Феликс Кузнецов Шолохов и «Анти–Шолохов». Главы из книги

• Феликс Кузнецов
  Конец литературной мистификации века
  «Наш современник». 2000. №5
  
• Феликс Кузнецов
  Мой век
  Интервью c директором ИМЛИ
  

 Рукопись «Тихого Дона» и проблема авторства

Не унимаются!

Близится столетний юбилей М. А. Шолохова, но не утихают, даже – усиливаются нападки на великого русского писателя. Так, «Новая газета» 23 июня 2003 года опубликовала статью некоего Николая Журавлева «Они писали за Шолохова», в которой рекламируется книга израильского литератора 3. Бар-Селлы «Литературный Котлован». Почему «котлован»? Да потому что автором «Тихого Дона», по мнению израильского фантазера, был десятистепенный донской публицист и фельетонист В. Краснушкин, печатавшийся под псевдонимом Виктор Севский, а автором романа «Они сражались за родину»... Андрей Платонов, автор знаменитой повести «Котлован».

В номере от 4 августа с. г. «Новая газета» продолжила атаку на Шолохова, опубликовав статью «Шолохов начал писать «Тихий Дон» в семь лет?» А. Макарова и С. Макаровой. А. Макаров и С. Макарова, равно как и 3. Бар-Селла, сегодня – самые ярые и неукротимые ненавистники М.А. Шолохова. Молчит А. И. Солженицын. Когда я попросил его прочитать найденную нами и приобретенную Институтом мировой литературы рукопись первой и второй книг «Тихого Дона», он сказал: «Пусть текстологи поработают», – как бы оставив вопрос открытым. Озадаченно молчит Р. Медведев, опубликовавший в 1975 году в Париже и Лондоне свою книгу «Загадки творческой биографии Михаила Шолохова». Глубокая и обоснованная критика американским шолоховедом Г. Ермолаевым и другими исследователями гипотезы, будто «Тихий Дон» написал донской писатель Ф. Крюков, выдвинутой когда-то И. Н. Медведевой-Томашевской в ее книге «Стремя «Тихого Дона», поддержанной А. И. Солженицыным и защищавшейся Р. Медведевым, дала результат: ни А. И. Солженицын, ни Р. Медведев вот уже несколько лет не настаивают на своем. Оголтелую войну против Шолохова продолжают лишь Макаровы и Бар-Селла. Ими опубликованы десятки работ, изничтожающих великого русского писателя; не только статей, но и книг: «Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины» («Пробел», М., 2000), «Цветок-татарник. В поисках автора «Тихого Дона»: от М. Шолохова к Ф. Крюкову» (АИРО-ХХ, М., 2003) – Макаровых, «Текстология преступления» (название-то какое!) Бар-Селлы.

Общим для «антишолоховедения» является крайняя политизированность подхода к обсуждаемому вопросу – при полном небрежении к реально существующим и доказанным фактам.

Статья Макаровых «Шолохов начал писать «Тихий Дон» в семь лет?» сопровождается подзаголовком: «21 марта 1929 года Сталин принял решение, что автором «Тихого Дона» должен быть молодой пролетарский писатель». На чем основано это утверждение? «Недавно в Ростове сын нобелевского лауреата опубликовал важный и неизвестный документ – письмо М. А. Шолохова от 23 марта 1929 года, – пишут Макаровы. – В нем впервые упоминается о состоявшейся 21 марта встрече Шолохова со Сталиным, во время которой вождь и закрепил окончательно авторство «Тихого Дона» за молодым пролетарским писателем». Но в упоминаемом письме Шолохова нет и намека на то, будто «21 марта 1929 года Сталин принял решение, что автором «Тихого Дона» должен быть молодой пролетарский писатель». Речь в письме – о другом, о том, что, невзирая на волну злонамеренных слухов, у Сталина не возникало сомнения в авторстве Шолохова. Столь же спекулятивна и статья «Они писали за Шолохова», имеющая подзаголовок: «Самый грандиозный литературный проект XX века». Замысел этого проекта, как считает 3. Бар-Селла, возник «в начале 20-х годов в недрах Объединенного Государственного политического управления СССР (ОГПУ)». Доказательства? Никаких.

Игнорирование объективных, реальных фактов и подмена их политическими спекуляциями, подтасовками и домыслами – таков стиль «антишолоховедения». «Антишолоховеды» не хотят идти путем текстологического анализа, изучать источники, заниматься реальным литературоведением и продолжают делать вид, будто не существует черновиков «Тихого Дона», которые хранятся в Институте мировой литературы им. A. M. Горького (1-я и 2-я книги) и в Пушкинском Доме (сохранившаяся часть рукописи 3-й и 4-й книг).

Американский исследователь творчества М. А. Шолохова, ученик Г. П. Струве, профессор Г. Ермолаев специально приезжал в Москву, чтобы в архиве ИМЛИ познакомиться с недавно приобретенной институтом рукописью «Тихого Дона», и был потрясен открывшимися ему черновиками романа. Но ни один из «антишолоховедов», включая Макаровых и Бар-Селлу, не потрудились переступить порог ИМЛИ или Пушкинского Дома, чтобы воочию познакомиться, хотя бы подержать в руках шолоховские черновики «Тихого Дона».

При этом ничтоже сумняшеся они заявляют на страницах «Новой газеты»: «Все... только и делают, что трясутся над рукописями. А тут – ноль, зеро. Ни черновиков, ни дневников, ни рецензий...» («Новая газета», 23. 06. 2003).

Но если бы господа «антишолоховеды» потрудились хотя бы подержать в руках рукописи «Тихого Дона» (а они открыты для исследователей, и сейчас готовится их факсимильное издание), многие их недоуменные, а чаще – каверзные вопросы были бы сняты. Они получили бы документальные ответы на вопросы, когда же на самом деле Шолохов начал писать «Тихий Дон», как шла работа над романом.

Упорное игнорирование «антишолоховедением» самого факта существования шолоховских черновиков «Тихого Дона» вынуждает нас – до факсимильного опубликования рукописей «Тихого Дона» – хотя бы кратко охарактеризовать их, рассказать о некоторых их особенностях, деталях и подробностях, не оставляющих тени сомнения в авторстве «Тихого Дона».

Автограф «Тихого Дона»

На долю Шолохова выпала Великая Отечественная война, уничтожившая черновики его произведений. Вешенский архив писателя пропал. Военные случайно обнаружили часть рукописи третьей-четвертой книг «Тихого Дона» и передали Шолохову. С 1975 года она хранится в Пушкинском Доме.

После войны, в 1955 году, во время встречи с писателем, Константин Прийма был поражен его признанием:

«– Вы не храните черновиков, вариантов?

– Если бы я их хранил, тут уже негде было бы повернуться. Ведь приходится по десять раз переписывать отдельные главы. Где же хранить черновики? И зачем это? Брошу в огонь, что не нравится, и на душе легче, и в голове яснее становится».

Беседуя с Шолоховым, К. Прийма спросил: много ли раз он переписывал страницы и главы «Тихого Дона» и какие сцены – бытовые или батальные, лирические или драматические – писать легче?

Шолохов ответил ему так:

«Бывало по-разному. Случалось, что легко выписывающиеся страницы при более строгом их критическом анализе исправлялись и перерабатывались, а главы, которые ранее писались медленно, трудно, оставались уже навсегда завершенными... Бывали страницы, написанные на едином дыхании столь хорошо, что в них я мог сдвинуть или убрать лишь некоторые слова...».

В беседе с В. Г. Васильевым в июне 1947 года Шолохов сказал: «Вариантов отдельных глав было множество. Весь роман в целом я правил много раз...».

Очевидно, что мы получили не весь комплект рукописей «Тихого Дона», а только те, которые отражают начальные этапы работы писателя над первой и второй книгами романа.

В составе рукописи – авторские черновики и беловые редакции первой – пятой частей романа; наброски и вставки к тем или иным частям текста. Сплошная нумерация рукописи отсутствует. Пронумерованы лишь законченные части романа.

Та часть рукописи 3-й и 4-й книг романа, которая хранится в Пушкинском Доме, принадлежит к тому же рукописному своду, который приобретен ИМЛИ. Рукопись 3-й и 4-й книг «Тихого Дона», сохранившаяся, к сожалению, лишь в отрывках и хранящаяся в Пушкинском Доме, – точно на такой же бумаге, на листах большого формата, заполненных с обеих сторон. Некоторые ее главы, как и в рукописи ИМЛИ, отмечены датами их написания. К примеру, на полях: «Дать скупой пейзаж. 14/2-29 г.». Или: «17 декабря 1938 г. Тихий Дон. 8-я часть. Глава 1». Как и автограф ИМЛИ, рукопись «Тихого Дона» по своему характеру отмечена явными признаками черновиков: здесь – неразборчивые и недописанные слова, исправления, вычеркивания, вставки на полях и т. д. Отличие рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме, от рукописи в ИМЛИ в том, что здесь имеется ряд машинописных страниц, густо выправленных рукой Шолохова.

В имлийской рукописи – 910 страниц. Как уже говорилось, ее графологическая экспертиза подтвердила, что большая ее часть (663 страницы) написана рукой Шолохова; оставшиеся 247 страниц переписаны набело женой писателя Марией Петровной (большая часть) и ее сестрой Ниной Петровной Громославской (каждая переписанная ею страница помечена прописной буквой «Н»). На многих переписанных ими страницах – правка рукою Шолохова.

Рукопись состоит из следующих частей, расположенных в последовательности, отражающей развитие сюжета романа:

Первая книга

Часть первая

– Черновая рукопись (главы 1 – 25) первой части романа – 85 страниц, написанных рукою Шолохова;

– второй черновой вариант рукописи (главы 1 – 3, частично 4-я) первой части романа – 16 страниц, написанных рукой Шолохова;

– беловая рукопись первой части романа, 110 страниц, написанных рукой Шолохова.

Всего 211 рукописных шолоховских страниц.

Часть вторая

– Черновая рукопись (главы 1 – 21) второй части романа, включая вставки, – 96 страниц, написанных рукой Шолохова;

– беловая рукопись второй части романа – 110 страниц, из них: 31 страница (77–100 и 104–110 включительно) переписаны Шолоховым, 79 выполнены переписчиком (женой писателя и ее сестрой), с правкой Шолохова.

Всего 206 страниц, из которых 127 перебелены рукою Шолохова, 79 перебелены переписчиком, с правкой Шолохова.

Часть третья

– Черновая рукопись третьей части романа (главы 1 – 23) – 124 страницы, написанные рукою Шолохова; «вставная» «Дневник студента Тимофея» имеет свою нумерацию – 14 страниц;

– беловая рукопись отдельных глав третьей части романа (7–9-я и начало 6-й) – 34 страницы, из них 22 написаны Шолоховым, 12 – переписчиком.

Всего 170 страниц, из них 160 написаны рукой Шолохова, 12 – переписчиком, с правкой Шолохова.

Вторая книга

Часть четвертая

– Черновая рукопись (главы 1–21) четвертой части романа – 127 страниц, из них 125 страниц написаны рукой М. А. Шолохова, 2 страницы (43–44) переписаны помощником;

– вставки и заготовки к черновику, сделанные собственноручно Шолоховым – 20 страниц;

– фрагмент романа (1925 г.), написанный рукой Шолохова (главы 1–2)

– 20 страниц;

– беловая рукопись четвертой части романа (главы с конца 7-й по 13-ю)

– 30 страниц, из них две (63–64-я) написаны Шолоховым, 28 страниц – переписчиком.

Всего 187 страниц, из них 157 принадлежат Шолохову, 30 – переписанных, с правкой Шолохова.

Часть пятая

– Беловая рукопись пятой части романа (главы 1–24) не закончена; всего – 134 страницы (126 выполнены переписчиком с правкой Шолохова, 8 страниц написаны рукой Шолохова).

Из 663 страниц текста, написанных рукой Шолохова, 498 – черновики и вставки; 173 страницы – набело переписанный писателем текст.

Текст написан перьевой ручкой фиолетовыми, черными, синими и красными чернилами, а также простым карандашом на бумаге размером 22x36 см с двух сторон листа, что, видимо, диктовалось нехваткой и экономией бумаги; каждая часть – в бумажной обертке, на которой в ряде случаев сохранилась реклама и другие печатные приметы конца 20-х годов. На полях пометки синим, красным, черным и простым карандашами.

