все словенские диалекты [Ramovš 1952: 47]. Процесс же перехода флексии -ov из *-ǔ основ в *-ǒ основы в Gpl был в стадии завершения, в ФО (1) отражается варьирование форм: дважды употреблено greh и один раз grehov, в ФО (2) и ФО (3) форм greh уже не отмечено. Наше предположение о несовпадении по времени этих двух процессов подтверждают и данные сербского, хорватского языков. Если выравнивание по мягкой разновидности является общей словенско-хорватско-сербской изоглоссой, то форма Gpl на -ov представлена только в словенском языке, хотя другие результаты взаимодействия *-ǒ и *-ǔ основ отражены не только в словенском языке, но и в сербско-хорватской зоне (флексия -u Lsg, суффикс -ov- в парадигме множественного числа односложных существительных).

Выравнивание именно по мягкой разновидности в Аpl бывших -ǒ основ было обусловлено фонетической конвергенцией y, i > i, в результате которой должны были совпасть формы Npl и Apl, то есть оппозиция Npl : Apl, маркирующая субъектно-объектные отношения, была бы нейтрализована. Восстановление оппозиции во множественном числе N-i : A-e стало в дальнейшем причиной асимметричного развития категории одушевленности / неодушевленности в словенско-хорватско-сербской зоне, где конвергенция G – A ограничилась только единственным числом, ср. слов. vidim klobuk in otroka : vidim klobuke in otroke. Процесс выравнивания по мягкой разновидности отражен в словенском языке в N – A двойственного числа имен среднего рода (okni, morji) и последовательно во всей парадигме женского рода: Gsg, Npl, Apl zime, где e < ę, и Dsg, L sg, N – Adu zimi.

В словенском литературном языке XVI в. конвергентные процессы, обусловленные депалатализацией консонантизма, отражены в частотных примерах варьирования флексий Isg, Dpl -em : -om, вызванных проникновением флексий -ov, -om, -oma в исторически мягкие основы; напр., Vsem… Krajncom inu Slovencom; ž nega stricom, kraljom; papežom, papežov, farizejov (Трубар). В данном случае имела место конвергенция изосемантических морфем. Постепенно не только вытесняются флексии с элементом е из бывших мягких основ, но и флексии -om, -oma заменяются на -am, -ama. Процесс вытеснения флексий -em, -om флексией -am начался в пределах среднего рода в Dpl (варьирование srcem, srcom, srcam), где а во флексии является результатом выравнивания парадигмы множественного числа по флексии Npl-а, процесс выравнивания распространился и на Lpl, где на месте флексии -ih появилась флексия -аh. Первыми в числе имен среднего рода с новыми флексиями оказались парные и собирательные существительные: vratam, kolenam, jagnjetam; vratah, jetrah, pljučah (Далматин). Позже флексия -am не только охватывает имена мужского рода, но и по причине фонетического совпадения исконных флексий Isg, Dpl заменяет конкурирующие флексии -em : -om в Isg, став с конца XVI в. нормативной флексией Isg как имен среднего, так и мужского рода [Ramovš 1952: 43] [9]. Последний факт является доказательством того, что в центральных словенских диалектах в парадигме множественного числа мужского и среднего родов генетически не было совпадения с парадигмой женского рода. Формы с а в составе указанных флексий характеризовали ценральнословенскую модель литературного языка до середины XIХ в.

