НИКОЛАЙ  МЕЛЬНИКОВ   ЖЕСТОКИЙ РЕАЛИЗМ МАРИО ВАРГАСА ЛЬОСЫ   Варгас Льоса М. Нечестивец, или Праздник Козла / Пер. Людмилы Синянской. М.: ООО "Талькарт", 2004. –511 с.

"Диктатор — это единственный законченный типологический образ, который дала Латинская Америка", — со знанием дела утверждал когда-то Габриэль Гарсиа Маркес[1]. В самом деле, мало кто из крупных латиноамериканских писателей прошел мимо вечно животрепещущей темы: деспот и зачарованные его абсолютной властью подданные.

В начале семидесятых, во время конференции латиноамериканских писателей то ли Гарсиа Маркеса, то ли Карлоса Фуэнтоса осенила светлая мысль: создать книжную серию "Отцы родины", посвятив ее наиболее колоритным тиранам Латинской Америки: "Каждый известный к тому времени романист должен был писать о диктаторе своей страны. <…> Мигель Отеро Сильва взялся написать о Хуане Висенте Гомесе, Хулио Кортасар хотел писать о трупе Эвиты Перон, Карлос Фуэнтес — о Санта-Ана, Алехо Карпентьер — о Мачадо, Хуан Бош — о Трухильо, Роа Бастос — о докторе Франсиа…"[2]. Далеко не все авторы воплотили свои замыслы, и многие "пламенные реакционеры" Латинской Америки остались без жизнеописаний, однако идея не повисла в воздухе. Практически одновременно на свет божий появились "Превратности метода" (1974) Карпентьера, "Осень патриарха" (1975) Гарсиа Маркеса, "Я, Верховный" Бастоса (1974) — уже этого достаточно, чтобы считать задуманную серию состоявшейся. А совсем недавно, в 2000 году, серия пополнилась ещё одной книгой. Знаменитый перуанский прозаик Марио Варгас Льоса (после неудачных для него президентских выборов 1990 года — гражданин Испании), и раньше обращавшийся к социально-политической проблематике (например, в романе 1969 года "Разговор в «Соборе» "), написал "антидиктаторский" роман, посвященный доминиканскому диктатору Рафаэлю Леонидасу Трухильо (1891—1961).

Трухильо железной рукой правил Доминиканской республикой на протяжении 30 лет (даже тогда, когда, играя в демократию, формально отстранялся от власти и, наподобие Ивана Грозного, прятался за спины марионеточных правителей: своих родственников или подкаблучных протеже).  О таком сильном лидере у нас многие мечтали в середине девяностых, во времена ельцинского хаоса и раздрая. Буржуазный реформатор, правоверный рыночник, благодаря финансовым вливаниям Штатов он оздоровил рахитичную доминиканскую экономику, добился неслыханно высокого для Латинской Америки уровня жизни населения, драконовскими методами искоренил преступность, а заодно и политическую оппозицию: всех недовольных либо скормил акулам, либо вытурил из страны (с тем, чтобы позже избавиться от них с помощью наемных убийц); проблему незаконной миграции решил радикально: чернокожие гаитяне, наводнившие страну, в один прекрасный день были просто-напросто перебиты. Воспитанник американской учебки для морпехов, люто ненавидевший коммунизм и социализм, Трухильо рьяно защищал интересы своих североамериканских покровителей, поэтому те до поры до времени благодушно закрывали глаза на кровавые безобразия его режима. "Да, он сукин сын… Но это наш сукин сын!", — пафосная, ставшая крылатой фраза госсекретаря Корделла Халла относилась именно к Трухильо. Лишь к началу шестидесятых, после целого ряда скандальных политических провалов — неуклюжих заказных убийств диссидентов, ставших гражданами США, неудачного покушения на венесуэльского президента Бетанкура, спровоцировавшего бойкот со стороны всех южноамериканских стран, разрыва с церковными лидерами — вашингтонские политики отвернулись от былого ставленника и начали подумывать о подходящей замене. Вездесущие цэрэушники даже косвенно поучаствовали в заговоре, созревшем в ближайшем окружении диктатора: от щедрот своих выделили заговорщиком пару автоматических винтовок да пообещали в случае форс-мажорных обстоятельств высадить морскую пехоту.