Рукопись открывается «титульной страницей», где посередине листа крупно написано:

«Тихий Дон

Роман

Часть первая

Стр. 85».

В левом верхнем углу страницы синим карандашом написано: «Кончена переработка 28/ III– 27 г.».

Эта запись перекликается со следующей страницей рукописи, начинающейся так:

Вешенская.

15-го ноября

1926 года

ТИХИЙ ДОН

Роман

В верхнем правом углу – запись цветным карандашом: «Переработать после окончания I и II части».

Это значит, что рукопись была начата в ноябре 1926 года и, в соответствии с собственной «резолюцией» Шолохова, переработана им после окончания первой и второй частей, не позже 28 марта 1927 года. Однако известно и свидетельство Шолохова о том, что он начинал писать окончательный вариант романа осенью 1926 года. Уже первая страница рукописи документально подтверждает справедливость этих слов писателя.

История рода Мелеховых

Текстологическая работа в той своей части, цель которой – установление авторства (атрибуция) или прояснение проблемы авторства, разоблачение подделок и литературных мистификаций, в силу своих функциональных задач отлична от обычной текстологической работы, связанной с установлением текста и подготовкой его к изданию в академических собраниях сочинений. Здесь особую роль приобретает исследование генезиса текста, истории его замысла, возникновения, а потом уже – последующего развития. Этим же целям служит и конкретно-исторический комментарий, без которого в подобного рода работе не обойтись.

Анализ истории текста романа «Тихий Дон» на материале рукописи первых двух книг может быть дополнен наблюдениями иного рода, также имеющими большое значение для прояснения проблемы авторства.

Для анализа генезиса текста и его развития крайне важны авторские заметки на полях рукописи, которых немало. В большей своей части они носят прогностический характер, то есть содержат в себе пожелания и указания, касающиеся последующего развития действия, которые автор дает самому себе. Автор на много страниц вперед предвидел, определял развитие действия романа, изменения в судьбах своих героев. Ретивые «антишолоховеды», незнакомые с рукописью «Тихого Дона», априори объявили рукопись плодом рук некоего «переписчика». Вот почему так важно исследовать характер рукописи и авторской правки в ней, включая вставки, добавления, маргиналии на полях – с тем, чтобы прояснить, является ли обнаруженная рукопись всего лишь копией чужого текста или же авторским черновиком романа, рождавшимся в творческих поисках.

С этой точки зрения немалое значение имеет уже тот факт, что главы черновика первой части «Тихого Дона» почти все размечены на полях рукописи по дням их написания.

Вопреки утверждениям «антишолоховедов», будто ничего не известно о «творческом распорядке» в работе Шолохова над романом «Тихий Дон», рукопись воссоздает его визуальную картину, которая полностью подтверждает те свидетельства автора о ходе работы над романом, которые высказывались писателем на протяжении всей его жизни.

Заметки на полях позволили нам установить точные даты начала работы Шолохова над «Тихим Доном», совпадающие с его неоднократными письменными и устными свидетельствами: осень 1925 года – первоначальный подход к работе над «Тихим Доном», ноябрь 1926 года – начало интенсивной работы над окончательным вариантом романа.

Проставленные на полях даты работы Шолохова над главами первой части романа свидетельствуют, с какой интенсивностью шла эта работа, начавшаяся 8 ноября.

Из чернового варианта текста мы видим, что Шолохов глубоко перерабатывал историю рода Мелеховых. Почему?

Конечно же, как и во многих других случаях, Шолохов и здесь вел мучительный поиск более точных слов и более выразительных деталей. К примеру, «унаследованный у деда», «хищный [вислый по-скопчиному] нос», «острые [узлы] бугры скул [обтянутых шафранной с румянцем кожей]», превращаются в окончательном тексте в «такой же, как у бати, вислый коршунячий нос», в «острые плиты скул, обтянутых коричневой румянеющей кожей»; а «в чуть косых прорезях» глаза [«черные, наглые и дикие»] заменены на «в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз».

«Муки слова» здесь очевидны: помимо вычерков и новых слов в тексте, дописанных по верху строки, весь этот развернутый троп взят автором в квадратные скобки, начертанные красным карандашом, а сбоку помечен синей галкой и волнистой красной линией, как не устраивающий его и подлежащий коренной переделке. Что и было сделано. Конечно же, «вислый коршунячий нос» – куда точнее, чем «вислый по-скопчиному нос», – тем более что современному читателю трудно понять, что значит это слово. Оно происходит от диалектного: «скопа» – разновидность ястреба (по другим данным – из семейства соколиных), то есть действительно указывает на «коршунячий» нос. Или – поиск слова: «острые [узлы] [бугры] плиты скул». Или вместо «обтянутые шафранной с румянцем кожей» – «обтянутые коричневой румянеющей кожей». Конечно же, бывают «острыми» и «узлы», и «бугры»: «плиты скул» – гораздо более точные слова. И в поисках все той же языковой и изобразительной точности «в чуть косых прорезях черные, наглые и дикие глаза» заменяются на: «в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз».

Эта выразительная портретная характеристика в черновике относится к Ивану [Андреевичу] Семеновичу, который, как сказано в первоначальной рукописи, «унаследовал» свой портрет от «деда». В беловике (и в книге) эта характеристика переходит к Григорию.

Но кто этот «дед», у которого отец Григория, имя которого, по первоначальному варианту – Иван [Андреевич] Семенович, унаследовал свой «вислый нос», «острые» скулы и «черные, наглые и дикие глаза»? Приведенный выше отрывок черновой рукописи, перечеркнутый синим карандашом и столь кардинально переработанный Шолоховым для белового варианта, дает на этот вопрос следующий ответ.

Этот отрывок, являющийся началом главы 2А, следует в рукописи за главой 1А, где рассказывается о молодом казаке Прокофии, который привез в станицу из похода жену-турчанку, перед смертью родившую ему сына Пантелея – от него и пошел род Мелеховых – «турков».

Как сказано в главе 2А, «еще Пантелей прирезал с полдесятины станичной земли» к усадьбе Мелехова, где главой семьи был Иван [Андреевич] Семенович Мелехов, отец Григория Мелехова.

И хотя Пантелей Прокофьевич уже был в главе 1А заявлен в романе в качестве деда (Ивана [Андреевича] Семеновича, отца Григория Мелехова) и прадеда Григория и Петра Мелеховых, он так же, как и основатель мелеховского рода Прокофий Мелехов, не действовал, но лишь значился в романе как историческое лицо.

А действовал на всем почти протяжении первой части черновой рукописи романа Иван [Андреевич] Семенович, отец Григория и Петра Мелеховых.

Черновой текст «Тихого Дона» позволяет нам решить спорный вопрос, навязываемый «антишолоховедением»: о какой именно «турецкой кампании», по окончании которой Прокофий Мелехов с молодой турчанкой вернулся домой, идет в романе речь?

Макаровы в книге «К истокам «Тихого Дона», приписывая Шолохову незнание исторических реалий, пишут:

«Время разворачивающихся в «Тихом Доне» событий задано автором уже на первой странице романа:

«В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену...» («Октябрь», 1928, №1, с.78).

Время кампании можно легко определить по возрасту основных персонажей романа. В 1912 г. Григорий Мелехов принимает присягу, а через год уходит на военную службу. Его годом рождения может быть 1893-й или 1894-й. В окончательном тексте романа он моложе старшего брата Петра на 6 лет. Следовательно, Пантелей Прокофьевич, их отец, родившийся вскоре после «турецкой кампании», мог появиться на свет только после русско-турецкой войны 1853–1856 годов, которая более известна как Крымская война.

Но в таком случае, – замечают Макаровы, – Крымская война по отношению к 1912 году – предпоследняя турецкая кампания...».

И действительно, в книжном издании Шолохов вносит поправку: «В предпоследнюю турецкую кампанию...» (2, 9). «Предпоследнюю» – относительно 1912 года, времени начала действия романа.

Но когда Шолохов начинал писать роман, он мыслил иначе. Вчитаемся в черновик первой книги романа:

«В последнюю турецкую кампанию [пришел] вернулся в станицу тогда еще молодой казак Мелехов Прокофий». Контекст фразы убеждает нас, что речь идет о «последней турецкой кампании» применительно к жизни «тогда еще молодого казака» Прокофия Мелехова, а не относительно развертывающегося действия романа. Ибо «последняя турецкая кампания» по отношению к 1912 году, то есть к началу действия «Тихого Дона», была кампания 1877 – 1878 годов. Естественно, с 1878-го по 1912 год, то есть за тридцать лет, род Мелеховых-»турков» возникнуть не мог.

Из контекста черновика явствует, что поначалу речь в романе шла о русско-турецкой войне 1828–1829 годов, завершившейся Адрианопольским мирным договором, – в этом случае все встает на свои места. Примерно в 1830 году у Прокофия родился от «турчанки» сын Пантелей; столь же ориентировочно в 1850 года у Пантелея родился сын [Андрей] Семен; около 1870 года – внук Пантелея Иван [Андреевич] Семенович и, наконец, в конце 80-х – начале 90-х годов – правнуки Пантелея Прокофьевича Петр и Григорий, правнучка Дуняшка. Судя по первоначальному слою черновика, в 1912 году им приходилось примерно: Григорию – 20, Петру, который был на три года старше, – 23 года, а Дуняшке – 11 (в другом месте – 12) лет; [то есть Петр родился в 1889-м, Григорий – в 1892-м, Дуняшка – в 1900–1901 годах]. Их отцу, Ивану [Андреевичу] Семеновичу было в момент рождения старшего сына около 20 лет, а к моменту женитьбы Петра (в 1912 году у него уже первенец в люльке) – 40 лет.

Год рождения Григория Мелехова (1892) соотносится с принятием в 1912 году присяги и уходом в январе 1914 года его в армию. Соотносятся они и с биографией прототипа Григория – Харлампия Ермакова, который, судя по материалам его «расстрельного» «дела», хранящегося в Ростовском ФСБ (о нем подробнее – позже), родился 7 февраля 1891 года, был призван в армию, соответственно, на год раньше – в январе 1913 года.

Как видим, вырисовывается прозрачная и стройная картина от русско-турецкой до германской войны, где все по времени – как всегда у Шолохова – выверено и согласовано. Эта картина сохраняется на протяжении всей черновой первой части романа, где в качестве отца Григория и Петра действует Иван Семенович. И даже первый прорыв в новую ситуацию: выкрик соседки в черновике про «Пинтялея-турка», дети которого едва не поубивали друг друга вилами, не изменил положения. Наказывать разбушевавшихся на поле сыновей в черновике романа едет не Пантелей Прокофьевич, а Иван Семенович.

И только завершив первую часть романа и начав ее переработку, Шолохов принимает принципиальное решение: сократить родословную Мелеховых на два звена – убрать из повествования Ивана Семеновича и его отца, [Андрея] Семена Пантелеевича, – и передать имя Пантелея Прокофьевича отцу Петра, Григория и Дуняшки.

Но решение это влекло за собой основательные перемены в тексте, и они отражены на страницах черновика первой части романа. Поскольку родословная Мелеховых сокращалась на два колена, необходимо было сократить и временной исторический период действия романа. Русско-турецкая война 1828–1829 годов уже не могла служить его отправной точкой. И в то же время «турецкая кампания» была нужна Шолохову: без нее у казака Прокофия не могло быть жены-турчанки.

И Шолохов переносит возникновение рода Мелеховых-»турков» с 1828–1829 годов на 1853–1856 годы – время Крымской войны 1853–1856 годов, которую Россия вела с европейскими странами и с Турцией.

И тогда в романе выстраивается следующий временной ряд: в 1856–1857 годы – возвращение Прокофия со службы вместе с женой-турчанкой и рождение Пантелея. В 1892 году, когда Пантелею Прокофьевичу было уже около тридцати пяти лет, – рождение Григория.

Но как быть с Петром? По черновику, он был старше Григория всего на три года. Следовательно, первенец в семье Мелехова должен был бы родиться в 1889 году, когда Пантелею Прокофьевичу было 32 года. Многовато для казака, который женился, как правило, в ранние годы. И тогда Шолохов увеличивает разрыв в возрасте между братьями: в окончательном тексте Григорий моложе Петра не на три, а на шесть лет. В беловом варианте вначале значилось «на три года младше», но потом «три года» зачеркнуто и написано: «на шесть лет».

