Преобразования коснулись всех литературных родов, и не осталась в стороне от них драматургия. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что радикальные изменения в сфере драматургии произвел Гоголь, так как именно он вплотную подошел к идее создания режиссерского театра, при том что реализована эта идея была значительно позже – когда постановкой пьес занялись К.С. Станиславский и Вл.И. Немирович-Данченко. Если открыть гоголевскую комедию «Ревизор» и внимательно вчитаться в авторские ремарки, обнаружится, что писатель, подробно объясняя, что и как должен делать на сцене актер, по сути, выстраивал мизансцены, чем и занимается современный режиссер при постановке спектакля. И еще важно отметить, что Гоголя интересовал весь актерский ансамбль, и каждый исполнитель, пусть даже и незначительной роли, по его плану, должен быть задействован в воплощении творческого замысла драматурга во время спектакля, а не стоять безучастно на сцене, пока премьер произносит монолог. Прекрасным примером гоголевской режиссуры может служить широко известная немая сцена, которая стала заключительным аккордом не только в развитии сюжетной линии (ее развязкой), но и довела до логического завершения авторскую характеристику образов.

Гоголевские опыты в драматургии, подтолкнувшие актеров к созданию новых сценических приемов, оставшееся в наследство от Грибоедова умение использовать в языке пьесы разговорную речь (что и сделало, в частности, комедию «Горе от ума» по-настоящему новаторским произведением) позволили драматургам нового поколения и дальше совершенствоваться в своем мастерстве. Среди них в середине и второй половине XIX в. первое место принадлежит, конечно же, А.Н. Островскому известному не только как автор пьес, без которых сейчас вообще немыслима русская сцена, но и активный театральный деятель, член-корреспондент Петербургской Академии наук, основатель Артистического кружка в Москве, председатель созданного при его участии Общества русских драматических писателей и оперных композиторов, заведующий репертуарной частью московских театров и начальник театрального училища.

Знаток театра, Островский писал пьесы, – как правило, пользующиеся успехом у зрителей, – которые были предназначены именно для постановки на сцене, «удобны» актерам. Но одной лишь сценичностью их достоинства не исчерпываются. И легкость их исполнения вовсе не означает, что автор, развлекая публику, забывал ее поучать, – но делал он это в такой ненавязчивой манере, что поздняя критика, уже познакомившаяся с драматургией А. Чехова, М. Горького. Л. Андреева, Ф. Сологуба, Л. Зиновьевой-Аннибал и других авторов новой эпохи, упрекала Островского в том, что он недостаточно суров с своими персонажами, воплощающими пороки социальной действительности.

Драматург написал множество сатирических комедий, но обращался и к другим жанрам, которым придавал особенные черты. Интересна по форме пьеса «Гроза» – социально-бытовая драма, включающая элементы трагедии. В этой пьесе, как и в грибоедовской комедии, в конфликт вступают «век нынешний» и «век минувший», но борьба между старым и новым происходит в реалиях совсем иной эпохи, чем и объясняется выбор предмета изображения – волжского купечества, отличающегося особой приверженностью к старинным обычаям.

Пьесу Островский написал и отдал для постановки в театрах в 1859 г. Всего четыре года прошло со времени трагедии – поражения России в Крымской войне, которая в корне изме­нила отноше­ние ко всему ходу русской жизни предшествующего периода. Русские воины сражались отча­янно, в чем можно удостовериться, прочитав «Севастопольские рассказы» Л. Толстого, оче­видца и участника кровавых боев, но за ними не было уже страны, которая помогла выстоять русской армии в Отечественной войне 1812 года. Россия на протяжении трех десятилетий су­ществовала словно бы на обочине того движения, в которое был вовле­чен европейский мир, – движения в сторону технического прогресса, совершенствования гу­манитарного знания. Рос­сия как будто замерла, а тон жизни в стране задавали убежденные консерваторы, по спра­ведливости говоря, мало чем отличающиеся от выведенных в пьесе Островского самодуров: Дикого, сражающегося с громоотводами, или Кабанихи, свято веря­щей в то, что самые незна­чительные перемены в быту обернутся катастрофой.

Как и многие русские писатели в те годы (Лесков в «Левше», Гончаров в «Обломове»), Островский задается вопросом, что было не так в русской жизни, что послужило причиной краха мощной державы? Частичным ответом на этот вопрос стала драма «Гроза», хотя строится ее сюжет на семейно-бытовом конфликте, дополненном любовным треугольником.

Молодая купчиха Катерина Кабанова окружена в доме мужа непривычной для нее атмо­сферой лицемерия и ханжества. «Идейных» разногласий между ней и ее новыми родственни­ками как будто и нет, потому что формировался характер Катерины той же ветхозаветной ста­риной, которая всеми силами сберегается в семействе Кабановых. Что же в таком случае не дает установиться миру и согласию в семье? Ведь не только Катерина, но и ее безропотный муж Тихон, и Варвара, сестра Тихона, при первом удобном случае бегут прочь из родного дома, только бы не выслушивать в сотый раз нравоучения уверенной в своей правоте Кабанихи. Значит, перед нами классический конфликт поколений? Старики твердят заученные исти­ны – молодежь жаждет перемен. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что мо­лодежь хотя настойчива в своем желании жить не так, как отцы живут, но проявляет при этом полную неспособность жить так, как хочется, а часто и определить не может, чего на самом деле хочется. Среди прочих молодых героев пьесы Катерина представляется наиболее опре­делившейся в своих желаниях: ей хочется любви, счастья – и воли. Но сама же она выстраи­вает барьеры на пути своих желаний, все больше и больше погружаясь в пучину религиоз­ного мракобесия, представляющего божественное начало только как карающее грешника воз­мездие, не как источник света, любви, справедливости. Лишь к концу пьесы в просветленном страданием сознании Катерины появляется мысль о том, что Бог не жесток, а милосерден, и на это его милосердие она рассчитывает, когда решается совершить страшный грех само­убийства.