Конвергентные процессы не обошли и форму Lsg. В литературном языке XVI в. в этом падеже у существительных мужского и среднего родов конкурируют флексии -u (из основ на *-ǔ), -i ( из основ на *-ǒ мягкой разновидности) и -e / -ej (из основ на *-ǒ твердой разновидности), где -ej – доленьский дифтонгический рефлекс «ятя». Последняя флексия непродуктивна, используется в основном в окситонированных основах среднего рода и в некоторых односложных существительных мужского рода, характеризующихся ударной флексией в Gsg: v tim srcej, v tim duhej (Trubar). Активно у всех протестантских писателей конкурируют флексии -i, -u: v Rimi : v Rimu, v moim Telleffu : sad v Telleffi (Tulščak) [10]. Позднее в центральнословенском варианте литературного языка произошла дифференциация флексий -i, -u. В грамматиках, начиная с грамматики Ернея Копитара (1808 г.) до пересмотра норм в середине XIХ в., в парадигме мужского и среднего рода для  Lsg в качестве основной приводится флексия -u, а -i дается в скобках: raku (raki) [11]. В текстах же флексия -i используется преимущественно в именах среднего рода: v morji, v gledališči. В Lpl также прошло выравнивание по мягкой разновидности, но флексия -ih уже в XVI в начинает вытесняться флексией -ah, сначала у имен среднего рода, затем и в рамках мужского рода: mestih, mestah; listih, listah. Флексия же твердой разновидности -eh < ĕh не только сохранилась в качестве ударной флексии в замкнутой группе существительных мужского рода, в которую вошли, помимо ljudje < -i основ, односложные имена с долгим нисходящим ударением <-ǒ, -jǒ основ: las – laséh, zob – zobéh, mož – možéh, а также факультативно most – mostéh. jez – jezéh и др., но и стала постоянным признаком подтипа склонения односложных существительных женского рода с подвижным ударением (тип vas – vaséh, stvar – stvaréh). Основанием для перехода флексии в женскую парадигму – -i склонения были ударность флексии и взаимодействие изосемантических флексий сначала в рамках мужского рода. Из разрушающегося мужского -i склонения флексия перешла в женский подтип склонения. О былом взаимодействии мужского -i склонения с -ǒ, -jǒ склонением свидетельствует флексия Npl -je, характеризующая не только указанные выше подтипы склонения имен мужского и женского родов и отдельные лексемы бывшего -i склонения gospod, gost, zet, tast, но и целый ряд других существительных мужского рода, напр., brat, kmet, fant, škof, študent и др. [12]

Итогом взаимодействия -ǔ основ и -ǒ основ мужского рода была не только флексия -u в Lsg и суффикс -ov- во мн., дв. числах односложных существительных как результат морфологического переосмысления флексии – ovi, но и всегда ударная флексия -u в Gsg односложных существительных с долгим нисходящим ударением: dar – daru, las – lasu, sled – sledu, strah – strahu, grad – gradu и др. [13]

Одним из наиболее ранних конвергентных процессов является утрата звательного падежа во всех именных парадигмах (Nsg → Vsg). Последние формы V отмечены в ФО. Следы звательного падежа отражены в звуковом облике лексемы oče < otьče и в именах собственных личных, напр., Tone, France, в косвенных падежах которых представлен инфикс t из консонантных основ среднего рода с основой на -t (tele – teleta → oče – očeta, Tone – Toneta).

Говоря о противопоставлении по роду, следует отметить, что в оппозиции m : n средний род, отличавшийся от мужского только в N, A всех трех чисел и в Gpl, оказался слабым членом оппозиции, что в дальнейшем стало причиной его конвергенции в мужской род в центральных словенских диалектах и в женский на востоке словенского ареала (dobro okno → dober oken : dobra okna).

Словенский язык является одним из немногих индоевропейских языков, сохранивших категорию двойственного числа. Ранним признаком разрушения унаследованной парадигмы двойственного числа существительных является замена G.-Ldu формами множественного числа. Конвергенция была обусловлена омонимичностью флексии -u [14]. Последние формы с этой флексией отмечены в XVI в. у Приможа Трубара (dveju sinu, dveju zhloueku), язык которого характеризуется целым рядом архаизмов [Ramovš 1952: 51]. Несколько позже парные существительными начинают употребляться в двойственном числе только при дополнительном лексическом показателе двойственности (ср. bolijo me roke и bolita me obe roki). В современном литературном языке наиболее четко двойственное число на формальном уровне выражено в рамках личных местоимений глагольных флексий (-va, -ta, -ta) и в N – A мужского рода. Конвергентно опасной зоной являются формы N – A среднего и женского родов с флексией -i.