С этим же связана и запись на полях 5-й страницы черновика, которая писалась 16 ноября. На поле красным карандашом написано: «Показать старика» и далее – фиолетовыми (а не черными, как вся страница) чернилами: «[На сорок в]; [48 12 – 48 – 19]; [На 48-м году женил Пант.]; [Перевалило Пан. Прок. за]; [Подступило П. Пр. под] пятьдесят лет, когда женил старшего сына Петра. За тридцать лет помимо косяка лошадей и трех пар быков нажил П. Пр. двух сыновей и дочь. Старшего Петра женил, младший Григорий [коха] ходил в парнях, а Дуняшка встречала весну».

Запись эта не вошла в окончательный текст, но если ее расшифровать, она приоткроет ход мысли автора в связи с изменением временных координат. Эти зачеркнутые цифры: «[На сорок в.]», что означает «на сорок восьмом году», потом дважды зачеркнута цифра 48. Зачеркнутое начало фразы: «На 48-м году женил Пант.» и – снова: «Перевалило Пан. Прок. за ...». И, наконец, найденное: «Подступило П. Пр. под пятьдесят лет, когда женил старшего сына» – свидетельствует, что Шолохов ищет возможность сообщить читателю об истинном возрасте отца Петра, который назван уже Пантелеем Прокофьевичем, показать, что возраст этот отнюдь не молодой. Когда Петр женился, сообщает автор романа, Пантелею Прокофьевичу «подступило под пятьдесят» («перевалило» за 48). Если время рождения Пантелея Прокофьевича – 1857 год, то женил он своего старшего сына примерно в 1906–1907 годах, когда Петру, по новой дате его рождения (1886), исполнилось 19–20 лет. В итоге все снова сошлось. Правда, при этом постарел наш герой на десяток лет. Если Ивану Семеновичу к началу действия романа в 1912 году было бы за сорок, то Пантелею Прокофьевичу в это время было уже за 50. А в 1919 году, в пору Вешенского восстания, – за 60. Этот возраст соответствовал тому характеру Мелехова-старшего, который столь талантливо воплотил Шолохов.

В беловом и книжном вариантах подверглась изменению и первая фраза, посвященная роду Мелеховых; в журнальном тексте она звучит так: «В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий». Однако, поскольку из текста ушло уточнение: «вернулся еще молодой тогда казак Мелехов Прохор», возникла неясность, идет ли речь о «последней турецкой кампании» в истории России.

Вот почему в издании 1941 годы Шолохов внес в текст уточнение: «В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий», что отвечает исторической правде, поскольку последняя «турецкая кампания» – русско-турецкая война на Балканах происходила в 1877 – 1878 годах, а предпоследняя и была Крымской войной 1853 – 1856 годов.

Однако К. Потапов, редактор издания «Тихого Дона» 1953 года, сопроводил это место в романе не отвечающим истине примечанием, будто упоминаемая в романе турецкая кампания – это «русско-турецкая война 1877 – 1878 гг., действие которой происходило на Балканах».

Автор примечания не произвел элементарный арифметический подсчет: если речь в романе идет о «турецкой кампании» 1877 – 1878 годов, то в таком случае время рождения Пантелея Прокофьевича – не ранее 1879 года. Учитывая, что год рождения Григория Мелехова 1892-й, а Петра Мелехова – 1886-й, старший сын должен был родиться, когда Пантелею Прокофьевичу было 7 лет, а младший – 11. Кроме того, в романе имеется достаточно точная ориентировка на возраст Пантелея Прокофьевича. Старый генерал Листницкий задает вопрос Григорию Мелехову:

«– Ведь это отец получил на императорском смотру в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году первый приз за джигитовку?

– Так точно, отец».

Цифру «1883» Шолохов внес в беловой вариант второй части «Тихого Дона», в черновом варианте ее не было. Шолохов внес эту цифру как временной ориентир для указания возраста Пантелея Прокофьевича. Если бы он родился после русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов, то в 1883 году ему было бы максимум 4 года; а в случае рождения после русско-турецкой войны 1828 – 1829 году – не менее 53 лет. Ни в том, ни в другом случае приз за джигитовку он получить не мог. В случае рождения после Крымской войны 1853 – 1856 годов ему было около 25 лет, что и отвечало истине.

Однако эта, казалось бы, ясная ситуация – вследствие непродуманного редакторского примечания в издании «Тихого Дона» 1953 года – вызвала следующий комментарий «антишолоховедов» Макаровых:

«Эта история подводит нас к двум важным выводам. Один говорит о нетвердом знании и понимании Шолоховым исторических событий, органично включенных в текст. Второй вывод на первый взгляд необычен. Возможно, что эпизод с «турецкой войной» протягивает ниточку к другому автору. Для него Крымская война могла быть действительно «предпоследней кампанией», если вести отсчет относительно времени его жизни и работы над первыми главами «Тихого Дона».

На каком основании? Откуда следует вывод о «нетвердости знания» Шолоховым исторических событий, равно как и эта мифическая «ниточка к другому автору», то есть Крюкову? Все это – фантазии Макаровых.

Проведенный нами анализ черновиков «Тихого Дона» убеждает, что Шолохов, напротив, «твердо знал», с какой именно Турецкой войны пришел казак Прокофий со своей турчанкой: по первоначальному замыслу – с русско-турецкой войны 1828–1829 гг., а по окончательному – с Крымской войны 1853–1856 годов. И сам факт столь углубленной работы над рукописью, включающей серьезные изменения в судьбах героев, датах их жизни, свидетельствует о том, что перед нами – черновик романа «Тихий Дон», создававшийся именно Шолоховым, а никак не Крюковым. Поэтому о какой работе Крюкова «над первыми главами» «Тихого Дона» может идти речь?

Эти фантазии Макаровых не заслуживают серьезного разговора. Мы приводим их только для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать легковесность и бездоказательность суждений «антишолоховедения».

С позиций научности?

Дискуссия об авторстве «Тихого Дона» первоначально не выходила за пределы филологических кругов и велась в основном за рубежом, поэтому она была мало известна широкому читателю в нашей стране, а если была известна, то только по «радиоголосам».

Новый виток спирали в споре об авторстве «Тихого Дона» начался в годы перестройки и ельцинских реформ. Атака на Шолохова была важнейшей составной частью всеобъемлющей ревизии ценностей в нашей культуре, когда с «парохода современности» вновь сбрасывались классики – только уже не русской, как после революции 1917 года, а советской литературы.

Одной из самых агрессивных и бездоказательных попыток такого рода была передача ленинградского телевидения «Пятое колесо» (1990), где гипотеза И.Н. Медведевой-Томашевской и Р. Медведева об «авторе» (Крюков) и «соавторе» (Шолохов) «Тихого Дона» подавалась как якобы доказанная истина.

Но появились и новые ноты – растерянности и шатаний среди «антишолоховедов», свидетельствующие, что научная критика этой гипотезы дала свои плоды. О растерянности «антишолоховедения» свидетельствовали, – как об этом писал Г. Хьетсо – отказ ряда «антишолоховедов» считать Крюкова возможным автором «Тихого Дона» и «выдвижение все более невероятных кандидатов в авторы эпопеи», таких, к примеру, как малоизвестный журналист и критик В. Севский (Краснушкин), А. Серафимович и даже Николай Гумилев.

Новую попытку доказать истинность версии литературоведа Д*, вдохнуть в нее новую жизнь предприняли в 90-е годы историки А. Г. и С. Э. Макаровы в работе «Цветок-татарник. К истокам «Тихого Дона», опубликованной в таком серьезном журнале, как «Новый мир» (1993, № 5, 6, 11), и вошедшей в сборник «Загадки и тайны «Тихого Дона». К слову сказать, мое предложение ответить Макаровым на страницах «Нового мира» не встретило понимания и поддержки у руководства журнала.

Л. Кацис, принадлежащий к новому поколению «антишолоховедов», невысоко оценил их труд. С самого начала, – пишет он, – «Макаровы были абсолютно уверены в правоте И. Н. Медведевой-Томашевской, а к другим работам относились пренебрежительно и свысока...

Что же нового внесли Макаровы в решение вопроса об авторстве «Тихого Дона»? Они попытались сравнить ряд мемуарных источников по истории Гражданской войны на Дону с текстом «Тихого Дона» и выявили, что многие из них вошли в роман с минимальной текстуальной правкой. Они же показали, что большая часть материалов такого рода приходится на третью и четвертую части романа.

Выше уже говорилось, что подавляющая часть как редких «красных», так и белогвардейских источников, использованных в романе, называлась и самим Шолоховым, и многими шолоховедами. Макаровы же лишь с удивительным педантизмом сопоставили эти источники с текстом романа, продемонстрировав объем включенных в него источников. В этой части их работа может быть признана вполне полезным прикладным исследованием. Настораживает другое: какое отношение все это имеет к проблеме авторства? Ведь установление любого количества и качества источников, легших в основу того или иного художественного текста, никогда не было признаком плагиата или заимствования».

Справедливое замечание, относящееся к большей части работы Макаровых.

И тем не менее в конечном счете их исследование посвящено проблеме авторства «Тихого Дона» и считается одним из серьезных в «антишолоховедении» – прежде всего из-за глав, где анализируются источники романа.

Как уже указывалось ранее, Макаровы призывают к «научному», «объективному» исследованию проблемы. Как они его понимают?

Оговорив ряд привходящих моментов, а именно: «недостаточный объем достоверных, надежных данных, имеющихся в распоряжении исследователей», необходимость основываться «на системном подходе к решению вопроса, каждый раз анализируя всю совокупность данных, какими бы противоречивыми они ни были, не допускать отбрасывания при этом неудобной информации», – Макаровы полагают, что «решение проблемы авторства должно основываться на системном, всестороннем текстологическом исследовании предмета, опирающемся прежде всего на максимально объективные факторы и критерии».

Что можно возразить против этих, в общем-то, обязательных для каждого литературоведа требований? Ничего. Надо только стремиться неукоснительно следовать им. К сожалению, сами Макаровы, провозгласив эти справедливые научные требования, следуют им далеко не всегда. Они заявляют, что «при научной постановке проблемы авторства романа «Тихий Дон» основными для исследователей должны стать следующие вопросы:

– структура известного на сегодняшний день текста «Тихого Дона»;

– выявление главных источников его возникновения;

– возможно более полная реконструкция протографа – исходного, первоначального текста романа, если таковой был использован Шолоховым в своей работе».

При этом именно последний вопрос, по мнению Макаровых, «главный, и его положительное решение, возможно, сулит русской литературе возвращение из небытия одного из замечательных произведений XX века. А надежное выявление и определение характера и объема изменений, внесенных Шолоховым в исходный текст в процессе работы над романом, решит попутно и сам вопрос о плагиате – действительном или мнимом».

Таким образом, под научным подходом Макаровы понимают только такой, который априори ставит во главу угла существование некоего «протографа», «исходного текста», подлинным автором которого будто бы был Ф. Д. Крюков.

Медведева-Томашевская и Р. Медведев считали возможное авторство Крюкова лишь гипотезой. Макаровы же выдают эту гипотезу за аксиому, игнорируя определяющий судьбу спора факт: наличие рукописи «Тихого Дона», уже установленное к моменту выхода их книги журналистом Л. Колодным.

В своей новой книге «Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины» (М., 2000) эти авторы не только не изменили своей позиции, но, не представив никаких новых аргументов в подтверждение ее, даже усугубили нападки на Шолохова, обвиняя его в «безграмотности» и «невежестве».

Не желая заняться объективным исследованием реально существующей рукописи первых двух книг романа, Макаровы в своем анализе проблемы авторства «Тихого Дона» исходят из привычного для «антишолоховедения» мифа – существования никому не известного гипотетического «протографа», принадлежавшего гипотетическому автору – Крюкову.

Научный подход требует другой логики взаимоотношений с материалом. Он должен начинаться с текстологического и историко-литературного анализа реально существующей рукописи произведения, ее органичности, ее связи с источниками возникновения, установления ее идентичности, ее подлинности, и только в том случае, если будет доказано, что рукопись не принадлежит автору, имеет смысл переходить к следующему этапу поиска: выявлению «исходного» рукописного текста, принадлежащего другому возможному – «эвентуальному», как принято выражаться в текстологической науке (от лат. eventus – случай), автору.