Мир жестокой, темной веры – веры грешников, а не светлых, как у Катерины, сердец – стал в пьесе Островского символом той страшной пропасти, перед которой остановилась Россия. Отказавшись от поступательного движения вперед, убедив себя в том, что все, чего мож­но было достигнуть, достигнуто, об­щество вступило на путь деградации, потому что без движения нет жизни. Об опасности такого самолюбования, препятствующего движению вперед, писал Гоголь в «Мертвых душах». Спасение он видел в непрерывном укрепления своего духовного «я» и в движении человека к Богу. Островский, который был, скорее, просветителем по убе­ждениям, считал необходимым движение к знанию, способному рассеять мрак не­вежества, осво­бодить человека от страха перед действительностью, от боязни перемен. Просвещение поможет пове­рить в свои силы, научит не бояться природы, видеть в ней не источник гибели, а красоту, – об этом говорит в пьесе механик-самоучка Кулигин, которому автор по­ручил озвучить свои собственные идеи. Конечно же, есть в этом образе черты, противореча­щие традиционному герою-резонеру, зато есть и правда жизни. Вряд ли зритель поверил бы, что в среде калиновских обывателей, которые с удовольствием слушают рассказы Феклуши о людях с песьими головами, о салтане Махнуте турецком и салтане Махнуте персидском, мог появиться человек, стоящий на уровне современного развития науки и культуры. Источником мудрости для Кулигина остается XVIII век – век Просвещения, а сам он – поклонник Ло­моносова и Державина. Поэтому в его речах время от времени появляются строки из стихов этих поэтов.

В середине XIX в. у людей образованных такие предпочтения могли вызывать улыбку, как и желание Кулигина «перпету-мобиль найти», за который англичане обещали дать миллион. Но только таким и мог быть просветитель, порожденный темной купеческо-мещанской средой провинциального города. Логично и то, что борьба между старым и новым в пьесе представлена не в идеологических спорах, а исключительно в сфере семейных отно­шений: участие русского купечества в политической жизни страны – дело отдаленного буду­щего, начала XX в. В то же время конфликт бытовой, семейный часто становится пред­вестником будущих политических бурь, вызванных несоответствием старых норм поведения – новым потребностям человека.

Исследовательский инстинкт, присущий человеческой при­роде, не позволяет остановиться на достигнутом результате. В свое время Белинский, анализи­руя роман Лермонтова «Герой нашего времени», назвал это свойство «инстинктом истины». В романе оно воплощено в образе Печорина, который привык сомневаться во всем и не желает принимать как данность предлагаемые ему обстоятельства жизни. Такого рода поисками истины в первой половине XIX в. занимались представители привилегированной ча­сти общества, точнее говоря, именно их поиски становились предметом изображения в литера­туре. С течением временем круг таких искателей расширяется, в него вовлекаются предста­вители разных сословий, в том числе и далеких от просвещения. И если в «Герое нашего вре­мени» антипод Печорина – обыкновенный человек, штабс-капитан Максим Максимыч, – толь­ко недоумевает, глядя на то, как образованное дворянство тратит лучшие годы своей жизни на решение вопросов, далеких от повседневных нужд (смысл жизни, свобода или покорность судьбе), то в «Грозе» (и это не единичный случай в русской литературе этого периода – появление правдо­искателей из народной среды: достаточно вспомнить семерых мужиков-странников из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо») разрешить вечные вопросы бытия пытаются дале­ко не философы. И что удивительного в том, что делают они это не в ходе отвлеченных дебатов о смысле существования, а в процессе самого этого существования. Для Катерины это любовные отношения, как, впрочем, и для ее избранника, Бориса. Они бегут в мир чувств, где надеются укрыться от гнетущей атмосферы города, в котором люди не живут, а боятся: боятся старших, боятся богатых, успешных, чиновных, высокородных, – боятся даже Кулигина, хотя его «бунтарство» не простирается дальше установки солнечных часов на бульваре и громовых отводов на домах.

На примере Катерины Островский показывает, что страх этот живет в душе человека, по­рожден невежеством, как и самодурство богатых купцов. Но в душах людей старшего поко­ления страх крепче держится, потому что если и не преодолеть, то хотя бы на время позабыть о нем помогают живые чувства, а достигнув «возраста осени», душа и сердце становятся хо­лоднее, бесстрастнее. Марфе Игнатьевне Кабановой, которая, быть может, в годы юности была такой же безрассудной, как ее невестка Катерина и дочь Варвара, в  нынешнем ее поло­жении трудно понять и принять равнодушное отношение молодежи к «церемониалу» (как с мужем прощаться, как на людях себя держать, как горе или радость изображать). Даже сын Марфы Игнатьевны Тихон, которого и заподозрить как будто нельзя в том, что он сможет пойти наперекор маменьке, понимает, наскольку пусты и бессмысленны законы, действую­щие в его кругу. Он еще не готов отказаться участвовать в спектаклях, устраиваемых его ма­тушкой, но то, что это именно спектакль и к жизни как таковой отношения не имеет, для него очевидно. И он, и слабый, безвольный Борис, и гуляка Кудряш, и ловкая Варвара – люди но­вого времени; у них еще нет внутренних убеждений, на которые можно опереться в своей борьбе против предрассудков старины, их потребность жить инстинктивна: они, как всякое живое существо, которое лишают воздуха, прилагают все усилия, чтобы сделать хотя бы ко­роткий вздох, продлевающий жизнь.

В «Грозе», написанной незадолго до начала эпохи великих реформ, точно передано на­строение, которым было охвачено тогда русское общество, – жить по-новому. Но сделано Островским и важное указание на то, что представления о «новом» у многих аморфны, вну­тренне ничем не подкреплены. Вообще, эта бытовая по форме драма нацелена прежде всего на анализ духовного состояния общества, поэтому так важны в ней пейзажи, символика (реа­листическая в своей основе) – то, что позволяет в сценической форме представить жизнь че­ловеческой души.

Если сравнить «Грозу» с комедией «Лес», например, где тот же самый пейзаж включен в число «действующих лиц», заметны будут нюансы в использовании картин приро­ды. В пьесе «Гроза» с пейзажем тесно взаимодей­ствует мотив красоты; в «Лесе» пейзаж связан с идеей есте­ственности. Однако и в том и другом случае перед нами не простая аллегория, а многознач­ный символ.

Как гроза в «Грозе» – это и страх возмездия, приходящего свыше, и надежда на обновле­ние, освежение жизни; и отражение душевных бурь Катерины и брожение общественного со­знания; так и лес в «Лесе» – мрачный мир, в котором обитают совы и филины, наподобие Гурмыжской, и одновременно это символ естественной жизни, противопоставленной теат­ральным представлениям, которые разыгрываются на сцене или в усадьбе Пеньки.

В пьесе «Лес» в центре внимания Островского вопрос, который, вероятно, постоянно бу­дет волновать людей творческих профессий. Как должны быть соотнесены искусство и жизнь? Допустимо ли утверждать, что бывают такие времена, когда искусство оказывается выше жизни? Как когда-то Пушкин, Островский, находясь на позициях реалистического те­атра, опровергает это предположение и убеждает зрителей в том, что, какой бы соблазни­тельной ни казалась картина жизни на театральных подмостках, – она ничто в сравнении с действительностью. В то же время сама действительность, представленная драматургом в «Лесе», далека от идеала. Хозяйка поместья, где разыгрываются основные события пьесы, принадлежит к привилегированному сословию, что не мешает ей совершать безнравственные поступки, проявлять в лучшем случае равнодушие, а иногда и жестокость по отношению к тем, кто находится в ее окружении.

