"РЕВОЛЮЦИОННЫЙ  РОМАН" ИЛИ "ВЫСОКОЛОБЫЙ КЭМП[1]"? Барт Дж. Химера: Роман. / Пер. с англ. В.Лапицкого. СПб.:Азбука, 1999.   Особо продвинутые читатели, впадающие в раж при одном упоминании магического слова "постмодернизм", несомненно, обрадуются: в серии "Азбука–Классика" вышел перевод "Химеры" (1972) – пятого романа Джона Барта, одного из корифеев постмодернистской литературы и, если верить разухабисто-рекламному предисловию переводчика, "величайшего американского писателя ХХ века". К "постмодернизму", как и к любому "изму", я, признаться, отношусь с некоторым предубеждением: истинный художник не вмещается ни в какие "измы"; только крикливые посредственности, сбившись в кучу, пробиваются к заветным вершинам литературного Олимпа под бронированным прикрытием того или иного новомодного ярлыка. В конце концов (вспомним нетленный афоризм классика) "измы проходят, исты умирают, искусство остается".

Впрочем, что правда, то правда: по всем статьям "Химера" – чистокровный постмодернистский роман, точнее – "антироман", лишенный сквозного действия и состоящий из трех, внешне почти никак не связанных повестей. Первая повесть ("Дуньязадиада") представляет собой ироничную переоркестровку истории кровожадного ревнивца Шахрияра и красавицы Шахразады из "Тысячи и одной ночи"; вторая ("Персеида") – перелагает мифологический сюжет о победителе Медузы Горгоны Персее; третья ("Беллерофониада") в качестве "предтекста" имеет миф о Беллерофонте, злополучном убийце Химеры, дерзнувшем верхом на Пегасе добраться до небесной обители богов и позорно низвергнутом со своего крылатого скакуна на землю (в довершение всех бед жестокосердый автор обрекает легендарного героя на незавидную участь и с помощью третьеразрядного божества, протееобразного Полиида, превращает его в текст "Беллерофониады",  "в некое количество печатных страниц на языке, чуть затронутом греческим", причем  "их сможет прочесть ограниченное число "американцев", не все из которых дочитают их до конца или получат от них удовольствие").

Некоторое "ограниченное число" русских читателей, безусловно, одолеет свежеиспеченный перевод "Химеры" (кстати, далекий от совершенства из-за частых калек с английского, стилевых корявостей и неуклюжего многословия: "Приведенный в хорошо знакомый мне тронный зал, я буквально остолбенел от изумления с открытым ртом при виде зрелища…" [курсив мой – Н.М.]; "Избранная произносить от своего курса прощальную речь, королева всех вечеров встреч с выпускниками былых лет…"); кое-кто, возможно, получит удовольствие. Правда, для этого придется изрядно потрудиться. Перво-наперво, прежде чем окунуться в чтение, советую вооружиться "Мифами Древней Греции" Роберта Грейвса или, на худой конец, проштудировать соответствующие главы "Легенд и мифов Древней Греции" Н. А. Куна. В противном случае вы рискуете стать жертвой неуемной профессорской эрудиции автора и захлебнуться в потоке малознакомых имен второстепенных античных божеств и героев, их жен и любовниц, законных и незаконнорожденных детей, братьев и сестер, свояков и племянников – всех этих Каликс, Филоной, Иобатов, Претов, Гипполохов, Делиадов, Меланипп, Мегапентов и Сарпедонов.

Не меньшую опасность для душевного здоровья читателя представляет матрешечная структура "Химеры" (рассказа в рассказе о рассказе, который в свою очередь является рассказом в рассказе, который…), а также лабиринтообразные сюжеты всех трех повестей, особенно – "Беллерофониады", где сюжет "не нарастает и не спадает, следуя полным значения фразам, а петляет вокруг самого себя, как раковина моллюска-трубача или змеи на кадуцее Гермеса: уклоняется, отступает, колеблется, со скрипом тащится, утробно стонет и т.д., рушится, гибнет". И еще одна неприятность: во всех трех частях "Химеры" петляющему и саморазрушающемуся сюжету сопутствует назойливая путаница повествовательных голосов. Прямо как у Гумберта Гумберта – помните: "…он перекатывался через меня. Я перекатывался через него. Мы перекатывались через меня. Они перекатывались через него. Мы перекатывались через себя…", – только тому хватило одного абзаца, а неутомимый Барт перекатывается эдаким образом (перекатывая и беспомощного читателя) на протяжении трехсот с лишним страниц.

Что у нас там еще по программе? Ах да… прямые авторские вторжения в текст, призванные лишний раз напомнить недогадливым читателям об условности и искусственности конструируемого мира. Так, в начале первой повести перед испуганной Шахразадой и ее сестрой Дуньязадой материализуется "джинн" – романный двойник Джона Барта, болезненно рефлектирующий писатель из Мэриленда; он не только выражает сокровенные бартовские мысли о подноготной писательского ремесла, но и наделяется портретным сходством с автором "Химеры": "светлокожий тип лет сорока, гладко выбритый и лысый, как яйцо птицы Рух. <…> высок и крепок, на вид довольно симпатичен – если не считать каких-то подозрительных линз, которые в странном обрамлении носил поверх глаз".

Для полноты картины добавим сюда автоаллюзии (в "Беллерофониаде", например, упоминаются главные герои "Плавучей оперы" Тодд Эндрюс и Гаррисон Мэк, различимы отголоски и других романов Барта – "Торговца дурманом" и "Козлоюноши Джайлса"). Не забудем и обязательных для постмодернистских опусов "метаописаний", а также литературную рефлексию и прочувственные монологи авторского представителя о глобальном кризисе литературы и собственной творческой немощи: "Я бросил читать и писать, я перестал понимать, кто я такой, мое имя теперь – не более чем беспорядочное нагромождение букв, и то же самое относится ко всему своду литературы: вереницы букв и пробелов напоминают шифр, к которому я потерял ключ". Пожалуй, это наиболее ценное, что может найти в "Химере" трудолюбивый читатель. По крайней мере, в авторских ламентациях порой чувствуется искренняя человеческая боль, которая в любом случае гораздо привлекательнее, нежели утомительно-бесцельная, откровенно головная игра топосами античной мифологии или теоретизирование самодовольного доктринера, считающего, что роман будущего, "революционный роман", "не будет иметь иного содержания, кроме своей собственной формы, никакого сюжета, кроме своего собственного развития".

Воплощением этой, увы, не слишком глубокой и оригинальной идеи и является творение Барта, справедливо расцененное одним из английских рецензентов, Питером Акройдом, как "высоколобый кэмп"[2].

Четверть века назад идеи, цементирующие бартовский антироман еще могли кого-то вдохновить (не случайно именно за вымороченную "Химеру" в 1973 году Барт удостоился престижной Национальной книжной премии), но теперь, когда подобные "революционные" химеры выпекаются десятками, если не сотнями, даже для самых упертых фанатов отмирающего "изма" вполне очевидно, что былые формулы выдохлись и потеряли свою привлекательность. Во всяком случае, не с их помощью можно побороть "писательский затор" (то бишь творческий паралич), пытаясь преобразить пестрый сор повседневности и превратить "вереницы букв и пробелов" в "сокровища искусства, каковые ежели и не способны искупить в полной мере все варварства истории или избавить нас от ужасов прозябания и смерти", то, по меньшей мере, в состоянии "облагородить и обогатить наши души на их исполненном страдании пути".

 

Литературная газета. 1999. №51–52 (5771). 22–28 декабря. С.10.