Данная научная логика могла быть нарушена только при одном обстоятельстве: если бы была обнаружена рукопись романа, принадлежащая Крюкову или какому-то другому лицу. В этом случае был бы необходим сравнительно-сопоставительный анализ текстов с целью выяснить истину. Но в нашем случае помимо шолоховской рукописи первой и второй книг «Тихого Дона» и печатного текста романа не предъявлено никаких доказательств не только существования какой-то другой рукописи, но даже возможности ее существования.

Вот почему методологические принципы, предложенные Макаровыми, в своем исходном тезисе – о существовании некоего мифического «протографа» «Тихого Дона» – далеки от научности. И даже от простого здравого смысла.

Столь же далеко от научности, в большинстве своем, и практическое осуществление этих принципов в книге Макаровых.

«Ошибки» Шолохова и ошибки Макаровых

Утверждения о существовании некоего мифического «протографа» романа «Тихий Дон», принадлежащего якобы какому-то подлинному «автору» романа, – ключевые в системе аргументации «антишолоховедения». Но в силу того, что этого «протографа» не существует в природе, «антишолоховедение» пытается получить доказательства его существования из реального текста самого романа «Тихий Дон», выявляя якобы существующие в нем неточности, противоречия, ошибки, указывающие на его мнимую вторичность.

Этим путем идут и Макаровы, наивно полагая, что в обнаруженных ими ошибках и противоречиях «Тихого Дона» они найдут отражения этого самого «протографа», принадлежавшего перу Крюкова.

Значительная часть работы Макаровых, не меньшая по объему, чем та, где исследуется источниковая база «Тихого Дона», посвящена уличению Шолохова в тех или иных фактических ошибках.

Понятно, что при том огромном объеме информационного материала, который содержится в четырех книгах «Тихого Дона», молодой писатель не мог хоть в чем-то не ошибиться. Эти ошибки были выявлены еще до Макаровых – тем же Г. Ермолаевым в статье «Исторические источники «Тихого Дона» и в других его работах.

Макаровы, повторяя (часто без ссылок на предшественников) давно обнаруженные неточности, приписывают тексту романа «Тихий Дон» такие ошибки, которые при ближайшем рассмотрении таковыми не являются. Одну из глав в своей книге они так и назвали: «Характер ошибок в тексте «Тихого Дона»: ошибки времени, места, действия». Открывается эта глава подглавкой «Последняя турецкая кампания», где Макаровы вменяют Шолохову в вину «путаницу» с хронологией в отношении турецкой кампании, с которой вернулся Прокофий Мелехов вместе с женой-турчанкой. Выше, основываясь на черновиках первой части романа, мы подробно проанализировали, как в ходе работы над романом выстраивал Шолохов генеалогию рода Мелеховых и как, в конечном счете, он утвердился в решении «вернуть» Прокофия Мелехова домой с русско-турецкой войны 1853–1856, а не с войны 1828–1829 годов, как предполагал вначале.

Макаровы, не знакомые с рукописью романа, как уже говорилось, ориентировались в своей критике на безграмотное редакторское примечание К. Потапова, будто дед Григория Мелехова Прокофий привез жену-турчанку с Балканской войны 1877-1878 годов. Это действительно делает генеалогию мелеховского рода нелепой, так как сдвигается время рождения как самого Прокофия, так и его сына Пантелея и внуков Григория и Петра.

«Получается, что на службу в полк Пантелей ушел трехлетним?!», – гневно восклицают Макаровы и делают вывод о «нетвердом знании и понимании Шолоховым исторических событий <...>, включенных в текст».

Однако «нетвердое знание и понимание исторических событий» отличает не Шолохова, который продуманно и последовательно выстроил генеалогию рода Мелеховых и дал в конечном счете исторически точный ответ в отношении сроков Турецкой кампании, с которой вернулся Прокофий Мелехов. «Нетвердое знание событий» отличает историков Макаровых. Подтверждение тому – следующая главка их работы «Пруссаки на Бородинском поле». Макаровы так назвали ее потому, что в шестой части «Тихого Дона», в главах, посвященных, как они пишут, событиям апреля-мая 1918 года, упомянуты петлюровцы:

«А на границе с Украиной молодые казаки, только что обученные в Персиановке, призванные под знамена, дрались с петлюровцами.<...>

На севере станица Усть-Медведицкая гуляла из рук в руки...» (3, 20).

Присутствие петлюровцев в этом контексте, по словам Макаровых, равносильно тому, как если бы при описании Бородинской битвы Л. Толстой «упомянул бы среди защитников Семеновских флешей или батареи Раевского союзные прусские войска – как это и было, но не в 1812, а в 1813 году в «битве народов» под Лейпцигом». Почему? Да потому, утверждают Макаровы, что «до ноября 1918 г. Симон Петлюра был председателем Киевской губернской земской управы и, естественно, летом 18-го года никаких петлюровцев не существовало».

Но события, описываемые Шолоховым (в частности, переход Усть-Медведицкой из рук в руки – от Миронова к белым и обратно), относились не к лету, а к весне, точнее – к апрелю 1918 года. В это время – после заключения Брестского мира – немцы уже вошли на Украину, однако до 29 апреля 1918 года власть на Украине была в руках националистической Центральной рады и Директории Украинской, созданных в марте 1917 года петлюровцами. Сам Петлюра был председателем Всеукраинского войскового комитета Центральной рады и министром по военным делам. И только после ее разгона немцами 29 апреля 1918 года Петлюра и в самом деле стал председателем Киевского губернского земства и Всеукраинского союза земств. После 14 ноября 1918 года он вновь стал членом, а потом и председателем Директории Украинской и главным атаманом войск Украинской народной республики.

Таким образом, как в апреле 1918 года, так и после него петлюровцы были реальной исторической силой и реальным фактором, сбрасывать которые со счетов было никак нельзя, и говоря о них, Шолохов не совершал никакой ошибки.

Широко известной «ошибке» писателя посвящена следующая главка в работе Макаровых: «Станица Ольгинская». В ней речь идет о том, что Шолохов в пятой части второй книги своего романа сдвинул дату начала кубанского похода Добровольческой армии в 1918 году ровно на месяц (не 11 февраля, а 11 марта): «К 11 марта Добровольческая армия была сосредоточена в районе станицы Ольгинской» (3, 303). Об этом уже писал Г. Ермолаев и другие шолоховеды.

Макаровы делают вид, будто они обнаружили эту неточность сами. И разражаются в адрес Шолохова очередным выговором: «Эта ошибка указывает, во-первых, на то, что автор этих строк плохо представляет географию Области войска Донского. Во-вторых, очевидны и его слабые знания о событиях весны 18-го года на Дону и Кубани».

Между тем, как установил В. Васильев, ошибка эта произошла не по вине Шолохова, который и в данном случае положился не на «протограф», а на историка Н. Е. Какурина, не только соглашаясь, но и полемизируя с ним. В своей книге «Как сражалась революция», на которую во многом опирался Шолохов, Какурин дважды говорит и о «13 марта», как времени начала похода из Ольгинской.

Следующее обвинение Макаровых в адрес писателя – в главке «Генерал Фицхелауров», посвященной тому, как представлен в «Тихом Доне» прорыв группы генерала Секретева к восставшим верхнедонцам.

Г. Ермолаев в статье «Исторические источники «Тихого Дона» подробно и внимательно проанализировал эти главы, указав, как на объективную трудность, на «скудность» материалов, которые раскрывали бы все обстоятельства этого прорыва. Архивы белоказачьего движения Шолохову не были доступны, поскольку были либо утрачены, либо вывезены за границу, и все, чем он располагал, как показывает текст романа, это – мемуары Краснова «Всевеликое Войско Донское». Но атаман Краснов к моменту прорыва уже был отстранен от руководства Всевеликим войском Донским, непосредственного участия в его организации не принимал и не мог поведать об этом сколько-нибудь исчерпывающе.

Зато он имел возможность рассказать о том плане прорыва фронта красных, который был разработан его помощником – командующим Донской армией генералом Денисовым и начштаба генералом Поляковым в феврале 1919 года, еще до начала Вешенского восстания. Как мы уже отмечали, публикация этого плана в книге «Всевеликое Войско Донское» неопровержимо доказывает, что восстание на Верхнем Дону готовилось эмиссарами Краснова и его начало должно было послужить сигналом к прорыву фронта. По этому плану группа прорыва должна была начать наступление 5–6 (18–19) февраля. Однако из-за отставки Краснова и Денисова 2 (15) февраля прорыв был отодвинут на три месяца.

Шолохов пользовался мемуарами атамана Краснова, и в 17-й главе шестой части «Тихого Дона» подробно рассказал об этом плане и повторил его в 1-й главе седьмой части в сокращенном виде.

Макаровы совершают подмену: вначале они приводят из шестой и седьмой частей «Тихого Дона» первоначальный план прорыва, разработанный за три месяца до него. Одним из руководителей прорыва должен был быть генерал Фицхелауров; потом приводят текст из седьмой части романа, где рассказывается о реальном, уже совершенном прорыве, осуществленном по новому плану уже генералом Секретевым, и на этом основании вопрошают: «Какое же из всех этих описаний принять за достоверное? Может быть, последнее?».

«Сама по себе такая «неразбериха» с генералами уже свидетельствует о разнородности романа, об использовании Шолоховым (причем явно неумелом и поспешном) существенных различных источников».

Но «неразбериху» с генералами создал не Шолохов, а сама жизнь. В феврале 1919-го, как свидетельствует в своих мемуарах атаман Краснов – генералы Денисов и Поляков, разрабатывая план прорыва, предполагали сделать его руководителем генерала Фицхелаурова, о чем – со ссылкой на генералов Денисова и Полякова – и сообщал Шолохов. Но в феврале 1919-го года Краснов, Денисов и Поляков уступили власть атаману Богаевскому, и реальный прорыв в мае 1919 возглавил генерал Секретев.

К сожалению, в описании Шолоховым прорыва под командованием генерала Секретева действительно есть неточность, подмеченная Ермолаевым, – о ней, без ссылки на предшественника, ведут речь и Макаровы: прорыв был осуществлен не 10 июня по новому стилю, как указывает Шолохов, но 11 (24) мая 1919 года, а воссоединение с повстанцами произошло не 13 июня, как об этом сказано в романе, а 25 мая (7 июня).

Ермолаев подметил еще одну досадную ошибку Шолохова в связи с мемуарами атамана Краснова: приводя данные о плане прорыва, разработанном генералами Денисовым и Поляковым, он «переделал... знаменитый Гундоровский Георгиевский полк в два полка: Гундоровский и Георгиевский».

О, с какой язвительностью – опять-таки без ссылки на Г. Ермолаева – говорят Макаровы об этой «грубейшей ошибке» Шолохова, будто бы непростительной для человека, знающего «историю донского казачества»! Они делают вид, будто бы не понимают, что это – всего лишь случайная описка.

Подтверждение этому находим в тексте «Тихого Дона». Так, в главе XII шестой части третьей книги читаем: «Только в таких частях, как Гундоровский георгиевский полк, спайка была крепка...» (3, 110); в главе XIV той же части Краснов проводит смотр «только что вышедшему из боя Гундоровскому георгиевскому полку» (3, 121).

Но этот факт не смягчает сердца критиков Шолохова.

Их общий вывод из главы об «ошибках» в тексте «Тихого Дона» – суров: Макаровы требуют «пересмотреть обычные для шолоховедов представления о точности изображения исторических событий» в «Тихом Доне».

На каком основании?

На основании случайной описки с Гундоровским Георгиевским полком и неточной даты прорыва группы Секретева для соединения с повстанцами? Ни одно другое из обвинений Макаровых в адрес Шолохова в главе «Характер ошибок в тексте «Тихого Дона»...» не нашло подтверждения.

Макаровы упорно продолжают выискивать «ошибки» Шолохова и в последующих главах своей работы. Одну из глав они посвящают «авторским примечаниям» в «Тихом Доне», – игнорируя тот факт, что ни одно из них не является «авторским»; все они – редакционные. Вину за невысокую квалификацию редакционно-издательских работников они перекладывают на Шолохова.

Приведем на этот счет следующий пример.

В третьей главе четвертой части романа сошедший с ума во время боя с австрийцами казак Лиховидов поет казачьи песни:

Скажи, моя совушка,

Скажи, Купреяновна,

Кто ж тебя больше,

Кто ж тебя старше?

