Направления, течения >> Символизм >> Фактор Ф. Ницше в литературе символизма >> Славянофильство и «скифство» в символизме

Славянофильство и его модификации в позднейшую эпоху – неославянофильство, «скифство» – важная составляющая идейно-эстетической тезы нового искусства.

История борьбы славянофилов и их противников – западников иногда, особенно в популярной литературе, в упрощенном виде представляется как столкновение крайних устремлений в определении дальнейшей судьбы России, ее культуры, экономики, социологии. Западники ориентировались на новейшие достижения Европы, якобы далеко ушедшей вперед в развитии цивилизации; славянофилы, напротив, отстаивали необходимость максимального сохранения родных корней и неприятия различных иноземных влияний. (Символически это представляется образами Петра I, «прорубившего окно в Европу», и бородатых бояр – радетелей родной старины.)

В свете такой интерпретации идейной коллизии, составлявшей вместе с борьбой за освобождение крестьян едва ли не главную суть общественной жизни России в серединные десятилетия ХIХ в., естественно возникает вопрос, как мог быть славянофилом, например, Тютчев, чей интеллектуальный мир формировался под влиянием, а долгое время и в окружении, европейской культуры и философско-эстетической мысли; равным образом – как могли воспринять идеи славянофильства, пусть даже в подновленном виде, символисты, у которых даже название их ордена выдает тесное родство с западной литературой?

Однако подлинное славянофильство имеет мало общего с подобным пониманием проблемы. Символизм не был чужд славянофильских традиций, так как, подобно последнему, сам возник как реализация идеи духовного обновления жизни чрезмерно заземленной и рационалистической, что проявилось, по представлениям символистов, в укреплении позиций материализма в науке и реализма – в литературе и искусстве. Средством достижения своих целей символисты видели усиление христианско-религиозного влияния во всех сферах жизни общества.

По существу те же лозунги были написаны на знаменах зачинателей славянофильства. Достовернее всего судить о духовно-нравственном оскудении Запада могли как раз те, кто был знаком с тамошней реальной жизнью, культурой и искусством, т. е. люди, подобные Тютчеву. Процесс обмеления западной цивилизации они связывали с европейскими революциями первой половины ХIХ в., поставившими Запад в кризисное положение: мощная волна порожденного ими атеизма захлестнула европейское общество, расколов его и лишив гармонической целостности (иллюзорной целостности, разумеется), имевшей место под покровом религии. Славянофилы видели возможность спасения и Европы, и России от наступавших на нее веяний в соединении подлинных ценностей западной цивилизации и чистоты религиозных начал, сохранившихся в славянском мире; в этом  –  великая мессианская роль России. Славянофильство, таким образом, было проявлением не оборонительной (сохранение старины), а наступательной (возвращение утраченного) тенденции.

Единство романтической линии в русской поэзии подчеркивается и общей приязнью к идее славянофильства. Показательно, что первый из русских романтиков Жуковский, чье творчество тоже во многом обращено на запад, был в дружеских отношениях с родоначальниками славянофильства братьями Киреевскими и сочувственно относился к их деятельности; в дальнейшем идеи славянофильства отстаивались и усиленно пропагандировались романтиком Тютчевым (статьи «Россия и Германия», «Россия и революция»).

Поражение России в Крымской войне (1853–1856) нанесло серьезный удар по упрочению славянофильских идей; попытка спасать Европу от революционной эпидемии религиозной прививкой, а России при этом выполнять роль усмирителя волнений оказалась иллюзией.

Казалось бы, несостоятельность славянофильской экспансии, выявленная всем ходом истории страны, должна была окончательно свести на нет подобного рода порывы, но любопытным образом идея мессианского назначения России оказалась жизнестойкой. Вслед за Тютчевым мысль о противостоянии Востока и Запада подхватил Вл. Соловьев, а от него она перешла к символистам. Славянофилы в своей доктрине делали акцент на чистоте и напряженности нравственно-религиозного чувства, свойственного русскому народу, которое и мыслится как возрождающая сила. Символисты понимали, что в новую эпоху элементарное оживление идеи, оказавшейся исторически неплодотворной, невозможно. Пропагандируя символизм как движение обновления духа, т. е. с господствующим религиозным началом, они вместе с тем «углубили» историзм противостояния Восток – Запад, подчеркивая в русской родословной скифские истоки. Одновременно с оживленным обсуждением кризиса западной цивилизации и заката Европы скифское неославянофильство символизма преподносилось читателю как своеобразная идея вливания свежей крови исторически молодой нации в вены «старушки Европы».

У многих символистов есть стихи с характерным названием «Скифы», звучащим почти демонстративно.

Бальмонт, который вообще-то не был соловьевцем, вслед за философом-мистиком утверждает, что «зыбкие тучи От востока на запад Молитвенным светят лучом», а обращаясь к «Нашим врагам», гневно и презрительно уличает их: «Богом кинутые И отринутые, Не согреты вы ничем».

У Вяч. Иванова скиф пляшет (одноименное стихотворение цикла «Парижские эпиграммы»), насмешливо приговаривая: «Стены Вольности и Прав Диким скифам не по нраву… Хаос – волен! Хаос – прав! Нам, нестройным, – своеволье! Нам – кочевье! Нам – простор! Нам – безмежье! Нам – раздолье! Грани – вам, и граней спор. В нас заложена алчба Вам неведомой свободы…» Здесь легко заметить еще одну, совсем уж оригинальную перекличку со славянофилами: диковатый, необузданный норов скифов уподоблен первозданному свободному хаосу и противопоставлен ограненному, т. е. ограниченному миру (космосу) западной цивилизации.