В области глагола важным конвергентным процессом является взаимодействие флексий тематического и атематического спряжений в настоящем времени, в результате которого общей флексией первого лица ед. числа стала флексия -m < mь из атематического спряжения, а флексией второго лица ед. числа флексия -š < ši из тематического спряжения. Следующие два события сыграли важнейшую роль в становлении видо-временной системы словенского языка. Это ранняя утрата простых форм прошедшего времени и прежде всего аориста и преобразование (редукция) формы третьего лица ед. числа настоящего времени, обусловленное ранней утратой конечного редуцированного pride < *pridеtъ. В результате последнего изменения формы 3-го л. аориста и настоящего времени совпали. Конвергенция на уровне формы привела к функционально-семантической конвергенции, то есть передаче функций аориста – обозначение нерасчлененного (целостного) действия в прошлом – формам настоящего времени от глаголов совершенного вида. Так формировалась отличительная особенность словенского языка в области функционирования глагольного вида (последовательное видовое противопоставление в рамках настоящего исторического) [15]. Иные результаты дало функциональное сближения перфекта и плюсквамперфекта в современном словенском языке. Плюсквамперфект был вытеснен (в силу типологической тенденции к упрощению глагольной системы) из разговорной речи и всех функциональных стилей, кроме художественной литературы. Но и в ней плюсквамперфект, помимо присущих ему свойств, приобретает дополнительную стилистическую функцию, подчеркивая важность действия, события в прошлом для настоящего, напр.: Prerok ni bil prepoovedoval vernikom, da bi se ženili in se veselili v skupnem življenju z drugim spolom. Sam je podal primer čvrstega soproga in dobrega očeta (V. Bartol).

 

Проблемы межъязыковой конвергенции

 

При анализе языковых особенностей в контактных зонах всегда есть соблазн объяснить то или иное явление иноязычным влиянием. Бесспорно, тысячелетние контакты с немецким языком оставили свой глубокий след в лексической системе словенских диалектов, нелитературных разговорных формациях (напр., familija, glih, fajn, špegla). Древние заимствования из верхненемецкого языка отражены и в лексическом фонде литературного языка (žaga < saga ‘пила’, žakelj <sag ‘мешок՚). Результатом интерференции является выражение в инструментале значения орудийности с помощью предлога s / z, немецкое mit. Однако абсолютно ошибочны утверждения, что отличительные особенности функционирования форм совершенного вида в словенском языке сформировались под влиянием немецкого языка. Сомнительно отнесение словенской разговорной формы с артиклевидной частицей ta (ta mlad) в функции определенного прилагательного к числу германизмов. Эти формы, представленные в языке XVI в. частично как результат интерференции при переводах с немецкого языка, уже там функционально не совпадают с немецким артиклем. Основная причина их появления, развития и сохранения в нелитературном языке – это утрата формального противопоставления полных и кратких форм прилагательных в результате контракции, отраженной уже в ФО (vuecfnе < večnoje), и необходимость выражения категории определенности – неопределенности.

Языковые контакты родственных и неродственных языков могут протекать с разной степенью интенсивности и приводить к разным конвергентным процессам. Напр., в контактных зонах с немецким и венгерским языками двойственное число сохранилось лучше, чем в контактных зонах с романскими языками, где наблюдается плюрализация глагольных форм [Jakop 2008: 142]. В контактных зонах с хорватским языком (Южная Истра) и в зоне исторических контактов с сербским языком (южные белокраинские говоры) двойственное число не сохранилось [Logar 1996: 10]. Межъязыковая конвергенция может быть симметричной и асимметричной. Если лексическая конвергенция в прошлом с немецким языком, а сейчас с английским явно асимметрична, то в двуязычных диалектных зонах конвергентные процессы симметричны. Так, напр., в австрийской Каринтии отмечается взаимовлияние немецких и словенских диалектов в области фонетики, лексики и синтаксиса [Neweklowsky 1999: 22–23].