Вот орел – государь,

Вот и коршун – майор,

Вот и лунь – есаул,

И витютени – уральцы,

А голуби – атаманцы,

Клиндухи – линейцы... (2, 44)

«Примечание поясняет, – пишут Макаровы, – что «линейцы – линейные войска, предназначенные для действия в строю».

Примечание неполно: объяснено лишь историческое значение слова «линейцы» – войска, действовавшие сомкнутым строем, но не объяснено «служивское» значение этого понятия: казачьи войска, действовавшие на «укрепленных линиях», оборонявших государство, – на Урале, в Сибири, а потом на Кавказе. Вот откуда наблюдение собирателя старинных казачьих песен A. M. Листопадова, на которое ссылаются Макаровы, что чуть ли не половина казачьих песен «посвящена «Линии, Линеюшке, проклятой сторонушке» – кавказской пограничной линии по Кубани и Лабе, куда с конца XVIII века были перенесены некоторые донские станицы для несения сторожевой службы».

Приведя слова Листопадова, Макаровы ничтоже сумняшеся называют эти редакционные примечания «авторскими» и обрушивают на Шолохова следующее обвинение:

«Человеку, хоть немного знакомому с историей казачества, знатоку старинных казачьих песен (а в «Тихом Доне» многочисленные казачьи песни органично входят в ткань романа) невозможно спутать линейные войска и линейцев. Но Шолохов все-таки спутал!». Но при чем же тут Шолохов? Составлял примечания не он, а редакция. В рукописи 2-й книги «Тихого Дона» такого примечания нет. В печатном тексте издания романа также нет указания, что это примечание – авторское. Да и вина неизвестного автора этого подстраничного примечания не настолько велика, чтобы обрушиваться на него со столь суровыми обвинениями. А уже тем более на Шолохова, как было показано раньше, действительного знатока казачьей народной песни.

В этих обвинениях Макаровы преследуют единственную цель – доказать, будто Шолохов по своему уровню не мог быть «автором неповторимого художественного мира эпопеи», посвященной казачьей жизни.

«... Эпизод с «линейцами» свидетельствует не только об исторической безграмотности Шолохова, – пишут они. – Важнее и многозначительнее другой аспект. Старинные казачьи песни несут важную образную и смысловую нагрузку в изображении жизни казаков, раскрытии их души. В своих заметках, интервью, разговорах с исследователями своего творчества Шолохов неоднократно говорил, что, создавая «Тихий Дон», использовал сборники Савельева, Пивоварова и Листопадова как источники казачьих песен. Но в этих сборниках «линия» и «линейцы» встречаются многократно... <...>

Выходит, что Шолохов не только плохо знал историю казачества, но и дезинформировал своих собеседников – книги, на которые указано как на источник песен в «Тихом Доне», Шолохов не читал. А ведь он и казаком-то себя не считал, о чем откровенно признавался...».

Близкий к Шолохову редактор вешенской газеты А. Довлятшин свидетельствует об обратном:

«Что же прежде всего и больше всего меня поразило в облике и характере Шолохова? То, что он не только отлично знал историю, быт, кульутру, привычки и нравы казаков – он сам органически жил в стихии культуры и быта казачества». И если бы Макаровы потрудились обратиться к текстам упоминаемых ими сборников казачьих песен А. Савельева «Сборник донских народных песен» (Спб., 1866), А. Пивоварова «Донские казачьи песни» (Новочеркасск, 1885, 1890), А. Листопадова «Песни донских казаков» (Спб., 1911), они убедились бы, что добрая половина песен в «Тихом Доне», как было показано нами в шестой главе книги, взята именно из этих сборников.

Примеров подобных натяжек в книге Макаровых немало. Практически каждое их критическое утверждение в адрес Шолохова подлежит тщательной документальной проверке – и очень немногие из них такую проверку выдерживают.

В подглавке «Белые» и «красные» в главе «Верхнедонское восстание на страницах «Тихого Дона», следующей после главы «Авторские примечания в «Тихом Доне», Макаровы пишут:

«Рассказывая о своей работе над «Тихим Доном», Шолохов многократно повторял, что он взялся писать не историю борьбы красных против белых, а историю борьбы белых против красных. Эти слова наглядно показывают чуждость Шолохова казачеству, непонимание им кипевшей вокруг борьбы. Сами казаки никогда себя «белыми» не считали и не называли! Казаки воевали в составе Донской армии, защищая родной край – Всевеликое Войско Донское, во главе которого стоял донской атаман, избранный Войсковым Кругом».

В действительности Шолохов не мог «неоднократно повторять» этих слов, которые принадлежат рапповцу Макарьеву. Он адресовал их Шолохову во время атаки РАППа на «Тихий Дон» в 1930 году, а писатель был вынужден согласиться с ними, но перетолковав их по-своему:

«Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что я даю показ Вешенского восстания, еще не освещенного нигде», – так ответил Шолохов Макарьеву. С тех пор сакраментальная фраза о борьбе белых с красными и красных с белыми и кочует по страницам критических статей как мнение Шолохова, который, конечно же, внутренне не был согласен со столь схематичным толкованием своего творчества и никогда не повторял эту формулу. Лишь полвека спустя, в 1977 году, во время визита в Вешенскую Г. Хьетсо вновь поставил перед Шолоховым вопрос об этой расхожей формулировке: «...Я передал мнение некоторых исследователей, усмотревших известное идеологическое противоречие между «Донскими рассказами» и «Тихим Доном», связанное с тем, что в «Донских рассказах» изображается борьба красных с белыми, а в «Тихом Доне» – борьба белых с красными».

Шолохов не согласился с Г. Хьетсо и ответил ему: «Это впечатление, по-видимому, объясняется тем, что в этих произведениях описываются разные эпохи: по хронологии «Тихий Дон» – самое раннее из них, поскольку изображает события до и во время мировой и гражданской войн, тогда как «Донские рассказы» описывают события уже после установления Советской власти».

Имеется ли здесь хоть какое-то основание обвинять Шолохова в «чуждости казачеству» и «непонимании кипевшей вокруг борьбы»?

А теперь по существу вопроса о «белых» и «красных». Его трактовка Макаровыми свидетельствует о «непонимании» как раз ими «кипевшей вокруг борьбы».

Если иметь в виду участников Вешенского восстания, то они, как нами уже указывалось, и в самом деле не называли и не считали себя «белыми», сохранив даже обращение друг к другу «товарищ».

Что же касается Донской армии, то она, вопреки утверждениям Макаровых, без сомнения была «белой» и считала себя таковой. Донская армия защищала от большевиков не только «родной край – Всевеликое Войско Донское», но великую и неделимую, причем белую, а не красную Россию.

Макаровы представляют дело так, будто Донская армия воевала с красными во главе «донского атамана, избранного Войсковым Кругом». В действительности уже 26 декабря 1918 года Деникин объявил в приказе: «По соглашению с атаманами Всевеликого Войска Донского и Кубанского, сего числа я вступил в командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге России». И он оставался главнокомандующим всех белогвардейских сил Юга России, включая Донскую армию, до трагедии их исхода из Новороссийска в марте 1920 года.

Цели совместной борьбы «донцов» и «добровольцев» изложил в своей книге «Борьба с большевизмом и участие в борьбе донского казачества» (Прага, 1921) начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии генерал Добрынин: «В этой борьбе на казаков легла главная тяжесть напряжения, и вместе с добровольцами они приняли на себя обязанности авангарда России и всей Европы, как некогда являлись таким же авангардом против натиска азиатских орд».

Куда же отнесут Макаровы в свете этих слов Донскую армию и начальника ее разведки полковника Добрынина – к «зеленым»?..

Далее Макаровы «уличают» Шолохова еще в одной «неграмотности»: в упоминании «офицерских штурмовых отрядов», сражавшихся с красными на Дону. Они приводят следующую выдержку из романа:

«...красные удерживают Усть-Медведицкую... С нашей стороны, кроме дивизии генерала Фицхелаурова и двух штурмовых офицерских отрядов, подошла целиком шестая бригада Богатырева и наша первая дивизия» (VII. 9. 535); «Наутро Усть-Медведицкую с боем заняли части 5-й дивизии генерала Фицхелаурова...» (VII. 11. 545).

Макаровы утверждают, будто эти слова – вымысел Шолохова, который как в капле воды отражает его «незнание и непонимание происходивших событий, тенденциозность и использование расхожих идеологических штампов советской пропаганды в качестве источника своих представлений и образов». Почему? Да потому, – утверждают Макаровы, – что «в Донской армии никаких офицерских отрядов не было! Шолохов путает с Добровольческой армией...».

Суровый вердикт! Разнос в традициях худших образцов советской идеологической пропаганды. Но основан он на неверном исходном посыле. Внимательное прочтение процитированного Макаровыми отрывка свидетельствует, что Усть-Медведицкую штурмовали одновременно 5-я дивизия Донской армии, штурмовые офицерские отряды, которые не входили в состав 5-й дивизии генерала Фицхелаурова, шестая повстанческая бригада Пономарева и 1-я повстанческая дивизия Мелехова, да кроме того, как явствует из последующего текста, еще и «английская батарея», принадлежавшая «кадетам» – деникинцам, запряженная в шестерную упряжку мулов.

«Пока мы с вами на равных правах, – резонно заявляет Фицхелаурову Григорий Мелехов, – вы командуете дивизией, и я тоже» (4, 97). Из текста романа очевидно, что не только 1-я дивизия Григория Мелехова, но и «офицерские штурмовые отряды», и «английская батарея» на мулах не входили в 5-ю дивизию Донской армии генерала Фицхелаурова, который координировал наступление на Усть-Медведицкую, но сражались рядом, как самостоятельные боевые единицы.

Макаровы приписали Шолохову включение офицерских штурмовых отрядов в 5-ю Донскую дивизию генерала Фицхелаурова, заявив, что «в Донской армии никаких офицерских отрядов не было», после чего обрушились на него с очередными обвинениями в «безграмотности» и «невежестве».

Кто же на самом деле проявляет безграмотность и невежество, применяет антинаучные методы исследования и полемики, основанные на искажении фактов?

Продолжая атаку на Шолохова, выставляя его «безграмотным невеждой», Макаровы в главке «Белые» и «красные» выдвигают еще одно обвинение против писателя, который будто бы «плохо представлял само устройство казачества с его выборным атаманом, Донским правительством, Донской армией. Устами Пантелея Прокофьевича Шолохов называет Краснова наказным (то есть назначенным) генералом... В точности такую же ошибку мы встречаем в словах Кудинова… и в авторской речи Шолохова...

Та же ошибка с «наказным» атаманом, отмеченная еще Медведевым, встречается у Шолохова в «Донских рассказах».

Можно указать на книгу Антонова-Овсеенко как на возможный источник этой ошибки в романе: «2-го декабря, при избрании наказного атамана, Каледин получил почти 90% всех голосов...».

Действительно, в «Тихом Доне» генералы Каледин, Назаров и Краснов именуются «войсковыми наказными атаманами».

Что это – и в самом деле «невежество» Шолохова, незнание того, что Петр I отменил выборность войсковых атаманов, возглавлявших Войско Донское, и сделал их «наказными», назначенными царем, а в 1917 году Войсковой Круг Войска Донского получил право своих атаманов выбирать?

Но в примечании к слову «атаман» уже в первой части романа подробно излагается история вопроса:

«Атаман – у казаков в царской России так назывался выборный начальник всех степеней. Во главе Донского войска стоял войсковой атаман, во главе станиц – станичные атаманы, при выступлении Казацкого отряда в поход выбирался особый, походный атаман. В широком смысле это слово значило – старшина. С окончательной утратой самостоятельности донского казачества звание атамана всех казачьих войск было присвоено наследнику престола; фактически казачьими войсками управляли наказные (то есть назначенные) атаманы» (1, 39), что было отменено после февральской революции 1917 года».

И тем не менее на страницах «Тихого Дона», да и «Донских рассказов», самые разные персонажи, да и сам автор, продолжают называть избираемых на Войсковом Круге атаманов «наказными».

Что это – ошибка или, возможно, что-то другое?

В большинстве случаев название войскового атамана «наказной» сочетается в романе с информацией о том, что он тем не менее был выборным. «Двадцать девятого января съехавшимися на Круг делегатами он (генерал Назаров. – Ф. К.) был избран войсковым наказным атаманом» (2, 301). Африкан Богаевский в «Тихом Доне» называется «вновь избранным войсковым наказным атаманом» (3, 366).

