Моисеева Ольга Кузьминична. Федор Дмитриевич Крюков



Моисеева Ольга Кузьминична
(урожденная Попова)
г. Ростов-на-Дону, 1977 г.

В кн.: Н.И.Сергеева. Трагедия Донского казачества.
М.: Белые альвы. 2003

1.

Посвящается светлой памяти певца донского края Крюкова Ф.Д.

С Федором Дмитриевичем Крюковым, донским писателем и другом Филиппа Кузьмича Миронова, я познакомилась через свою одноклассницу Шуру Ветютневу (по мужу Сухову Александру Ивановну). Жила она в станице Глазуновской, а училась в то время в Усть-Медведицкой женской гимназии в одном классе со мной. На летние каникулы приглашала меня в гости, где я и познакомилась с Ф.Д.Крюковым. Уроженец Глазуновской станицы Усть-Медведицкого округа, из зажиточной казачьей семьи, учитель по профессии (учительствовал в городе Орле), он занимался литературной деятельностью, сотрудничая с писателем Короленко в его журнале «Русское богатство», где и публиковал свои рассказы о быте донских казаков.

Был он среднего роста, плотный, живой, с добродушно улыбающимся лицом. Любил шутить. Зимой жил в Петербурге. Лето проводил в своей станице. Была у него сестра Мария Дмитриевна, которая посвятила ему свою жизнь, сестра Дуня и приемный сын Петр (Петруша, как он его называл). Женат не был из-за несчастной любви в молодые годы. Был у него еще брат Александр, который работал и жил далеко от станицы, где-то в центре Российской империи. Федор Дмитриевич, являясь депутатом Государственной Думы, за антиправительственные выступления был осужден на несколько месяцев.

Двор и сад Шуры Ветютневой соприкасался с двором и садом Крюкова (хотя их дома находились на разных улицах). Хозяева имели самое близкое общение. Увидев нас в саду, Федор Дмитриевич приглашал нас к себе, интересовался нашей учебой, жизнью и сам любил рассказывать нам занятные истории.

Часто его можно было видеть среди старых казаков, он с большим вниманием слушал их рассказы о старине. Пользовался среди казаков всеобщим уважением. Так началось мое знакомство и дружба с этим замечательным донским писателем, жизнь и творчество которого по воле трагических событий революционных лет преданы забвению.

Теплые дружеские отношения у нас сохранились до последнего свидания. Узнав о моем приезде на летние каникулы в станицу Скуришинскую, он всегда присылал записку с приглашением в гости, иногда навещал меня в городе Камышине (где я работала в женской гимназии), приезжая по своим делам к знакомому депутату Государственной Думы. Дарил мне свои книги с дарственной надписью, часто говорил, что я ему напоминаю его любимую девушку юных лет.

После революции 1917 года Крюков постоянно жил в своей станице Глазуновской, собирал сведения о происходящих событиях, организовал «Устную газету», в чем ему помогала интеллигенция хуторов и станиц (он разъезжал по хуторам с призывом поддерживать идеи конституционной монархии и сохранении старых казачьих традиций). Писал большое произведение о Тихом Доне, которое начато было до революции. Последний раз я его видела в конце гражданской войны, когда, придя к нему в гости, увидела незнакомого, интеллигентного вида мужчину, которого он представил мне как гостя из Петербурга (но фамилию не назвал). Затем они удалились в соседнюю комнату, где вели тихий разговор, но я слышала, как гость уговаривал его уехать, говоря, что «время тревожное, жизнь в опасности, надо переждать». Сестра Федора Дмитриевича, Мария Дмитриевна, угощала меня початками кукурузы и была очень озабочена.

Через несколько дней, придя к ним, я увидела закрытые ставнями окна, запертые двери. Соседи сказали, что Крюков с семьей уехал через два дня после моего последнего посещения. Вскоре и мне пришлось уехать. А предшествовали этому следующие события: «особая команда из центра», осуществляющая репрессии, собрала по хуторам учительниц, фельдшериц, гимназисток, жену врача и повела нас под конвоем в Усть-Медведицкую тюрьму. Шли мы пешим ходом, с узелками в руках, заливаясь слезами. В пути жену врача на наших глазах пытались расстрелять – выводили из строя, завязывали глаза, но стреляли поверх головы. На ночь нас запирали в сарай. Один молодой солдат из конвоя все допытывался у нас: «Что вы, девочки, такого сделали, что вас ведут на расстрел?», – и глаза его были полны слез.

На наше счастье нам повстречалась небольшая воинская часть. Командир этой части остановил конвой, потребовал объяснения и сказал: «Зачем вы их туда ведете, там вся тюрьма забита трупами». Он стал лично с нами разбираться, допросил всех, опрашивал жителей хутора, где мы остановились, выявляя нашу лояльность к Советской власти. От него я узнала, что была арестована по клеветническому доносу, сделанному в корыстных целях фельдшером Большевым Алексеем Ивановичем, жителем Петербурга, бежавшим на Дон, где, занимаясь врачебной деятельностью, перебегал от красных к белым и от белых опять к красным, смотря на чьей стороне была победа. Командир воинской части после допроса отпустил нас домой.

Прихода частей Красной Армии с иногородними бойцами жители хуторов и станиц боялись больше, чем прихода белых, ибо расправы красноармейцев с семьями казаков, служивших у белых, были жестокие и беспощадные. И потому и я вскоре покинула родные края и поехала неизвестно куда. Погода была холодная, дождь со снегом, грязь, многочисленные обозы с беженцами. Одета я была в легкий полушубок, денег не было. На железнодорожной станции влезла в вагон поезда, в котором белые эвакуировали рабочих завода в тыл, многие из них в пути разбежались по домам.

На одной станции, где была длительная остановка, я постучалась в крайнюю хату, там жили немецкие поселенцы. Они обогрели и накормили меня. С большими трудностями добралась я до Екатеринодара (теперь Краснодара), где встретила надзирателя Камышинского реального училища, который отвел меня на квартиру к своим знакомым. Там все болели сыпным тифом, и, переночевав два дня под столом, на полу, я пошла искать приют в городском театре, где собирались беженцы с Дона.

Театр был переполнен, люди размещались кто в креслах, кто на полу. Неожиданно ко мне подошел один офицер, узнавший меня по фотокарточке, которую ему дала моя сестра, попросив разыскать меня. К сожалению, помочь он ничем не мог. В театре я встретила станичников, депутатов Государственной Думы Сергеева Александра Ивановича (бывшего атамана) и Марчукова Никиту Вакумовича. Они сказали, что от сыпного тифа умер Крюков, и что они получили приглашение на панихиду и похороны, которые состоятся в церкви Усть-Лабинской станицы. Сообщили также, что у Крюкова украли рукописи, о чем очень горевали.

Поехать на панихиду и похороны я не могла, так как была уже больна, поднялась высокая температура, начался озноб. Очнулась в госпитале, в тифозном отделении, как туда попала – не помню, осталось в памяти только то, как какая-то женщина угощала меня фруктами.

После сыпного тифа я переболела еще и возвратным тифом. Выйдя из госпиталя и не имея средств к существованию, решила уехать домой. На вокзале уговорила машиниста поезда взять меня с собой. Мой жалкий вид его растрогал, и он пристроил меня к кочегару паровоза, где я провела трое суток. В пути он угощал меня хлебом и водой. Наконец-то добралась домой, истощенная болезнью и черная от угольной пыли. На этом и окончились мои скитания по дорогам гражданской войны между белыми и красными. О дальнейшей судьбе родных Ф.Д.Крюкова мне не известно.

Попова (Моисеева) О. К. Ростов-на-Дону, 1977 г.