 

Глоттогонические конвергентные процессы

 

Своеобразием словенского языка является раннее формирование интердиалектных и наддиалектных идиомов. Примером таких формаций является краньский, или центральнословенский идиом с центром в Любляне, который, видимо, и был положен в основу словенского литературного языка XVI в. Современные особенности этого идиома предлагались акад. Йоже Топоришичем в его первом опыте кодификации разговорного варианта словенского литературного языка [Toporišič 1984]. Нелитературные разговорные варианты складывались вокруг крупных городов или в самих городах. Так, выделяются копрский, люблянский и мариборский разговорные языки, или койне.

Люблянский разговорный язык [16] характеризует высокая степень редукции безударных и кратких ударных гласных: утрата конечного i не только в формах инфинитива (delat) Npl (tak otroc), но и в формах Lsg (na miz), где исчезает и флексия -u (pr brat), редукция срединных и суффиксальных е, ә (zlo < zelo, člouk < človek) и др. Отражена депалатализация n (kojna), маскулинизация среднего рода, аналогическое выравнивание согласуемых с существительным форм (v lepmu gozdu), редукция вспомогательного глагола в аналитическом будущем boš > uš.

Любляна находится на границе трех диалектов: гореньского, доленьского и ровтарского. В разговорном языке преимущественно отражены гореньские фонетические особенности. Доленьская особенность u < o лексикализована в форме una < ona. Локализмом является форма вопросительного местоимения kaj – kua.

Мариборский разговорный язык был исследован выдающимся словенским диалектологом акад. Зинкой Зорко, заслугой которой было всестороннее описание северо-восточных словенских диалектов, восполнившее определенный пробел в словенской диалектологии. Разговорный язык формировался в сложных исторических, социальных и этногенетических условиях. Марибор находится на месте пересечения трех групп диалектов: паннонской, штирийской и частично каринтийской. На формирование койне оказывали также влияние особенности словенской литературной нормы [Zorko 1989: 139). В лексике и в некоторых особенностях произношения отмечается влияние языка немцев, живших в Мариборе до конца Первой мировой войны [Zorko 1995: 352]. Описание фонетических и морфологических особенностей разговорной речи мариборцев дается на фоне примыкающих к Марибору говоров [Zorko 1989; 1995; 2002].

Приводимые З. Зорко данные позволяют определить конвергентный механизм формирования койне. Выполнение этой задачи облегчает перечень общих тенденций развития и черт северо-восточного диалектного континуума в области фонетики и морфологии в [ Zorko 1995; 1998]. К Марибору прилегают следующие говоры: словенскогоришский (восточное предместье Марибора, паннонская группа диалектов), козьяшкий говор (левый берег Дравы, северо-восточный штирийский говор с элементами восточнокаринтийского диалекта), штирийские (севернопохорский на юго-западе от Марибора и восточнопохорский). Сопоставим мариборские данные с данными указанных говоров. В мариборском идиоме отражена утрата политонической и квантитативной оппозиций в вокализме. Это представлено и в окружающих говорах (только в козьяшком говоре появляются новые краткие вокалы в результате монофтонгизации дифтонгов). Фонологическая система вокализма в отличие от монофтонго-дифтонгических систем предместья, включающих от 9 до 13 фонем, представлена 7 монофтонгами с различением открытых и закрытых e и o . Слоговой r отражен сочетанием әr, как и во вcех окружающих говорах, кроме козьяшкого, где ar. Редукция безударных гласных представлена по сравнению с центральнословенскими диалектами в меньшем объеме. Своеобразием является переход в причастиях на -l : il > o: mislo, u l > u : ču, а также переход начального u в o. В системе консонантизма общей чертой является коррелирование v / f по звонкости / глухости. В морфологической системе [Zorko 1995: 142–143] отражена общая морфологическая тенденция к выравниванию флексий дат., твор. падежей. мн. числа по парадигме А-склонения. Однако в мариборском идиоме наблюдается варьирование этих флексий с литературно-нормативными, напр., -ah / -ih. В меньшей степени, чем в окружающих говорах, представлена феминизация среднего рода. Средний род сохраняет свои парадигматические особенности только в ед. числе, полный переход в парадигму ж. рода наблюдается в ограниченной группе существительных, куда входят и существительные pluralia tantum. По парадигме м. рода в дв. и мн. числе склоняются существительные с расширением основы. Особенностью прилагательного является отсутствие нулевой флексии и флексия -iga в род. падеже ед. числа. Отражена утрата атематического спряжения. Личные местоимения изменяются так же, как в литературном языке, но в им. п. дв. числа помимо литературного midva возможно диалектное mijadva. Во всех парадигматических типах отсутствует подвижное ударение. Таким образом, фонетический и морфологический строй мариборского идиома отражает наиболее общие черты окружающих говоров. В его системе отсутствуют узколокальные особенности, такие как дифтонги, переход m в n, изменение групп tl, dl и др.