Но вслушаемся в слова Пантелея Прокофьевича, который весной 1918 года был делегатом Войскового Круга и выбирал в войсковые атаманы Всевеликого Войска Донского генерала Краснова. Макаровы ссылаются на них как на самую вопиющую ошибку Шолохова:

«– Я, братец ты мой, когда был на Войсковом Кругу, так я с самим наказным атаманом чай внакладку... – начал было Пантелей Прокофьевич и умолк» (4, 115).

Как прикажете старому казаку, самолично избиравшему генерала Краснова вождем Всевеликого Войска Донского, его именовать: «выборным атаманом»? – не звучит, а потому не привилось, не вошло в язык. «Войсковым атаманом»? – маловато для Краснова, тем более что рядом с ним – «войсковой походный атаман» Попов.

Вот и называет Пантелей Прокофьевич Краснова по традиции и по привычке «наказным» атаманом, подчеркивая этим, что он – самый главный, главная власть. Вот почему для Пантелея Прокофьевича и дворец, где он пил чай с Красновым, – дворец «наказного» атамана, и сам Краснов, в выборах которого он принимал участие, невзирая на всю его очевидную выборность, оставался атаманом «наказным».

Такова тайна народного языка – стихии консервативной, трудно поддающейся изменениям. По справедливому наблюдению В. Васильева, дед Гришака все еще величает турков «янычарами», хотя янычарское войско перестало существовать в Турции еще в 1826 году.

Так что не у Антонова-Овсеенко заимствовал Шолохов выражение «наказной атаман» применительно к избиравшимся в 1917 – 1919 годах войсковым атаманам, а у народа. И не ошибка это Шолохова, не проявление его «невежества», а свидетельство его удивительного языкового чутья, глубочайшего знания родного языка.

Войсковых атаманов на Дону выбирали так недолго, что язык не успел выработать соответствующее лексическое обозначение для этой процедуры.

К пониманию существа этой мнимой «ошибки» Шолохова, которая на самом деле свидетельствовала о точности его языкового слуха и знании народной речи, наиболее близко подошел Г. Ермолаев. Он справедливо подчеркивал, что пример этот имеет прямое отношение к проблеме авторства: «Не может быть вопроса, знал ли Крюков, будучи секретарем Войскового Круга, что означает выражение «наказной атаман». Автор «Тихого Дона» попросту связал слово «наказной» с понятием «главный».

Где расположен хутор Татарский?

Целенаправленный интерес Макаровых к «заимствованиям», а следом – «неточностям» и «ошибкам» Шолохова с последующим негативным комментированием этих, часто ими же придуманных, «ошибок» отнюдь не случаен. Он входит, как наиважнейшая составная часть, в разрабатываемую ими концепцию авторства «Тихого Дона», которую они предлагают как дополнительную к версии И. Н. Медведевой-Томашевской и Р. Медведева.

Макаровы, как им представляется, нашли решение одной из самых трудных проблем «антишолоховедения»: если автор «Тихого Дона» Крюков, то как объяснить присутствие в романе столь широкого круга письменных источников, опубликованных уже после его смерти? По предложенной ими схеме, «Тихий Дон» расчленяется, условно говоря, не по горизонтали, а по вертикали. Если по гипотезе Медведевой-Томашевской все (вспомним слова Р. Медведева) «хорошие» главы писал Крюков, а «плохие» – Шолохов, если, по версии самого Р. Медведева, – всё, что за «белых», в романе написано Крюковым, а всё, что за «красных» – Шолоховым, то, по концепции Макаровых, «соавтор» (Шолохов) написал в «Тихом Доне» лишь хроникальные главы, связующие в романе, где как раз и были использованы опубликованные после смерти Крюкова источники. А весь остальной массив текста был написан Крюковым. Таким путем они пришли к выводу «о существовании в тексте «Тихого Дона» двух в корне отличающихся друг от друга слоев. Первый из них можно условно назвать «казачьими» главами «Тихого Дона» (поскольку на их страницах разворачивается трагическая судьба донского казачества), а второй – «вставными» главами, связками, которые выполняют вспомогательную роль и заметно выделяются из общего повествования. Эти части текста различаются по генезису, действующим лицам, по роли, которую они играют в реализации замысла автора «Тихого Дона». «Именно во «вставных» главах, – утверждают Макаровы, – сосредоточено большинство грубых фактологических и хронологических ошибок».

Таким образом, они механически расчленили роман на две неравные части: «хроникальную», состоящую из информационных «связок», и «казачью», воспроизводящую «художественный мир эпопеи», отдав первую Шолохову, а вторую Крюкову. Различие в художественных особенностях этих двух слоев романа и в самом деле очевидно, но для филолога оно элементарно объяснимо. Историко-хроникальные эпизоды в романе, являющемся по жанру историко-эпической хроникой, решают свою художественную задачу, а главы «казачьи», повествующие о глубочайших психологических драмах, о трагических столкновениях человеческих характеров, – свою. Комплексность художественных задач, а также многообразие жизненного материала в романе и определяют наличие нескольких стилистических слоев. Главы, где описывается жизнь хутора Татарского, драматические взаимоотношения Григория и Аксиньи, по стилю, конечно же, отличны от глав, где рассказывается о военных действиях, или от глав, посвященных деятельности Бунчука, и уж тем более от «письма» студента-вольноопределяющегося Тимофея. Однако эти различия ни в коей мере не означают, что эти столь различные по манере письма художественные слои романа были написаны разными авторами. В противном случае нам пришлось бы искать для «Войны и мира» какого-то, неизвестного пока миру, автора «философских» глав.

Макаровы пытаются доказать, будто Шолохов вообще не мог написать основную – художественную часть «Тихого Дона». Только если, с точки зрения «литературоведа Д*» или Р. Медведева, Шолохов не мог написать «Тихий Дон» по причине политических «продкомиссаровских» позиций, то, по мнению Макаровых, он не мог написать «Тихий Дон» в силу «безграмотности и невежества». Вот почему Макаровы с таким упорством выискивают на страницах романа примеры, которые подтвердили бы его «безграмотность и невежество». Однако факты свидетельствуют о невежестве Макаровых, а не Шолохова. Проверив, с опорой на источники, обвинения Шолохова в «безграмотности и невежестве», выдвинутые ими, мы убедились, что эти «ошибки» сводятся к давно известной в шолоховедении описке с Гундоровским Георгиевским полком да неточной дате секретевского прорыва.

Это не значит, что в огромной по масштабам и размаху действия эпопее Шолохова нет погрешностей, неточностей и ошибок. Ермолаев выявил в романе немало фактических погрешностей и разногласий с новейшими данными исторической науки, мимо которых, кстати, прошли Макаровы, – особенно в главах, посвященных Вешенскому восстанию.

Однако проблема так называемых «ошибок» Шолохова в «Тихом Доне» не имеет никакого отношения к проблеме авторства. «Ошибки» Шолохова, подлинные или мнимые, никак не могут служить доказательством того, что этот роман написал Крюков.

В качестве доказательства того, что его основная «казачья» часть написана Крюковым, Макаровы представляют не факты, но все ту же, правда, несколько модифицированную, гипотезу о наличии будто бы двух редакций «Тихого Дона», двух версий романа, которые, правда, никто никогда в глаза не видел. Первая, ранняя версия романа была якобы привязана к родному для Крюкова Усть-Медведицкому округу, а поздняя – к Вешенскому, что связано с тем, что в марте 1919 года началось Вешенское восстание. Тогда-то автор, то есть сам Крюков, а не какой-то там Громославский, как утверждал Мезенцев, и поменял географию в романе. Так, на взгляд Макаровых, снимается вопрос о топографии и топонимике «Тихого Дона», об их привязанности к Вешенскому юрту. «Внесенные изменения в «географические координаты» художественного пространства привели к тому, что основные казачьи персонажи «Тихого Дона», фокус описываемых автором событий гражданской войны на Дону переместились в эпицентр героического восстания казаков на верхнем Дону весной 1919 года.<...> ...Начало восстания повлекло за собой переработку автором текста «Тихого Дона», такую, что автор романа перенес свое повествование и поместил его в эпицентр восстания (выделено Макаровыми. – Ф. К.). Такая эволюция в работе над текстом возможна в единственном случае – когда автор создает свое произведение параллельно, синхронно с событиями, которые он описывает».

В книге Макаровых не приведено ни одного свидетельства, ни одного документального подтверждения, что такого рода операция – написание Крюковым текста на материале Усть-Медведицкого округа с последующей переработкой его в текст, где действие происходит в эпицентре Вешенского восстания – в станице Вешенской и близлежащих к ней хуторах и станицах, имела место. Все это – досужий вымысел, ничем не подтвержденный. «…Когда создавалась ранняя редакция «Тихого Дона», – фантазируют Макаровы, – автор еще не знал о том, что в конце зимы 1919 года разразится Вешенское восстание, и поэтому поместил своих персонажей в иные места сообразно со своим первоначальным замыслом. Если бы автор начал свой труд над казачьей эпопеей во времена, когда восстание уже состоялось и вошло в историю донского казачества, то у него не было бы ровным счетом никаких причин для первоначального помещения своих героев в Усть-Медведицкий округ, а в дальнейшем, с помощью трудоемкой и объемной переделки текста, перемещения географии романа на новое место, в Верхне-Донской округ».

Выдвигая столь «смелую» гипотезу, Макаровы не позаботились об ответах на огромное количество возникающих вопросов. По этой гипотезе получается, что именно в Усть-Медведицком округе надо искать прототипы основных героев и персонажей «Тихого Дона» – таких, как Григорий и Петр Мелеховы, купец Мохов и отец Виссарион, Иван Алексеевич Котляров и Валет, братья Шамили-Ковалевы и Лукашка-косая; жителями Усть-Медведицкой или даже Глазуновской были Харлампий Ермаков и Павел Кудинов. Что именно Крюкову Харлампий Ермаков поведал свою «служивскую» биографию, хотя Крюков – и это доказано документально – даже не подозревал о существовании Ермакова. Что Крюков, находившийся за пределами огненного кольца восставших, не имея к ним никакого доступа до их воссоединения с Донской армией, писал хронику восстания – параллельно, синхронно с событиями, о которых идет речь в романе. Что после прорыва фронта и воссоединения Донской армии и Армии повстанцев он продолжил эту «параллельную хронику», одновременно осуществляя «трудоемкую и объемную переделку текста», перемещая географию своего романа из Усть-Медведицкого в Верхне-Донской округ, доведя повествование до отступления в Новороссийск.

У Макаровых хватило разума «отдать» Шолохову хотя бы главы, действие которых развивается после смерти Крюкова, правда, оговорившись, что эта проза якобы иного, конечно же, худшего качества.

В главах, посвященных обстоятельствам Вешенского восстания, Харлампию Ермакову и Павлу Кудинову, мы документально показали, что какой бы то ни было «сторонний летописец», который «синхронно с событиями» описывал бы ход восстания, находившегося в огненном кольце красных войск, был исключен. Он просто не мог бы туда попасть. И уж тем более таким летописцем во время восстания не мог быть Крюков, все эти месяцы находившийся в Новочеркасске, выше головы загруженный политической и журналистской работой.

Не существует никаких следов того, что после воссоединения повстанцев с Донской армией Крюков побывал в Вешенском округе, что он встречался или хотя бы был знаком с Харлампием Ермаковым или с каким-то другим участником восстания. В его дневниках, записных книжках, корреспонденциях нет и следов интереса к Вешенскому восстанию (за пределами того, что диктовала его работа в газете).

Почти сразу после прорыва и воссоединения повстанцев с белой армией в августе 1919 года, когда красные вновь начали наступление, Крюков, как мы помним, вообще расстается со «штатской» жизнью, записавшись добровольцем в действующую армию.

У него были и личные причины для такого решения: красные расстреляли его брата и глухонемую сестру, разграбили его дом с богатой библиотекой. Сам он в 1918 году чудом спасся от расстрела – благодаря помощи Филиппа Миронова.

«Донские ведомости» 12 сентября 1919 года сообщали: «В Усть-Медведицкую дружину зачислен известный донской писатель и секретарь Войскового Круга Федор Дмитриевич Крюков». За неделю до этого, 6 (19) сентября 1919 года, «Донские ведомости» напечатали его корреспонденцию из Усть-Медведицкой: «Красные, занимая станицы и хутора по р. Медведице, нашли там только женщин-старух и детей. Все мужское население, до дряхлых стариков включительно, эвакуировалось за Дон и на сполох своего Донского Атамана дружно отозвалось, стало поголовно под ружье. Чувствуется при организации дела защиты недостаток культурных сил».