О последних днях дряхлеющего тропического сталиниссимуса, о его убийстве заговорщиками, о провале мятежа, жестоко подавленного Трухильо-младшим, и рассказывает книга Варгаса Льосы, балансирующая на зыбкой грани между беллетристикой и   тем, что Варлам Шаламов называл "прозой живой жизни, которая в то же время — преображенная действительность, преображенный документ".

Почти все персонажи "Праздника Козла"  — реально существовавшие лица: соратники, жертвы, убийцы диктатора, информацию о которых писатель скрупулезно собирал начиная с 1975 года, когда впервые побывал в Доминиканской республике и заинтересовался всё еще вызывавшей благоговейный ужас фигурой Трухильо — "Козла", как прозвали того в народе за чудовищное сладострастие. Сексуальная вседозволенность издавна была атрибутом абсолютной политической власти (случай асексуального Иосифа Виссарионовича скорее исключение, чем правило); что уж тут говорить о горячем доминиканском парне, стремившемся облагодетельствовать едва ли не всех хорошеньких поданных женского пола, будь то жены его клевретов или подобранные на одну ночь уличные девки.

Именно с сексуальными подвигами доминиканского тирана связана одна из сюжетных линий романа, рассказывающая об изломанной судьбе Урании Кабраль, дочери видного "трухилиста", внезапно, по капризу Хозяина впавшего в немилость и решившего поправить положение вполне традиционным для тогдашних доминиканцев способом: четырнадцатилетняя девчушка была отправлена на виллу Благодетеля для плотских утех — в надежде, что разлакомившийся старец оценит подарочек и простит папашу. Педофильская затея обернулась настоящим фиаско: престарелый сластолюбец, под конец жизни имевший проблемы с простатой, не смог должным образом возбудиться, но в порыве бессильной ярости все же надругался над обезумевшей от страха "партнершей", дефлорировав ее пальцем. Лишь чудом Урании удалось избежать гибели: с помощью американских монахинь она перебралась в США, где окончила колледж и сделалась преуспевающим юристом, хотя, несмотря на внешнее благополучие, так и не смогла изжить нанесенную ей травму и на всю жизнь возненавидела и отца, и свою родину.

Урания — один из немногих вымышленных персонажей книги (наряду с подобострастным советником диктатора, продажным сенатором Энри Чириносом, получившим имя одного из политических соратников Варгаса Льосы, предавшего его во время президентской кампании и переметнувшегося на сторону главного соперника — Альберто Фухимори). И как бы ни была типична чудовищная история героини — жертвы предательства и насилия, — она все же блекнет, отдает мелодрамой при сравнении с реальными фактами, о которых рассказывается в  "Празднике Козла".

Тема насилия, физического и нравственного растления звучит куда более зловеще, когда речь заходит о невымышленных лицах и событиях. Изнасилование сексапильной нимфетки выглядит просто невинной шалостью по сравнению с тем, что сотворил каудильо с душами своих приближенных, готовых на любые унижения и подлости, чтобы добиться его благосклонного внимания и расположения. 

Даже заговорщики — бывшие "трухилисты", по тем или иным причинам разочаровавшиеся в Хозяине и решившиеся на его убийство, — оказались фатальным образом отравлены атмосферой идолопоклонства и сервилизма, так что в критический момент, при всей своей храбрости,  выказали поразительное отсутствие воли.

Едва не перестреляв другу друга, оставив множество улик, они кое-как прикончили престарелого диктатора, который мчался на встречу с очередной метрессой в сопровождении всего лишь одного охранника. Но на большее — свержение деспотического режима — их не хватило. Подобно Раскольникову, они "только и сумели, что убить", а  вот "переступить-то не переступили". Печальный рассказ о доминиканских тираноборцах, используя шаламовскую фразу об узниках ГУЛАГа, можно назвать историей "мучеников, не бывших, не умевших и не ставших героями".