Формирование интердиалектных и наддиалектных идиомов является примером естественного конвергентного процесса. Общаясь друг с другом, люди избегают употреблять ярко выраженные локальные черты своей речи. Постепенно возникающие при общении языковые элементы становятся речевым узусом и приобретают статус региональной конвенциональности в неофициальных сферах общения.

Закономерности оформления норм литературного языка предполагают осознанный выбор кодификатором определенной речевой базы. Основы центральнословенской модели литературного языка заложили Примож Трубар и его единомышленники на базе центральнословенских диалектов с центром в Любляне [17]. Однако при этом учитывалась уже сложившаяся традиция словенской духовной литературы, отраженная в немногочисленных сохранившихся памятниках, то есть и здесь мы наблюдаем конвергенцию, но не естественного, а искусственного характера.

Явно искусственный характер имели конвергентные процессы при кодификация норм словенского литературного языка во второй половине XIX в. Сосуществование региональных вариантов литературного языка, имевшее место в словенских землях с конца ХVIII в., опасность усиления влияния сторонников утопической теории иллиризма и необходимость выработки единых для всех словенских земель литературных норм, пригодных для их внедрения в школьное образование, активизировали поиск новой модели словенского литературного языка. В выработанной модели отражены особенности гореньской фонологической системы вокализма, кодифицированные в грамматике Е. Копитара (1808), вместо центральнословенских – морфологические особенности северо-восточных (паннонских) вариантов языка, представлявших исходную стадию развития словенской морфологической системы, и коррекция Ф. Миклошича в словенской части «Сравнительной грамматики славянских языков» отдельных центральнословенских норм, открытых для диалектного влияния [18].

Оправданность такого решения была подтверждена успешным развитием словенского литературного языка во всем многообразии функций, закрепленных за литературным стандартом. Однако использование литературного стандарта в коммуникативной сфере непринужденного общения в условиях диалектной дробности было крайне затруднено. Приблизить литературные нормы к реальной речевой ситуации был призван кодифицированный вариант разговорного языка, который допускал в ограниченных случаях редукцию гласных (в основном в инфинитиве и причастиях на -l) . Этот вариант предназначался для таких сфер общения, как круглые столы, дискуссии и подобные мероприятия. Однако и в этот вариант постоянно проникали региональные особенности.

В настоящее время в условиях глобализации возрастает роль диалектной речи или других локальных идиомов, что можно расценивать как некий знак самоидентификации. Характерны также ситуации функционального сближения или варьирования различных идиомов, нарушающих регламентированную дистрибуцию устных форм общения [Smole 2009; Šabec 2016].