Похож ли здесь Крюков на того летописца донского восстания, который тратит свои «культурные силы» на «трудоемкую и объемную переделку текста» ранее начатого романа? Начиная с сентября Крюков, как и вся Донская армия, находился в тяжелейшем походе, завершившемся новороссийским исходом и смертью писателя.

Вот почему гипотеза Макаровых о двух «редакциях» крюковского текста, о переделке им «усть-медведицкого» варианта романа «Тихий Дон» в «вешенский» – за пределами реальности.

И тем не менее они стремятся вычленить из текста «Тихого Дона» некий его «усть-медведицкий» вариант. Нащупать некий «усть-медведицкий» след, будто бы связывающий «Тихий Дон» с Ф. Д. Крюковым. Первое их доказательство тому – место расположения хутора Татарского в «Тихом Доне». Этот хутор, как уже говорилось, – единственный придуманный автором, – в романе не имеет определенных географических координат, что и дает Макаровым надежду найти хоть какие-то следы, связывающие «Тихий Дон» с Крюковым.

Усть-медведицкий след в расположении хутора Татарского они нашли в главе 23-й первой части романа, где на свадьбе Григория Мелехова и Натальи ведут пьяную беседу два заслуженных казака – дед Гришака и дед Максим Богатырев. Выясняется, что один из них – Максим Богатырев – служил в легендарном 17-м Донском казачьем имени генерала Я. П. Бакланова полку, который комплектовался в Усть-Медведицком округе. «Следовательно, – заключают Макаровы, – наиболее вероятно, что именно этот округ, центр которого находился в нескольких десятках километров от Вешенской станицы, ниже по течению Дона, и был первоначально родиной героев «Тихого Дона», где-то здесь поместил автор (то есть Крюков. – Ф. К.) Мелеховский курень на краю хутора Татарского – с названием вымышленным, но явно неслучайным.

И именно здесь родился и жил, писал свои рассказы, избирался казаками в Государственную думу и на Войсковой Круг, а когда подошла нужда – сражался за родную донскую землю русский писатель Федор Дмитриевич Крюков».

Сказано с полной определенностью и – я бы сказал даже – торжественно.

На чем основана эта уверенность?

На Дону не было исторически утвердившегося порядка службы, по которому донские казачьи полки имели постоянные номера, прикрепленные к одному из шести участков (округов) Войска Донского. Известно, что из усть-медведицких станиц казаков брали на службу в 3-й Донской казачий имени Ермака Тимофеевича и в 17-й Донской казачий имени генерала Я. П. Бакланова полки.

Макаровы приводят диалог двух дедов:

«– Чей же будете? Из каких?

– Вахмистр Баклановского полка Максим Богатырев.<...>

– Родствие Мелеховым? <...>

– Ага, дедом довожусь..» (1,109–110).

И – восклицают:

«Вот он, ключ к пониманию текста! <...> Автор точно и недвусмысленно говорит о Баклановском полку как о месте службы деда главного персонажа Григория Мелехова». «Ключ» состоит в том, что таким образом, путем «идентификации полка, в котором служили казаки» (в данном случае – 17-го), осуществляется Макаровыми «выяснение места на Дону, где первоначально был расположен автором родной хутор Мелеховых».

Логика здесь предельно проста: Максим Богатырев, дед Григория Мелехова, служил в 17-м Баклановском полку, который формировался в Усть-Медведицком округе; стало быть, и хутор Татарский, где жил дед Григория Мелехова, был расположен в Усть-Медведицком округе – том самом, где жил и трудился подлинный автор «протографа» «Тихого Дона» Крюков.

Однако эта «стройная» конструкция рушится при соприкосновении с фактами. Дело в том, что на самом деле Максим Богатырев не был и не мог быть дедом Григория Мелехова. И установить это Макаровым не составляло никакого труда. Как известно, деда Григория Мелехова по отцу звали Прокофий. Деда по матери, Ильиничне, как ее величают на всем протяжении романа, звали Ильей. Следовательно, Максим Богатырев дедом Мелеховых быть никак не может. Скорей всего, он – дальний родственник Мелеховых, двоюродный или троюродный дед, причем не по отцу, так как у Прокофия, как известно, братьев не было, а по матери. Чтобы показать свою причастность к роду Мелеховых, он назвал себя «дедом» жениха, опустив степень родства.

Вот почему Максим Богатырев никакого отношения к хутору Татарскому и его местоположению не имеет, о чем и говорится в романе: «– Вахмистр Баклановского полка Максим Богатырев. Сам рожак с хутора... с хутора Красный Яр» (1, 109) – так представляет себя столетний «баклановец» деду Гришаке.

Зато прямое отношение к хутору Татарскому имеют дед Гришака и его «односум» Прокофий Мелехов, чего не хотят замечать Макаровы. Они пишут: «Прокофий, дед Григория Мелехова, воевал в Крымскую кампанию, но каких-либо указаний на место и время участия его в военных действиях в тексте нет. Односум Прокофия, дед Гришака, участвовал в Балканской кампании 1877–78 гг. <...> Немногочисленные сведения, сообщаемые самим дедом Гришакой, не позволяют точно определить полк, в составе которого он воевал на Балканах...» – утверждают Макаровы.

Но, как мы в этом уже не раз убеждались, они невнимательно читают текст «Тихого Дона».

В ответ на рассказ баклановца Максима Богатырева о своих военных подвигах дед Гришака говорит:

« – Довелось и нам царю белому послужить. Под Рошичем был бой, и наш полк, Двенадцатый Донской казачий, сразился с ихними янычирами» (1, 110). Если исходить из рукописи и первоначальной редакции «Тихого Дона», дед Гришака был «односумом» с Прокофием Мелеховым, то есть служил с ним в одном и том же 12-м Донском полку.

Так, основываясь на методике, предложенной самими же Макаровыми, мы приходим к искомому выводу: дед Гришака и его односум Прокофий Мелехов, так же как его внук Григорий Мелехов, призывались из хутора Татарского в один и тот же 12-й Донской казачий полк. А это значит, хутор Татарский располагался в юрте станицы Вешенской и ее хуторов. Вывод, отвергающий предположение Макаровых, будто хутор Татарский был расположен в Усть-Медведицком округе.

Аргумент с дедом Максимом Богатыревым не единственный у Макаровых в качестве доказательства того, что хутор Татарский был расположен в Усть-Медведицком округе. В примечании к главе «Баклановцы (где находился хутор Татарский?)» они пишут:

«К такому же выводу привел нас анализ текста повстанческих глав. Он содержит три независимых указания (курсив Макаровых. – Ф. К.) на местоположение хутора Татарского существенно ниже Вешенской: путь отступления повстанцев в мае, характер описания боев с красными при соединении с конной группой Секретева, а также тот факт, что зимой 1919 г. Григорий с Петром слышали канонаду боя гундоровцев, прорывавшихся на юг в районе станицы Усть-Хопёрской. Это было бы невозможно, если хутор находился вблизи Вешенской станицы».

Рассмотрим каждое из этих «независимых указаний».

Первое «указание»: «путь отступления повстанцев в мае». Этому «указанию» у Макаровых посвящена целая глава: «Отход повстанцев. Местоположение х. Татарского». «Первое указание на местоположение хутора, – пишут они, – дает время движения Прохора Зыкова от Татарского до Базков – целый день, из чего следует, что расстояние от хутора до станицы составляло несколько десятков верст. Этот факт находится в противоречии с другими местами романа, где встречаются совершенно иные сроки. Например, после принятия присяги Григорий вместе с другими молодыми казаками в декабре дошел пешком от Вешенской до хутора всего за два часа, т.е. расстояние не превышало десятка верст».

Речь идет о возвращении Прохора Зыкова – ординарца Григория Мелехова – из Татарского в Вешенскую через хутор Базки во время отступления повстанцев весной 1919 года. Макаровы вновь искажают текст романа.

Во-первых, откуда взялся «целый день»? В тексте сказано, что «Прохор Зыков двое суток погостил дома» и «двадцать второго выехал в Вешенскую» (3, 379), а «уже перед вечером он приехал на Базки» (3, 389), на место переправы через Дон в Вешенскую. В тексте не сказано, когда именно выехал Прохор, когда «перед вечером» приехал на Базки, – он мог выехать в полдень, поскольку никак не торопился в эту дорогу, а приехать «перед вечером» – в 4 или 5 часов пополудни.

Но самое главное – путь ординарца Григория Мелехова Петра Зыкова из родного Татарского до Базков, расположившихся на другом берегу Дона, напротив Вешенской, в принципе отличался от зимней прогулки Григория из Вешенской домой.

Тогда, после принятия присяги, это был свободный, пустынный путь, который молодые казаки и в самом деле преодолели за два часа. Теперь же шло отступление армии, и на дорогах было столпотворение: «Всю дорогу до самого Громка Прохор ехал, обгоняемый подводами беженцев. Ехал он не спеша, почти все время шагом»; «Подводы двигались медленно. Быки лениво мотали хвостами, отгоняли гудящих слепней...» (3, 379, 384).

Поток беженцев, естественно, приводил к заторам. Возле моста у хутора Большой Громок была выставлена специальная застава, чтобы отлавливать дезертиров. «В проулке образовался затор. Так плотно стиснулись повозки, что потребовалось выпрягать быков и лошадей, на руках вывозить арбы к мосту. Хряпали, ломались дышла и оглобли, зло взвизгивали кони, быки; облепленные слепнями, не слушая хозяйских окриков, ошалев от нуды, лезли на плетни. Ругань, крик, щелканье кнутов, бабьи причитанья еще долго звучали около моста. <...>

Прохора Зыкова тоже задержали на Громке.<...> Уже перед вечером он приехал на Базки...» (3, 389).

Возможно ли при подобных обстоятельствах установить хоть сколько-нибудь точный хронометраж пути от Татарского до Вешенской и на этом основании передвинуть Татарский на «несколько десятков километров» в направлении станицы Усть-Хоперской Усть-Медведицкого округа?

Перейдем ко второму «независимому указанию» о расположении хутора Татарского – «описание боев с красными при соединении с конной группой Секретева».

«Неожиданно перед нами возникает очень интересная возможность, – пишут Макаровы, – независимым способом определить, в каком именно месте на Дону поместил автор родину своих героев – хутор Татарский. Из общей картины заключительных событий восстания следует, что в представлении автора хутор Татарский находился от Вешенской за хутором Фроловым, за линией боев 26 – 28 мая – ниже по течению Дона. Совершенно независимо мы снова обнаружили указание автора на расположение хутора Татарского относительно далеко от Вешенской, где-то вблизи станицы Усть-Хоперской...».

В этом «указании» ключевым моментом является местоположение хутора Фролова, за которым проходила «линия боев 26 – 28 мая» и который, как они считают, находился ниже Вешенской, а уже за ним, «где-то вблизи станицы Усть-Хоперской», располагался и хутор Татарский.

Но если бы Макаровы открыли «Карту Области Войска Донского», изданную до революции Картографическим заведением Ильина, о которой мы уже говорили, то они обнаружили бы, что хутор Фролов расположен на расстоянии нескольких десятков километров от Вешенской не вниз, а вверх по течению Дона. Следовательно, хутор Фролов ни к Усть-Хоперской станице, ни к расположенному вблизи нее хутору Татарскому отношения не имеет, хотя линия боев и проходила через него. Но она проходила не там и не так, как предполагают Макаровы.

А это означает, что нет никаких причин – в «скрытом, неявном виде», либо в открытом и явном – переносить воображаемый хутор Татарский в окрестности Усть-Хоперской станицы Усть-Медведицкого округа.

Судя по тому пути, который проделал Прохор Зыков от Татарского до Базков по правому берегу Дона через хутора Рубежный, Рыбный, Громки и, наконец, Базки – а они, судя по карте, следуют один за другим, – можно предположить, что Шолохов расположил хутор Татарский где-то между хутором Рубежным и Плешаковым, на правой стороне Дона, в границах Вешенского юрта. Дальше по Дону шли станицы Еланская и Усть-Хоперская, которая в 1918 году из Усть-Медведицкого округа перешла в Верхне-Донской.