Узловые моменты истории (или, пользуясь тютчевским определением, роковые, – оно многократно использовано в символистской лексике) активизировали скифскую тему в поэзии нового искусства.

Ф. Сологуб, занимающий в символизме несколько особое положение – ни соловьевства, ни углубленной философии, ни изощренной эстетики, – в отношении мессианства России разделил общесимволистские настроения. В преддверии революции 1905 г. он в цикле «Соборный благовест» предрекал скорое обновление мира: «Слепой судьбе противореча, Горит надеждами восток, И праздник радостного веча, Великий праздник недалек». Здесь, правда, сознание российской значительности, скорее всего, стимулировано начавшейся русско-японской войной (поэтому «надежды востока» – не отклик Вл. Соловьеву), но сам по себе всплеск национального самоутверждения у Сологуба очень характерен; сознательно использованный архаизм вече вскрывает многовековую славянскую традицию гордости и вольности. И вполне ожиданно через десять лет, в годы Первой мировой войны, в его лирике сформировалась подборка сходных по интонации стихотворений – «Стансы Польше», «Гадание», «Россия». В них воплощены не отвлеченные патриотические мотивы, а именно славословие избраннической доле отчизны. «Мне на таинственном пороге Одно предвестие дано: Лишь только сердце бьется верно, А все земные бури – дым; Всё будет так, как мы хотим…» («Гадание»). И еще более выразительно в «России»:

Еще играешь ты, еще невеста ты.
   Ты, вся в предчувствии высокого удела,
   Идешь стремительно от роковой черты,   
   И жажда подвига в душе твоей зардела.    
   ...И чувствуешь, что вот пришла пора,  
   И ты уже не та, какой была вчера,   
   Моя внезапная, нежданная Россия.      

В. Брюсов первое стихотворение «Скифы» написал еще в 1900 г., а другое «Мы –  скифы» – в 1916, опять-таки как отклик на события Первой мировой войны, оно вошло в сборник «Девятая камена». Более определенно апологетика неославянофильства прослеживается у него в созданном примерно в эти же годы сборнике «Семь цветов радуги». Особенно выразителен раздел «Желтый», где прославляется Россия, освобождающая славянские народы («Здесь поставьте стяг единенья Нашедших друг друга славян!» – «На Карпатах»).

Андрей Белый тоже отдал неославянофильству заметную дань. Правда, в силу особенностей его мировоззрения, устойчиво идеалистического, вследствие чего все его идейные искания, от соловьевства до антропософии включительно, проходили в русле усвоения и переосмысления различных религиозных учений, – и неославянофильство у него, больше чем у других символистов, сближается с первооткрывателями доктрины ХIХ в., т. е. с преимущественным акцентом на христианских догматах. Когда произошла революция 1917 г. (февральская), он воспринял ее как начало великих свершений, основанных на союзе религии и революции, в которых России отведена исключительная роль. В контаминации первой и последней строф стихотворения «Родине» (они образуют кольцевую композицию) узнаваема программная мысль славянофилов:                         

Рыдай, буревая стихия,   
   В столбах громового огня…    
   ...Россия, Россия, Россия  –    
   Мессия грядущего дня!           

Не миновал скифства и Блок.

Поначалу русская тема, возникнув на исходе преодоления мистики Прекрасной Дамы, предстает у Блока как в чистом виде продолжение славянофильской традиции («Осенняя любовь» – «Когда в листве сырой и ржавой…», «Ты отошла, и я в пустыне», оба 1907). Еще более ощутимы эти ноты в написанном через год цикле «На поле Куликовом». Когда автор в примечании к циклу многозначительно называет Куликовскую битву символическим событием истории, разгадка которого еще впереди, то понятно, что он прозрачно намекает на уготованную России исключительную роль в переиначении грядущих судеб мира.

Своеобразным пунктиром прочерчивается двуликий образ России в стихах цикла «Родина» – нищей, богомольной, сирой и одновременно разбойной, вольной, дикой с раскосостью азиатчины в глазах. Оба лика – не две стороны медали, не двуликий Янус, а соединены вместе, один прорезывается в другом, подлинно славянофильский-скифский  образ России: «Россия, нищая Россия… Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу» («Россия») и т. д. вплоть до «Новой Америки».

Завершение этой линии в «Скифах» (1918), хотя метаморфоза славянофильских принципов здесь даже причудливей, чем в «Новой Америке». Если в «Новой Америке» слова автора «Новым ты обернулась мне ликом И иная волнует мечта» были скорее отражением тех промышленных новшеств, которые входили в жизнь народа с развитием капитализма, то применительно к «Скифам» они наполняются уже совсем другим содержанием: в первом случае – это возобладавшие над покорностью и смирением силы жизни страны, во втором – неожиданно и мощно тема скифства оригинально соединена с темой революции, несущей народам не насильственную чуждую идеологию, а свободу и мир (блоковское понимание революции). И, как это часто бывает у Блока, тонкая перемена освещения, перестановка акцентов подчеркивает своеобразие идейного звучания стихотворения – воинственное скифство, сознающее свою силу, провозглашает как принцип общения народов не войну, а мир:
                           Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.   
                                     Попробуйте, сразитесь с нами!    
                           Да, скифы мы! Да, азиаты – мы,   
                                     С раскосыми и жадными очами!   

                        ...В последний раз – опомнись, старый мир!     
                                     На братский пир труда и мира,    
                           В последний раз на светлый братский пир     
                                     Сзывает варварская лира!