«Лес» принадлежит к числу дворянских пьес Островского, в которых писатель выводил сатирические типы, воплощающие в себе пороки дворянской среды, порожденные привыч­кой жить чужим трудом, всегда на первое место ставить удовлетворение своих желаний. И хотя с отменой крепостного права все сложнее было придерживаться старых порядков, жела­ние и готовность изменить свою жизнь изъявляли далеко не все дворяне. Были, конечно, те, кто научился не только тратить, но и зарабатывать, как, например, провинциальный дворянин Васильков из «Бешеных денег» или Беркутов из комедии «Волки и овцы», но немало остава­лось не желающих расставаться с прежними привычками. В пьесе «Лес» Островский пред­ставляет два разных отношения к тем переменам, которые происходят в русской жизни, со­здав пару противопоставленных образов – соседей Гурмыжской Милонова и Бодаева. Если первый воплощает либеральные настроения, имеющие место в дворянской среде, то второй – убежденный консерватор, причем создается впечатление, что грубиян Бодаев, не боящийся называть вещи своими именами, едва ли не симпатичнее автору, чем его антипод, Милонов, которому ничего не стоит самые отвратительные поступки Гурмыжской оправдывать «высо­кими побуждениями». Обнаруживается, что ханжеская мораль Гурмыж­ской прекрасно ужи­вается с либеральными речами Милонова, да и по сути своей они мало чем отличаются друг от друга.

Этим персонажам противостоит в пьесе трагик Несчастливцев, воплощающий идею ро­мантического театра. Именно он пытается убедить дальнюю родственницу Гурмыжской, Ак­сюшу, взятую в богатый дом на воспитание, что театральный мир – это место, где можно взять реванш над жизнью, подняться над теми, кто тебя унижал, вынуждая играть по своим правилам.

Аксюша – тип, противоположный Катерине Кабановой, мечтательной натуре, которая увлечена небесной красотой и погибает, потому что земная жизнь слишком груба и жестока к ней. Аксюша, пожалуй, ближе по характеру Варваре: она практична, умна, не склонна увле­каться пустыми надеждами. Ее отношения с молодым купцом Восмибратовым не похожи на ту любовную горячку, в которой пребывает на протяжении пьесы Катерина. Для Аксюши встречи с избранником – тот маленький праздник, который она может себе позволить, чтобы скрасить свое печальное существование в доме тетушки. Но при всем своем практицизме и даже некоторой рас­четливости, она никогда не пойдет на сделку с совестью, у нее есть свои представления о добре и зле, о нравственном и безнравственном. Оказавшись в безвыходной ситуации, Аксюша готова уйти с Несчастливцевым, чтобы поступить на сцену и попробовать себя в роли трагиче­ской актрисы, но как только появляется возможность вступить в брак с Петром Восмибрато­вым – она делает выбор в пользу обыкновенной жизни. Этот ее поступок знаменует победу здравомыслия и естественных человеческих желаний над мишурой и блестками театральных страстей, которые выглядят ярче, звучат громче, поражают своим раз­махом – но они не настоящие. Закончится спектакль – и на сцене останется жалкая бутафо­рия, которая не заменит живой жизни.

Фальшь, притворство, игра – всё это характеристики «лесного царства», где правят моло­дящиеся старухи, либеральные болтуны, отставные кавалеристы, а их капризы исполняют замшелые слуги, обломки уходящей эпохи крепостничества, и юные глупцы из недоучивших­ся гимназистов. Но и театральный мир отмечен теми же пороками, отпечаток которых есть и на Несчастливцев, хотя он не в пример добрее и более щедр, чем богатая те­тушка. Показать изнанку театрального мира помогает автору Аркашка Счастливцев, комик. В этом персонаже доминируют негативные черты, свойственные актерской среде: неве­жество, нравственная нечистоплотность, мелочность интересов и желаний. Хотя и в этом жалком су­ществе Островский нашел отблеск поэтического чувства, выразившегося в неприятии ме­щанского идеала сытости, в желании «воспарить над миром».

В заключительной сцене трагик и комик покидают негостеприимную усадьбу, как будто уходят со сцены, отыграв спектакль. Но сцена не опустела: на ней будут доигрывать свою пьесу местные комедианты: Гурмыжская и Буланов, Милонов с Бодаевым, купец Восмибра­тов – отец Петра.

Объединенные общим мотивом игры, все персонажи пьесы демонстрируют взаимозависи­мость и взаимосвязанность реального мира и того, который создан искусством, в данном слу­чае театральным. В сущности, разница между ними не так уж и велика, поэтому нет резона бежать от действительности в вымышленную реальность.

В комедии «Лес» Островский не оставил без внимания купеческую тему. Используя мотив денег, он показал, как изменилось положение купцов в пореформенной России: выгодно от­личаясь от угасающего дворянства деловой хваткой, они постепенно забирают власть в свои руки, впрочем, власть только экономическую. Тысяча рублей, которую Иван Восмибратов, подчинившись Несчастливцеву, все-таки выплатил Гурмыжской, несколько раз переходит из рук в руки, ни у кого из персонажей пьесы надолго не задерживаясь, и снова оседает в карма­не купца – как приданое Аксюши.

Островский не идеализирует старшего и младшего Восмибратовых, но они вызывают мень­шее неприятие, чем Кабаниха и Дикой. В то же время драматург выявляет одну крайне не­приятную черту в характере купца, Ивана Восмибратова, – привычку все измерять выгодой, не позволяя чувствам, даже любви к сыну, вмешиваться в денежные расчеты. Этим он похож на купцов из другой пьесы Островского – «Бесприданница» (1878 / 1879). Кнуров и Вожеватов принадлежат к разным поколениям, но серьезных различий между ними нет: оба верны купе­ческому «кодексу чести» и уверены, что продается и покупается все, главное – назначить пра­вильную цену товару. А товар этот – человеческая душа, Лариса Огудалова, которую почти удалось соблазнить богатой и вольной жизнью, если бы не роковой выстрел влюбленного в героиню чиновника Карандышева.

Сцена соперничества купцов за право обладания молодой красавицей кажется страшнее бесчестного поступка Паратова, который движим хоть и низкой, но страстью. У купцов же голый расчет, и здесь уже нет места никакому чувству: ни любви, ни ненависти. Такова новая Россия, буржуазная, презирающая всякие сантименты. Такой ли она представлялась благо­родному дельцу из романа И.А. Гончарова «Обломов» – Андрею Штольцу?