В первую очередь это касается военного министра, генерала  Хосе Рене Романа, согласившегося возглавить переворот в том случае, если ему предъявят труп Козла. (По сравнению с Романом даже князь  С. П. Трубецкой, так и не появившийся на Сенатской площади, выглядит образцом мужества и благородства.) Получив достоверные сведения о смерти тирана,  бравый генерал — истинный латиноамериканский мачо, которого никто не мог упрекнуть в трусости, и в руках у которого была вся армия, — вместо того, чтобы действовать и довести дело до конца, впал в прострацию и, обрекая на бесславную гибель себя и остальных мятежников, медлил, колебался, отдавал бессмысленные и туманные приказания, а когда полиция одного за другим стала отлавливать растерявшихся бунтарей, помчался к наследникам Трухильо, чтобы выразить свои соболезнования по поводу случившегося… Из "желеобразного умственного состояния", в котором он находился несколько суток, несостоявшийся революционер вышел лишь в тюремном застенке, где и окончил свои дни после чудовищных четырехмесячных истязаний.

"Между сеансами на электрическом стуле его, голого, отволакивали в сырую камеру и поливали вонючей водой, пока он не начинал подавать признаки жизни. А чтобы он не спал, веки ему приклеили к бровям лейкопластырем. Когда же и при открытых глазах впадал в полубессознательное состояние, его будили бейсбольной битой. Несколько раз забивали рот чем-то несъедобным, однажды он почувствовал экскременты, и его вырвало. Позднее в своем стремительном падении в нечеловеческое состояние он уже мог удерживать в желудке то, что ему давали. <…> Когда его кастрировали, до конца оставалось недолго. Кастрировали его не ножом, а ножницами, в то время как он сидел на "троне". Он слышал непристойности и возбужденные смешки людей, которые для него были лишь голосами и резким запахом пота и дешевого табака. <…> Они запихали тестикулы ему в рот, и он их проглотил, желая только одного — чтобы это приблизило смерть. Он никогда не подозревал, что мог так страстно этого желать…"

Главы, в которых нарочито бесстрастно, со спокойной и расчетливой жестокостью повествуется о провале мятежа и расправе над схваченными заговорщиками, производят, пожалуй, наиболее сильное впечатление: жестокий реализм Варгаса Льосы каким-то непонятным образом создает "эффект присутствия", буквально завораживающий читателя, поскольку автор приоткрывает перед ним ту чудовищную правду жизни, которую неспособны затмить даже самые извращенные фантазии болезненного воображения.

Я вовсе не хочу сказать, что "антидиктаторский" роман перуанского прозаика — очередной пример того, как "нас возвышающий обман" беллетризма отступает перед суровой правдой документа. (Хотя доминиканские читатели восприняли книгу именно как "нон-фикшн" и обрушились на автора с обвинениями во лжи и неточностях; а тамошний историк Бернардо Вега опубликовал даже специальную работу, в которой сварливо указывал на 38 фактических ошибок, будто бы допущенных автором, — точь-в-точь  как ветераны Отечественной войны 1812 года укоряли создателя "Войны и мира" за искажение фактов).

Чтобы там ни утверждали доминиканские зоилы, "Праздник Козла" — это все-таки не "нон-фикшн", а произведение высокого искусства, в котором документ преображен и освящен огнем подлинного таланта. Другое дело, что творческое преображение проявляется здесь не столько в фабульной выдумке, сколько в виртуозном композиционном мастерстве (полифонии повествовательных точек рения, сменяющих друг друга без всяких переходов и описательных прокладок, прихотливом временном контрапункте, мгновенно сопрягающим сиюминутное настоящее с давним прошлым), в силе воплощения полнокровных, исполненных высоких и низменных страстей характеров, в той, как сказал бы Павел Муратов, "жизненной заразительности", которая "вовлекает нас кратчайшим путем в опыт иной жизни"[3].

Недаром же роман вызвал целый фейерверк хвалебных отзывов, а многие западноевропейские и американские критики назвали его лучшим произведением Мастера, причем восторженный рецензент из "Спектейтора" даже посулил ему "Нобелевку", в чем, увы, оказался плохим пророком[4].

На мой вкус, "Праздник Козла" все-таки нельзя назвать лучшим творением Варгаса Льосы: превзойти свой давний шедевр, роман "Война конца света" (1981) тоже, кстати, построенный на документальном материале,  ему не удалось. Однако это обстоятельство не умаляет ценности новой книги латиноамериканского писателя: поднятые в ней темы едва ли когда-нибудь потеряют свою актуальность, а в умении "околдовать читателя: победить его скептицизм, завладеть его вниманием, управлять его чувством", Марио Варгас Льоса по-прежнему не знает себе равных.

Иностранная литература. 2004. №5. С.257–264.