<…> Под самый новый 1907 год – 30 декабря – увидела свет мейерхольдовская постановка «Балаганчика» Блока. Эта маленькая лирическая драма написана автором в законченном стиле символического искусства. И содержание, и форма «Балаганчика» туманны и хрупки. Вместо реальных событий – впечатления и символы, вместо действительной жизни – сказочный, игрушечный мир, вместо живых людей – кукольные маски... и в конце пьесы Арлекин умирает, истекая клюквенным соком...
В постановке «Балаганчика» Мейерхольду удалось разрешить задачу исключительной сложности, требовавшую большой артистической чуткости, тонкого вкуса, безупречного ощущения стиля нового искусства. Форма мейерхольдовского спектакля была совершенной театральной формой для пьесы Блока. И вместе с тем «Балаганчик» был законченным воплощением символизма в формах сценического искусства. Никогда символическая драма не была поставлена на театральной сцене с такой художественной убедительностью, с таким проникновением в сущность и в дух своеобразного русского импрессионизма.
Реакция зрительного зала на первом представлении «Балаганчика» была необыкновенно бурной. Разразился настоящий театральный скандал. Свист, шум, крики, стук, казалось, были готовы перейти врукопашную... Часть публики ревела от ярости и возмущения. Другая часть аплодировала бешено, орала изо всех сил: «Браво Блок – Мейерхольд!», стараясь перекричать исступлённые вопли противной стороны. Был момент, когда, казалось, возмущённые хлынут на сцену, готовые разорвать на части и Блока, и Мейерхольда, разнести на куски и сцену, и декорации, и весь театр. Не так часто в истории театра случался такой взрыв страстей в зрительном зале. Так было через шесть лет после «Балаганчика» на премьере «Весны Священной» Стравинского, когда композитор спасся через заднюю дверь от гнева разъярённой толпы. Но авторы «Балаганчика» не ушли со сцены. Они смело предстали перед бушующей публикой, приняв на себя и её возмущение, и её восторги. Как описывал этот момент в своих воспоминаниях один из современников, «перед смятенной залой стоял лучезарный, как бы прекрасный монумент, в своем строгом чёрном сюртуке с белыми лилиями в руках, гость неведомой страны, страж заповедной двери, Александр Александрович Блок, и в посиневших глазах его были грусть и усмешка, а рядом белый Пьеро – Мейерхольд извивался, сгибался, будто бескостный, бестелесный, будто призрак, всплескивающий длинными рукавами своего балахона».
Критики <...> обрушились на «Балаганчик», но их возмущённые рецензии на этот раз не убеждали петербургских театралов, стремившихся увидеть сенсационный спектакль. Зал на «Балаганчике» бывал всегда полон. Да и в тоне критических статей чувствовалось на этот раз что-то необычайное; казалось, Мейерхольд не только возмутил рецензентов, но и испугал их, показав нечто хотя и чуждое им, но значительное, над чем не следовало уже больше шутить.
В постановке «Балаганчика» Мейерхольд применил впервые много приёмов, впоследствии ставших обычными в его режиссёрской практике. Его биограф Волков так описывает оформление сценической площадки в этом спектакле: «…Сцена была открыта в глубину, её стены были увешаны синими холстами, и посредине этого синего пространства возвышалось лёгкое зданьице маленького театрика, перед которым была оставлена свободная площадка. Так как верхняя часть театрика не была прикрыта традиционным арлекином, то публика видела, как взвивались вверх декорации, уходя под настоящие колосники театра. Отказ от сценической иллюзии здесь был демонстрирован с исключительной силой». Когда впоследствии, уже в 1920-х годах, Мейерхольд стал безжалостно обнажать сценическую коробку, он, в сущности только более резко и жёстко использовал тот приём, который впервые показал в «Балаганчике». <...>
Сам Всеволод Мейерхольд писал впоследствии в предисловии к своей книге «О театре»: «…первый толчок к определению путей моего искусства был, однако, счастливой выдумкой планов к чудесному “Балаганчику” Блока. Это были: использование идеи просцениума как главного места сценической игры и переплетение форм марионеточного театра с театром живых актёров». <...>
После «Балаганчика» престиж Мейерхольда как вождя нового театрального направления сильно вырос и в кругах его единомышленников и друзей, и среди многочисленных противников. Не только его деятельность, но и личность его стала в некотором смысле сенсационной, приняла ореол загадочный, таинственный, столь привлекающий интерес и любопытство широкой театральной публики.