Гончаров завершил свой второй роман – «Обломов» – в 1859 г. В целом же работа над ним заняла около двадцати лет. По формальным признаком это роман-монография, и события, о которых в нем повествуется, сосредоточены вокруг характера глав­ного героя – провинциального дворянина Ильи Ильича Обломова, переселившегося на жи­тельство в Петербург, как это делали многие его сверстники. Один из таких покорителей сто­лицы описан в первом романе Гончарова – «Обыкновенная история», и развязка его сюжет­ной судьбы вполне благополучна. Удивление, затем восхищение петербургской жизнью, сме­нившееся жестоким разочарованием, несколько лет жизни в деревне – и новый приезд в Пе­тербург, но теперь уже не юного романтика, а человека, прекрасно знающего, чего он хочет от жизни. Такова история главного героя «Обыкновенной истории» Александра Адуева, за­вершившаяся на страницах романа триумфом: герой, уже далеко не юный, готовится стать «счастливым супругом» и обладателем большого приданого.

История жизни Ильи Ильича в романе выстраивается иначе, не линейно, как в случае с Адуевым: упомянутая вскользь завязка – переезд из провинции в Петербург, лаконично пере­сказанные неудачи Обломова при попытке встроиться в столичную жизнь, и практически полное отсутствие внешней динамики, а вместо этого – концентрация вокруг Обломова разных социальных типов, в целом составляющих картину петербургской жизни. Они прихо­дят к Обломову в гости, они же – абстрактно – упомянуты в знаменитом споре Обломова и Штольца о смысле жизни, выступая аргументом в защиту тезиса Обломова о бесцельности существования большинства петербургских жителей. Но это внешний антураж героя, его «оболочка», представленная в авторских описаниях и характеристиках, иногда дополняемых краткими замечаниями главного героя по поводу его визитеров или встреченных в канцеля­риях или частных домах лиц. А наряду с этой объективной реальностью изображена в романе другая, субъективная реальность, существующая в сознании Обломова и полнее всего пред­ставленная в главе «Сон Обломова». В несколько скорректированном, осовремененном виде она возникает в объяснениях Обломова, какой ему видится настоящая жизнь, когда герой из­лагает свои взгляды в споре с Штольцем. Есть в романе еще один образ-вариант обломовской идиллии – дом Агафьи Матвеевны Пшеницыной на Выборгской стороне.

Сам герой в начале романа пребывает на границе между двумя мирами: его идеальной Россией, у которой есть свое прошлое, а в планах Обломова и будущее, – и реальной Россией, догоняющей Европу, где идеальные конструкции уже заменены грубым материализмом. Именно это его пограничное положение позволило герою сделать шаг в сторону Ольги Ильинской, которая, конечно же, вряд ли могла удовлетвориться обломовской идиллией. Но роман между ними завязался – и на время Обломов переместился в чужой для него мир. Как ни старался герой приспособиться к противоречащим его натуре условиям существования – всё завершилось бегством в привычное состояние безмятежного покоя, который он обрел, поселившись у вдовы Пшеницыной.

Что же собой представляет характер этого героя и насколько он действительно типичен? Верны ли утверждения, что Обломов – чисто русский тип?

Если вычислить дату рождения героя, он почти ровесник пушкинскому Ленскому, поклон­нику Канта и поэту – пленнику романтизма. Пушкин, как известно, наметил два варианта судьбы мечтательного юноши, в случае если бы он не погиб на дуэли: «Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень» – или:

 

Расстался б с музами, женился,

<...>

Носил бы стеганый халат;

Узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру б в сорок лет имел.

Пил, ел, скучал, хирел,

И наконец в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

 

Второй вариант реализован в судьбе Обломова, но сосредоточился Гончаров на той точке, где происходит превращение прекраснодушного мечтателя в лежебоку, и постарался разобраться в причинах подобной метаморфозы. Он реалистически обработал романтиче­ский мотив «обманутых надежд», ставший ключевым уже в «Обыкновенной истории», что позво­лило обнаружить в характере героя предпосылки его жизненного краха.

Сравнивая двух героев – пушкинского Ленского и Обломова, нетрудно понять, что евро­пейский идеализм, ко­торым были увлечены молодые дворяне в начале XIX в., попал в Рос­сии на благодатную почву. Лишенные необходимости заботиться о куске хлеба, получившие возможность, уда­лившись от дел, жить, не принимая на себя никаких обязанностей, русские дворяне оказались в ловушке. Были, разумеется, среди них те, кто, выйдя в отставку, сосредо­точивался на хозяй­ственной деятельности в имении. Но немало было других, кого не интере­совала даже воз­можная прибыль.

Чем обернулись дворянские вольности, узаконенные в середине XVIII в., писал в своих лекциях по русской истории В.О. Ключевский: «Таким образом, дворянство, освободившись от обяза­тельной службы, почувствовало себя без настоящего, серьезного дела. Это дворян­ское безде­лье, политическое и хозяйственное, и было чрезвычайно важным моментом в исто­рии нашего образованного общества, следовательно, в истории нашей культуры. Оно, это без­делье, по­служило урожайной почвой, из которой выросло во второй половине века уродливое обще­житие со странными понятиями, вкусами и отношениями. Когда люди из­вестного класса от­рываются от действительности, от жизни, которой живет окружающее их общество, они со­здают себе искусственное общежитие, наполненное призрачными интереса­ми, игнорируют действительные интересы, как чужие сны, а собственные грезы принимают за действитель­ность. Пустоту общежития наполняли громкими чужими словами, пустоту своей души насе­ляли капризными и ненужными прихотливыми идеями и из тех и других со­здавали шумное, но призрачное и бесцельное существование. Такое именно общежитие и складывается в на­шей дворянской среде с половины XVIII столетия <...>».

Эта характеристика может показаться слишком резкой, но, как бы то ни было, есть в ней объяснение тому странному социальному феномену, который в литературе воплощен в типе лишнего человека. Обломова, по традиции, рассматривают как фигуру, завершающую гале­рею лишних людей в русской литературе XIX в. Критик, принадлежащий к демократиче­скому лагерю, Н.А. Добролюбов, в статье, посвященной роману, обращает внимание на изме­нение тональности в оценке этого типа, что обусловлено изменившимися социальными об­стоятельствами. Предшественники Обломова, Онегин и Печорин, представали в ореоле ро­мантической тайны и возвышались над толпой, тогда как гончаровский герой «низведен с пьедестала» и показан в своей повседневной жизни. Такой подход к изображению лишнего человека позволил увидеть в нем те негативные черты, которые прежде игнорировались: лень, инфантилизм, неспособность наладить свой быт, зависимость во всем от постороннего влияния – слуг ли, друзей, а иногда и случайных приятелей. И эти недостатки, по мнению Добролюбова, не могут быть оправданы развитым внутренним миром, тем более если выяс­няется, что все богатство души существует только для того, чтобы каждый день находить все новые и новые оправдания своему бездействию, безволию, равнодушию.

Подчеркнутый Добролюбовым негатив автор романа, действительно, вложил в характер своего героя, но наделил его, кроме того, и другими, заслуживающими уважения качествами. В их числе умение презирать зло и ценить доброе к тебе отношение, способность ощутить цельность мира и видеть в нем действие закона высшей справедливости, а не одну лишь борьбу за существование. Есть в характере Обломова и еще одно важное качество – способ­ность к состраданию, хотя, конечно же, верен будет упрек герою в том, что одной этой способности недостаточно, если в тебе нет воли творить добро. Воля же в этом романе сосре­доточена в характерах других персонажей. Олицетворяют ее Андрей Штольц и Ольга Ильинская.

Штольц – наполовину немец. Противопоставление по национальному признаку, обычно «немец – русский», – часто используемый прием в русской литературе. Одним из первых литературных предшественников Штольца – Германн из пушкинской «Пиковой дамы», а на самом деле, если задаться целью «собрать» всех немцев, выведенных в произве­дениях русских писателей, список получится весьма внушительным. И ничего странного в этом на самом деле нет. В разные периоды своей истории Россия давала чужеземцам приют и возможность служить, торговать, заниматься ремеслом, и, естественно, ближайший сосед России – Германия – занимала первое место в ряду стран, откуда в наше отечество прибыва­ли на постоянное (или временное) жительство иностранцы, не говоря уже об этнических немцах – гражданах Российской империи.

С положительными (методичность, правильность, размеренность жизни), равно как и с от­рицательными (излишняя расчетливость, скупость, сдержанность в проявлении чувств), каче­ствами немцев русский человек хорошо был знаком, не раз сталкиваясь с ними, так сказать, на бытовом уровне. И в этом случае очевидной становилась разница в характерах. Но был еще один аспект взаимодействия уже не столько с немцами, сколько с гер­манской философией, оказавшей в XIX и в начале XX в. мощное воздействие на систему взглядов русских интеллигентов, сначала дворянских, затем разночинных. Русское кантианство, шеллингианство, гегельянство, а начиная с середины века – вульгарный материализм, постепенное проникновение теперь уже не только в философию, но в экономические и политические учения идей К. Маркса и его единомышленников, влияние эгоцентристской философской концепции Макса Штирнера, а позднее Ницше; Шопенгауэр, Мах и Авенариус, неокантианство, Шпенглер...

Список имен, даже без подробного объяснения, как и в чем проявлялось это влияние, уже говорит о том, что связь России с германской философской мыслью была прочной. И каждый раз, когда мы встречаемся в литературном произведении с уже ставшей привычной антитезой «немец – русский», необходимо учитывать сложный характер взаимодействия двух национальных менталитетов. Ведь если существовал устойчивый интерес к германской культуре со сто­роны России, значит, и в теоретических построениях, предлагаемых германскими мыслите­лями, было то, что соответствовало устремлениям русского духа и ума.

История взаимоотношений Обломова и Штольца обнаруживает эту общность: мечтатель­ность, абстрактный гуманизм и то, что можно назвать любомудрием. В этих пунктах персо­нажи-антиподы сходятся, в то время как их «материальное» существование – быт – совер­шенно различны. Однако разные привычки, образ жизни, занятия нисколько не мешают сло­жившейся в детские годы дружбе полунемца-полурусского Штольца и чистопородного рус­ского дворянина Обломова. И когда Обломову нужна помощь, Штольц появляется в его жиз­ни и разрешает все проблемы Ильи Ильича.

Сам Гончаров считал, что образ Штольца ему не вполне удался, что идея, лежащая в его основе, не «обросла» плотью. В сравнении с Обломовым этот герой, действительно, пред­ставляется «недовоплощенным». С другой стороны, если бы автор так же глубоко проник в сознание Штольца и с такой же полнотой раскрыл его внутренний мир, не была бы решена главная задача писателя – рассказать об уходящей в прошлое эпохе в истории России, когда дворяне ощущали себя центром общества, определяли характер и форму его духовной, ум­ственной жизни. Обломов с этой задачей уже явно не справляется, хотя духовный его потен­циал далеко не исчерпан, но время требует других героев, энергичных, деловых людей, кото­рые умеют жить рационально: мечтать не во всякое время суток, а в отведенное для этих за­нятий время; любить осознанно; дружеское расположение проявлять не в долгих душевных беседах, а помощью в насущных делах, и – главное – иметь привычку к труду, осмысленному и целенаправленному.

Занятый только самим собой, Илья Ильич к такому существованию не готов; и он искрен­не не может понять, что цель таких, как Штольц, деятельных натур, не достижение покойной жизни вдали от суеты, – той жизни, которая ему, как дворянину, положена от рождения, – а труд, в котором и заключается смысл существования человека.

Если говорить о дворянской среде, то именно презрительное отношение к труду и является главным ее пороком, и главной бедой. По своей доброй воле уступив места в канцеляриях, не желая становиться докторами, инженерами, учителями, профессионально заниматься наукой, искусством, дворяне со временем оказались не у дел, по привычке требуя к себе уважения и не понимая, что благородное происхождение не освобождает от участия в созидательной дея­тельности на благо всего общества. Последним прибежищем для дворян оставалась военная служба, но далеко не все готовы были променять мирную жизнь в родном поместье на тяготы военного быта.

Даже если кому-либо из представителей дворянского сословия приходилось заниматься, например, творчеством, редко кто из них стремился стать профессионалом в выбранном деле, ограничиваясь поверхностным знакомством с законами того ремесла, которое выбрал. И в этом тоже проявлялось презрение к труду и труженику, так как считалось, что, и не прилагая особых усилий, можно добиться успехов в любом деле. Но жизнь, как правило, быстро все расставляла по местам, и дилетант со своими полузнаниями, полуумениями убеждался в сво­ей непригодности к настоящему делу, требующему от человека самоотдачи. Дилетантизм лишний раз свидетельствует об оторванности дворян от современной жизни, уже подошед­шей в своем развитии к тому моменту, когда отсутствие прочных, глубоких знаний мешает человеку самореализоваться. Всезнайство, имитирующее многогранность одаренной личности эпохи Возрождения, в XIX в., когда накопленный человечеством багаж знаний, требовал специализации, сосредоточенности на определенной сфере деятельности, казалось смешным тем, кто профессиональным трудом обеспечивал свое материальное благополучие.

Именно этот дворянский дилетантизм развенчивает в повести «Ася» И.С. Тургенев. В ней изображены два молодых дворянина, один из которых, господин Н.Н., – рассказчик, вспоми­нающий, о днях молодости, второй – брат его возлюбленной, Гагин. Главный герой в своем стремлении к спокойной жизни заходит так же далеко, как и Обломов, отказываясь от любви и счастья.

Подобно своему новому приятелю Гагину, с которым он случайно познакомился, оказавшись в одном из маленьких немецких городков на берегу Рейна, господин Н.Н. живет праздно и, чтобы развлечь себя, выдумывает «страдания от несчастной любви», которой, на самом деле не было и нет. Гагин борется со скукой, вообразив себя художником. Он даже носит шляпу a la Van Dyck, но мастерства это ему не добавляет, потому что, как он сам признается, мечтать о работе приятно, и это чрезвычайно воодушевляет, но когда доходит до дела – «тотчас осла­беешь и устанешь». Заняты молодые люди, которые как раз в том возрасте, когда человеку свойственно стремиться к достижению поставленной цели, по большей части разговорами. Они умеют рассуждать умно и тонко о том, как надо работать, к какой цели следует идти, но разговорами все и ограничивается. Что же удивительного в том, что и в отношениях с полю­бившей его Асей рассказчик далее разговоров не продвинулся, и в решительный момент, когда возникла необходимость взять на себя ответственность за другого человека, отказаться от бесцельного времяпрепровождения и серьезно задуматься о своем будущем, он предпочи­тает отказаться от любви, о чем будет горько сожалеть спустя годы.

Любовная история, как и в романе «Обломов», позволила автору «Аси» вскрыть в харак­тере героя одну из тех болезней, которая поразила представителей дворянской среды: страстное желание любить, страдать, трудиться, жить, в конце концов, – и неспособность приложить малейшие усилия для того, чтобы желания реализовались. Бездействие, отсутствие ясных целей в жизни, страх перед действительностью, которая требует умения решать прак­тические вопросы, вершить великие дела, а не мечтать о них, – все это разрушает личность, опустошает внутренний мир. Тем более разрушительно понимание, что в жизни не уда­лось реализовать ничего из того, о чем мечталось, и не по вине обстоятельств или злой воли окружающих, а вследствие своего нежелания и неумения хоть что-либо сделать своими соб­ственными силами.

В конце жизни это осознает герой повести «Ася», и в таком же положении оказывается Павел Петрович Кирсанов – противник Базарова в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети». Дворя­нин, некоторое время послуживший в гвардии, а затем сломленный пагубной страстью к за­гадочной княгине Р., он, хотя еще не стар и полон физических сил, поселился в имении брата, проводит время в праздности, находя смысл существования в сохранении привычек светского льва, что наполняет его чувством превосходства над провинциальными помещика­ми.

Павел Петрович представляет в романе ту часть дворян, которые подпадают под определе­ние «лишний человек», и, похоже, не испытывает от сознания этого душевный дискомфорт. Встреча с Базаровым заставляет его задуматься о том, что число тех, кто составляет мысля­щую часть русского общества, существенно увеличилось, причем изменился не только коли­чественный, но и качественный его состав. Среди тех, кто формирует общественные запро­сы, кто непосредственно участвует в диалоге с государственными структурами (хотя бы в каче­стве публициста, размещающего свои материалы в оппозиционной правительству прессе), все больше появляется так называемой разночинной интеллигенции, воспитанной на иных, чем бытующие в дворянской среде, идеалах, исповедующей иную жизненную философию. Для них «золотой век» дворянства, диктующего свои условия всем прочим сословиям, – это давно уже пройденный этап истории России, столкнувшейся с новыми вызовами времени, вынужденной решать совершенно иные задачи – не сохранения статус-кво, а динамичного движения вперед, чтобы преодолеть отставание в науке, искусстве, политике, идеологии, экономике. Об этом говорит Павлу Петровичу Базаров, когда, поддавшись на «провокацию» своего оппонента, он вынужден, вопреки своим убеждениям, не делом, а словом отстаивать свою правоту.

В романе Тургенев показал столкновение двух Россий: дворянской и новой, идеология ко­торой находится пока еще в стадии формирования. Самому автору неясно было до конца (в чем Тургенев не раз признавался), на чьей стороне полная правда, хотя при этом он прекрас­но сознавал, на чьей стороне сила. Вспомним о том, что, по замыслу автора, роману изначаль­но должен был предшествовать эпиграф:

 

Молодой человек человеку средних лет: В вас было содержание, но не было силы.

Человек средних лет: А в вас – сила без содержания.

 

Примечательно, что главным противником Базарова (из числа действующих в романе лиц) Тургенев делает именно Павла Петровича, хотя старший Кирсанов не склонен к отвлеченным умопостроениям и, скорее, способен убедить читателя в том, что «содержание» дворянской идеологии за два-три предшествующие десятилетия утратило четкость, определенность, тем более что проникно­вение либеральных идей во взгляды дворян ослабило консервативную, по своей природе, основу этого «содержания».

Действие романа охватывает несколько месяцев 1859 года. Прой­дет немного времени, и в России начнется новая эпоха, ознаменованная значительными пере­менами в разных сферах жизни, от судебной до культурной. Естественно, что накануне ре­форм споры о будущем отечества приобретают особенно острый характер, к тому же, как по­казывает Тургенев, споры эти разгораются не только между ярыми консерваторами, вообще не приемлющими никаких перемен, и новаторами, но и в рядах сторонников реформ. В числе последних, конечно, было немало дворян, которые, подобно Николаю Петровичу Кирсанову, сознавали неизбежность и необходимость перемен и – по-своему – содействовали прогрессу. Однако, если подвергнуть анализу деятельность Николая Петровича по благоустрой­ству своего имения, характер его взаимоотношений с крестьянами, можно увидеть уже знако­мое неумение практически реализовать свои планы. В том же, что касается идеалов, которы­ми руководствуется Николай Петрович, претензий к ним как к таковым – нет, как нельзя упрекнуть героя в том, что он наслаждается чтением пушкинского романа и увлекается игрой на виолончели. Но обращает на себя внимание слишком большой разрыв между тем, кем старается предстать перед окружающими Кирсанов, и тем, чем он на самом деле является. Перед читателем человек нерешительный, который привык жить, подчиняясь обстоятель­ствам, – плыть по течению, в данной ситуации в сторону либерализма. Но при этом по харак­теру своему, по привычкам, по образу мыслей он по-прежнему барин, что и сам признает, анализируя свои отношения с Фенечкой. Эта податливость Николая Петровича, готовность подчиниться «давлению времени» – свидетельство его внутренней несамостоятельности, ко­торую демонстрирует и Илья Ильич Обломов, например, в романе Гончарова.

Прилагая усилия для того, чтобы не отстать от своего времени, Николай Петрович го­тов на все, но после возвращения Аркадия, завершившего учебу в университете, понимает, что отстал безнадежно. И дело не только в том, что ему не удается приучить себя к чтению трудов немецких вульгарных материалистов, – просто ушло его время, время мечтателей, благодушных бездельников, тратящих время на разговоры, на строительство планов, которым едва ли суждено реализоваться.

Базаров на фоне «старичков» Кирсановых производит впечатление человека, твердо знаю­щего, чего он хочет, и способного добиться поставленной цели. Даже профессия, которую выбрал для своего героя автор, указывает на деловитость его натуры. Не связанный прочно с дворянским сословием (мать Базарова – из небогатых дворян, отец – в прошлом полковой ле­карь, а по происхождению крестьянин), Базаров не унаследовал от него те недостатки, вслед­ствие которых представители этого сословия оказались на обочине жизни, утратили способ­ность серьезно влиять на духовную атмосферу в обществе. Но, пристально всматриваясь в Базарова, Тургенев находит в этом характере свои изъяны.

Без сомнения, сам этот тип чело­века, осознавшего, что одних слов недостаточно, чтобы изменить действительность, не выду­ман автором – он действительно порожден самой русской жизнью, которой перемены необхо­димы, потому что в противном случае процесс деградации станет необратимым. Но стихий­ность натуры Базарова, на которой лежит печать «русского бунта, кровавого и беспо­щад­ного», его готовность разрушить все основы, вызывает у Тургенева справедливые опасения. Материалист по убеждениям, причем вульгарный материалист, Базаров предельно упрощает в своей теории и отдельную человеческую личность, низводя все ее проявления, в том числе в духовной сфере, до уровня физиологических процессов, и человеческое сообще­ство, отвергая действие в нем особых, не подвластных естественным наукам законов. Эти ошибочные, по мнению автора, представления Базарова детально исследованы в романе, что­бы выявить их опасность и для самого героя и для всего русского общества.

Павел Петрович – слишком слабый для Базарова противник, и спор двух героев в романе нужен автору в первую очередь для того, чтобы дать Базарову высказаться. На самом деле во­все не старшему Кирсанову поручает Тургенев найти изъяны в нигилистической теории. Ба­зарову в романе противостоит сама жизнь, которая, что вынужден признать и сам герой, оказывается значительно сложнее, чем ему представлялась, и человеческим чувствам, как по­казывает его личный опыт, не всегда удается найти объяснение, всего лишь «проштудиро­вав анатомию». Чтобы заставить героя задуматься, так ли уж безупречны его тезисы, Турге­нев готовит ему ряд испытаний, в числе которых страстная влюбленность в «аристократку» Одинцову, история с Фенечкой, завершившаяся глупой дуэлью, и, наконец, безвременная смерть Базарова – результат трагической случайности. Эти эпизоды должны убедить самонадеянного героя в том, что человек, даже осведомленный в новейших достижениях европейской научной мысли, далеко не всесилен, и разум не во всех жизненных ситуациях берет верх над чувствами. А в ходе развития сюжета выясняется, что и сила воли больше всего нужна не для того, чтобы победить в себе любовь и выстроить барьер между со­бой и жизнью, а для того, чтобы противостоять смерти.

«Отцы и дети» – один из множества антинигилистических романов, написанных русскими писателями начиная с середины XIX в. Все они (а в их числе и романы Ф.М.  Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы»; Н.С. Лескова «Некуда», «На ножах» – и множество других, созданных менее известными авторами) посвящены анализу взглядов молодых лю­дей, убежденных в необходимости решительных перемен, которые должны затронуть практи­чески все стороны жизни. В философии они были последователями материализма, в политике – ориентировались на идеи социализма; предпочитали революционные методы достижения своих целей, пренебрежительно относясь к реформаторской деятельности.

Тургенев, как делал это не раз, показал на страницах своего романа новый общественный тип в момент его формирования. Этому типу еще предстояло вытеснить из литературы «лиш­него человека» – представителя дворянской среды постдекабристской эпохи. В новом герое воплощались черты молодого человека другого времени – разночинца, обедневшего дворяни­на, с трудом пробивающего себе дорогу в жизни, вынужденного с молодых лет заботиться о куске хлеба, не получая доходов с имения и не рассчитывая на серьезную поддержку семьи, которая чаще всего и не имела в своем распоряжении достаточных средств. Конечно, сама жизнь заставляла их быть практичнее, приучала к мысли, что только упорный труд поможет им достичь успеха. Но в этих молодых людях не было сосредоточенности исключительно на личных житейских проблемах. Как и их предшественники, молодые дворяне, они беспокои­лись о судьбах мира, о будущем человечества, – хотя в их трактовке эти вопросы были в большей степени приближены к реальной жизни, и решения они искали не в философских абстракциях, а в самой действительности – материальном мире.

Появилась в характере героя нового времени черта, которой не было у «лишнего человека», – острое переживание социальной несправедливости, жертвой которой часто оказывался он сам. Для дворян, находившихся на вершине общественной лестницы, эта пробле­ма в таком виде не существовала. Они могли сопереживать подневольным крестьянам и холопам, думать о возможности отмены крепостного права, но на себе лично не ощущали действия закона со­циального неравенства, не испытывали той унизительной бедности, которая сопровождала разночинца в годы учебы и до того момента, когда он прочно вставал на ноги. Не могло у них появиться такого отчаянного стремления взять реванш, самоутвердиться, как, например, у Раскольникова – героя «Преступления и наказания», которого жизнь убеждает в том, что только сила, власть, в том числе власть денег, имеют цену в современном мире. Он приходит к убеждению, что человек, желающий достигнуть успеха, стать вершителем человеческих су­деб, должен не рассуждать о любви и милосердии, но пренебречь этими нравственными нор­мами, которые, по его мнению, ничего не значат в современном мире, давно уже отказавшем­ся от христианских заповедей. А те, кто все еще не понял, что мир переменился, – жалкие рабы старых истин, ничтожества, недостойные сострадания. Сам Раскольников не желает по­полнять ряды «тварей дрожащих», потому что чувствует в себе силу, которая позволит ему преодолеть власть предрассудков.

В своем противостоянии традиционной нравственности и морали герой опирается на идеи, которые широко распространились в русском обществе во второй половине XIX в. это и бонапартизм, оправдывающий сильную личность, которая ради великих целей способ­на пренебрегать законами Божескими и человеческими; эгоцентристские концепции в духе идей Макса Штирнера, немецкого философа, утверждавшего, что альтруизм чужд человече­ской природе, которая по сути своей эгоистична; это и свежий взгляд Людвига Фейербаха на христианство, утверждающего, что «бог есть человек, человек есть бог»; и утопический со­циализм с его идеалом справедливого общества.

Соединение жизненных впечатлений с идеями, которые «носились в воздухе», формирует в сознании героя систему взглядов, допускающую «кровь по совести», то есть оправдываю­щую насилие, если с его помощью можно достигнуть высокой цели.

Интересно сравнить подход к проблеме насилия у Достоевского и Некрасова. В поэме «Кому на Руси жить хорошо» (в части «Пир на весь мир») есть сказ «О двух великих грешни­ках», где, по сути дела, поэт находит религиозное оправдание убийству, совершенному из вы­соких побуждений: в прошлом разбойник Кудеяр, а ныне отшельник убивает лишенного вся­ких нравственных основ пана Глуховского и – в награду – освобождается от всех своих гре­хов. Достоевский Раскольникова, поднявшего руку на существо столь же недостойное, – на­казывает, заставляя испытывать невыносимые страдания, вызванные двоякими чувствами ге­роя: он мучим как тем, что не смог спокойно перешагнуть через нравственные нормы, как это делают великие личности, наподобие Наполеона, – так и тем, что душа его не принимает убийства и не находит ему оправдания.

В этом проявилось глубокое расхождение в восприятии новых, радикальных тенденций в общественной жизни у писателей, которые в начале творческого пути были единодушны в своем стремлении защитить маленького человека от враждебной ему социальной действи­тельности. Некрасов убежден в том, что только в борьбе, которая невозможна без применения насилия, можно обрести социальную справедливость; Достоевский верит, что человечество спасет христианство. Каждый из писателей предлагает свою трактовку творческого наследия Гоголя, на которого они ориентировались, когда только начинали осваивать ремесло литера­тора, и разница в подходе очевидна: Некрасов движется в направлении революционно-де­мократическом – Достоевский (после возвращения с каторги) не принимает саму идею рево­люционного преображения мира, так как убежден, что результатом насильственного свер­жения существующей власти станет такое же несправедливое устройство общества, где всем будут заправлять буржуа, бездушные дельцы, думающие только о личной выгоде.

Но, при существующих политических разногласиях, Достоевский и Некрасов единодушны в своем стремлении защитить «униженных и оскорбленных», исцелить их души, обратив­шись к помощи религии, хотя представления о религиозном идеале у каждого свои. Некрасов в христианской идеологии ищет и находит оправдания решительной борьбе с несправедливо­стью. Он формирует в сознании читателя образ героической личности, которая, пренебрегая личным благом, готова жертвенно служить идее равенства и братства всех людей, подобно тому, как монахи служат Богу. Таким героям многое будет позволено, потому что их цель – благоденствие всего человечества.

Достоевский находит в религии близкую ему идею смирения и предполагает с ее помощью обуздать гордыню современного человека, которому кажется, что он сам, его желания, его правда – высшая ценность, а препятствующие осуществлению его целей нравственные оковы не порождение человеческой природы, которая нацелена на добро, а инструмент, с помощью которого общество ограничивает свободу личности. Интересны размышления Раскольникова, появляющиеся в тот момент, когда он, отдав свои деньги Мармеладовым, задумыва­ется о свойствах натуры человека. Люди быстро привыкают к нравственной нечистоте, гото­вы мириться с любой низостью, если при этом есть возможность извлечь выгоду. Так прими­рились Мармеладовы с тем, что Сонечка торгует собой, чтобы помочь им выжить. Казалось бы, вывод, к которому приходит герой, – человек по природе своей подлец – логично вытекает из этой ситуации, но Достоевский тут же вводит в раздумья героя антитезис: дети безгрешны, значит, изначально есть в душах людей стремление к чистоте, которое с возрастом ослабева­ет, но, вероятно, вовсе исчезнуть не может?

Вынуждая своего героя разбираться в хитросплетениях человеческой души, где плохое со­седствует с хорошим, низкие побуждения приходят в столкновение с жаждой всеобщей спра­ведливости, Достоевский делает следующий, в сравнении с Тургеневым, шаг в создании об­раза нового героя времени. Базаров, шокирующий дворян-идеалистов тезисами вульгарного материализма, не строит еще, подобно Раскольникову, идеологических схем, допускающих физическое устранение негодного «человеческого материала», ради решения в том числе и личных целей: проверить, тварь ли он дрожащая или право имеет? Базаров в сравнении с ни­гилистами 1860-х гг. кажется наивным с его установкой на то, что человека можно изба­вить от пороков, поместив его в комфортную социальную среду. И вся деятельность Базарова – это подготовка к участию в создании такой среды, хотя и он признает, что при осуществле­нии этих грандиозных планов без насилия не обойтись. Но в его случае речь идет, скорее, об «идеологическом насилии» в отношении личности: как в истории с Николаем Петровичем – отнять Пушкина и вручить сочинение Бюхнера «Сила и материя».

В 1860-е на смену идеологическому диктату приходит, по сути дела, террор. Не об этой ли опасности предупреждал русское общество Тургенев, когда вывел на страницах романа новое лицо – нигилиста, имеющего смелость отрицать всё. В «Отцах и детях» Базаров под давлени­ем жизненных обстоятельств вынужден признать, что часть его выводов скоропалительна, не учитывает всей сложности человека и общества. В то же время очевидно, что автор, стара­тельно изучавший философию Гегеля, признает необходимость и закономерность появления в современной России нигилистов – отрицателей, но утверждает, что их действия бессмыс­ленны, если игнорируется возможность преемственной связи с предшественниками, если от­рицание не уравновешивается утверждением, в данном случае вечных истин, отражающих вечные законы бытия: любовь – природа – смерть. Не случайно появление в эпилоге романа «Отцы и дети» цитаты из пушкинской философской элегии «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» о вечной природе, как и представление самой жизни в образе живого потока, в ко­тором сливаются, двигаясь в одном направлении, отрицание и утверждение.

Раскольников отражает особенности следующего этапа в формировании идеологии отри­цания, и хотя, в отличие от других персонажей Достоевского (из романа «Идиот», к примеру) – носителей сходной идеологии, он не склонен искусно манипулировать нравственными запо­ведями, чтобы с их помощью склонять идейных противников к признанию своей правоты, но использует идеал всеобщего благоденствия человечества для оправдания убийства.

В базаровском «книжном» нигилизме сложно было увидеть опасное зерно теории отрица­ния всего. В созданной Раскольников теории то, о чем прямо не говорит Базаров, открыто де­кларируется: не сила слова, а сила дела должна перевернуть мир.