Это – примерное – расположение хутора Татарского вполне объясняет, а точнее – опровергает и третье «независимое указание», выявленное Макаровыми в тексте «Тихого Дона», будто хутор Татарский находился в Усть-Медведицком округе: «зимой 1919 года Григорий с Петром слышали канонаду гундоровцев, прорывавшихся на юг в районе станицы Усть-Хоперской».

Речь идет о главе 17-й шестой части романа, когда красные в конце 1918 года наступали на Дон. Отказавшись от мысли отправиться всей семьей в отступление, оставшиеся в Татарском Григорий и Петр с тревогой встречают красных. «За бугром далеко погромыхивали орудийные раскаты.

– По Чиру бой идет, – определил Пантелей Прокофьевич.

На вечерней заре и Петро и Григорий не раз выходили на баз. Слышно было по Дону, как где-то, не ближе Усть-Хоперской, глухо гудели орудия...» (3, 136).

Как пишут Макаровы, ссылаясь на «Полное географическое описание России» под редакцией В. П. Семенова-Тянь-Шанского, между Вешенской и Усть-Хоперской станицами примерно 44 версты. Но если хутор Татарский, по мысли Шолохова, был расположен где-то на 10 с чем-то верст по Дону ниже Вешенской, то тридцать верст, отделявших его от Усть-Хоперской станицы, где шел бой, вполне позволяли слышать по Дону «немой гул орудий». Точно так же, как он был слышен «за бугром» – по Чиру, хутора которого были расположены ничуть не ближе, чем Усть-Хоперская.

Метод текстологической «дактилоскопии» в той степени, в какой он касается географических координат в романе «Тихий Дон», вновь помогает нам уяснить подлинные реалии, отраженные в романе, и показать, что ни один из аргументов, выдвинутых Макаровыми в доказательство их предположения, будто хутор Татарский был размещен автором некоего «прототекста» «Тихого Дона» в Усть-Медведицком округе, не выдерживает проверки фактами и текстом романа.

«Историческое пространство» романа

Если прорваться сквозь внешнее наукообразие Макаровых (оно, как известно, всегда способствует затемнению истины, а не прояснению ее) к логической сути их чрезвычайно запутанного построения, то конструкция организации «художественного пространства» романа в их представлении выглядит следующим образом.

По их утверждению, роман «Тихий Дон» создавался в несколько этапов.

Первый этап. «Тихий Дон» в значительной своей части был написан будто бы еще до начала Вешенского восстания на материале Усть-Медведицкого округа, и хутор Татарский располагался где-то недалеко от Усть-Медведицкой. «<...>В основе большей части текста «Тихого Дона» – первых пяти частей вплоть до середины шестой части, лежит текст неизвестного автора, написанный до начала Вешенского восстания, во всяком случае, не позднее зимы 1919 г. <...> Когда создавалась ранняя редакция «Тихого Дона», автор еще не знал о том, что в конце зимы 1919 г. разразится Вешенское восстание, и поэтому поместил своих персонажей в иные места сообразно со своим первоначальным замыслом».

Место это, естественно, – станица Усть-Медведицкая, а «неизвестный автор» известен Макаровым: это Крюков. Но поскольку ни одного факта для доказательства этого предположения у них нет, они осторожно называют Крюкова пока что «неизвестным автором» «первой редакции».

Второй этап. Когда «неизвестный автор» узнает о начале Вешенского восстания, то основные казачьи персонажи «Тихого Дона» и фокус описываемых событий Гражданской войны на Дону перемещаются им «в эпицентр героического восстания казаков на Верхнем Дону весной 1919 г.»<...>Начало восстания повлекло за собой переработку автором текста «Тихого Дона» такую, что автор романа перенес свое повествование и поместил его в эпицентр восстания». Это потребовало от него «трудоемкой и объемной переделки текста, перемещения географии романа на новое место», «переноса автором места действия «Тихого Дона», вымышленного хутора Татарского, в Верхне-Донской округ, в юрт Вешенской станицы. Первоначально хутор был помещен автором в иной округ Области войска Донского, вероятнее всего – в Усть-Медведицкий». Так возникла «вторая редакция» романа, принадлежащая все тому же автору – Крюкову. Впрочем, по мнению «антишолоховеда» Мезенцева, всю эту работу по перемене географических названий выполнил за Крюкова тесть Шолохова Громославский.

Третий этап, когда на сцену выходит «соавтор», то есть Шолохов, функция которого – «механическое, компилятивное объединение <...> текста обеих авторских редакций при отсутствии видимого понимания им (соавтором) возникающих принципиальных расхождений и внутренних противоречий».

Уф-ф-ф!!

Вся эта сложная умозрительная конструкция придумана Макаровыми при полном отсутствии каких бы то ни было фактических доказательств. И прежде всего – доказательств самого существования «прототекста» «Тихого Дона», принадлежащего неизвестному «автору».

Они возлагают на Крюкова весь этот нелепый сизифов труд – перемонтировки, переделки, перелицовки романа, перевода его неповторимых образов и персонажей, имеющих реальных прототипов, а также топографии и топонимики романа из одного «художественного пространства» в другое. Но подобная манипуляция художественным текстом произведения невозможна. Само предположение о такой «перемонтировке» – нелепость. Как невозможна и манипуляция историческим пространством романа, что Макаровы пытаются делать.

«Историческое пространство автора (под которым мы подразумеваем всю совокупность сведений об упоминаемых в художественном произведении исторических событиях, лицах, участвующих в них, обстановке и условиях жизни описываемого времени, географических, хронологических и иных сведениях, которые введены волей автора в текст повествования) можно условно разделить на две области. Одна из них охватывает используемые автором надежные и достоверные сведения. Это прежде всего информация либо общеизвестная (сведения по географии, экономической и политической истории, литературе и т. д.), либо известная непосредственно автору благодаря его личному жизненному опыту, участию в тех или иных событиях и проч.

Другая часть исторического пространства создается автором привлечением дополнительных источников. Это может быть и чьим-то устным сообщением, и статьей в повременной печати, и книгой воспоминаний. <...>

Таким образом, историческое пространство художественного произведения в главных чертах совпадает с совокупностью исторических знаний и представлений автора», – утверждают Макаровы.

Именно под этим углом зрения, анализируя исторические печатные и архивные источники, к которым обращался Шолохов, создавая свой роман, его биографию, источники «устного предания», незаурядную роль таких личностей, как Харлампий Ермаков и Павел Кудинов, всю сложнейшую систему прототипов «Тихого Дона» и «географических пространств» в романе, мы и рассмотрели выше реальное наполнение Шолоховым исторического пространства романа «Тихий Дон».

А что в этом отношении представлено «антишолоховедением», например теми же Макаровыми? Мало того, что ими не представлено ни одного факта, свидетельствующего хоть о каком-то отношении Крюкова к «Тихому Дону», ни одной странички, ни одной строчки рукописей или архивов Крюкова, которые относились бы к этому роману, – не представлено и никаких доказательств того, что Крюков вообще имеет хоть какое-то отношение к историческому и художественному пространству «Тихого Дона».

Автор «Тихого Дона» – Краснушкин?

Несостоятельность гипотезы, будто «Тихий Дон» написал Ф. Д. Крюков, очевидна.

Дополнительный удар по «крюковской» версии пришел с неожиданной стороны. В декабрьском номере рижского журнала «Даугава» за 1990 год была перепечатана из иерусалимского журнала «22» статья 3. Бар-Селлы «Тихий Дон» против Шолохова», положившая начало целой серии статей этого критика. Смысл его публикаций – доказать, что автора «Тихого Дона» искали не там. «Чего проще – читай Крюкова, сравнивай и уличай», – пишет Бар-Селла.

Прочли, сравнили... Крюков – писатель неплохой, не хуже Чирикова, и написал много, и публиковался часто, и откликался на события... А «Тихий Дон» написан гениальным писателем, никак по таланту не ниже Платонова. А раз Чириков не Платонов, то и Крюкову «Тихий Дон» написать было не под силу. Да и не похоже... Все другое, одно общее – про казаков. Но ведь и про казаков не всякий роман – «Тихий Дон».

Эта точка зрения с некоторых пор стала определяющей в «антишолоховедении». «Антишолоховеды» бросились искать автора «Тихого Дона» «в другом месте».

В статье «Плагиатор ли Шолохов? Ответ оппонентам» Г. Хьетсо писал:

«... Сомневается в кандидатуре Крюкова не только Солженицын. Характерной чертой этой дискуссии последних лет является выдвижение всё более невероятных кандидатов в авторы эпопеи. Так, предположение о том, что «Тихий Дон» мог быть написан расстрелянным еще в конце августа 1921 года Николаем Гумилевым, просто фантастично. Однако автор в письме ко мне от 1/VI 1993 года настаивает на своем. «Я действительно считаю Николая Гумилева не только возможным, но единственным автором «Тихого Дона». Избежав гибели в Петрограде в роковом двадцать первом году, он бежал на Дон, сменил имя, занялся привычным ремеслом. Выход в 1923 году в свет «Донских рассказов» положил начало грандиозной литературной мистификации. Гумилев создал роман огромной художественной силы, но, учитывая сложившиеся обстоятельства его судьбы, он добровольно передавал все написанное им другому человеку».

«Крайне неубедительной является, – продолжает Г. Хьетсо, – и кандидатура полузабытого прозаика Ивана Родионова, не говоря уже о странной кандидатуре Александра Серафимовича, якобы на старости лет втайне написавшего эпопею для Шолохова. <...> Нельзя не согласиться с Петром Бекединым, что чем длиннее становится список кандидатов, тем очевиднее комизм ситуации. Вообще в работах новых противников Шолохова обнаруживается какая-то злость, угрожающая перешагнуть все границы научной дискуссии и скорее всего свидетельствующая о полном бессилии их аргументации».

Бар-Селла предложил своего «кандидата» на авторство великого романа: «Имя настоящего автора романа «Тихий Дон» известно мне уже 15 лет. Трудно так сразу и безоглядно раскрыть тайну, которую хранил в себе 15 лет».

Но кто же этот «гениальный писатель, по таланту не ниже Платонова», который написал «Тихий Дон», и как нашел его Бар-Селла?

«Стремя «Тихого Дона» меня не убедило, – признается Бар-Селла. – По мысли Д*... коммунисту написать гениальный роман было просто не под силу, поскольку гений и коммунист – две вещи несовместимые. А мне тут же вспомнился Андрей Платонов – не просто коммунист – хуже: коммунист-фанатик... Что же до филологических аргументов, то их у Д* почти что и не было...».

В подтверждение этой мысли Бар-Селла писал:

«Возражая против принадлежности «Тихого Дона» перу Шолохова, приводят часто такой аргумент – комсомолец (а в дальнейшем – коммунист) не мог написать роман антисоветский и белогвардейский по духу!

В таком заявлении логического противоречия нет, но есть одна трудность: в контакт с духами (хотя бы и романа) вступить чрезвычайно сложно».

В качестве автора «Тихого Дона» Бар-Селла предлагает свою кандидатуру – журналиста и литератора В. Севского (Краснушкина), еще более далекого от «гениальности», чем Крюков. Если Крюков, на взгляд Бар-Селлы, по таланту не выше Чирикова, то Севский (Краснушкин) – не выше Боборыкина, только не столь плодовит.

«Открыл» Бар-Селла в Севском (Краснушкине) автора «Тихого Дона» с помощью «Казачьего словаря-справочника» в 3-х томах (первый том вышел в Канаде, второй и третий – в США, в Калифорнии). Именно в этом словаре, на который мы неоднократно ссылались, не предполагая, что именно на его страницах будет «раскрыта тайна» «Тихого Дона», Бар-Селла, как он сам признается, узнал о существовании провинциального журналиста Вениамина Алексеевича Краснушкина, который выбрал себе литературный псевдоним Виктор Севский.

Из словаря Бар-Селла узнал, что «Краснушкин Вениамин Алексеевич (дон.) – род. ок. 1880 г. в ст. Константиновской; талантливый журналист и пионер патриотической и художественной журналистики Всевеликого Войска Донского. В 1918–19 гг. редактор-издатель ростовского журнала «Донская волна». Литературный псевдоним – «Виктор Севский». Погиб в застенках ростовской Чека».

Узнав из словаря о существовании «пионера патриотической и художественной журналистики» казачьего Дона, Бар-Селла предпринял дополнительные изыскания и установил, что В. Краснушкин (Севский) был не только журналистом, но и театральным критиком, а также беллетристом. «Конечно, не все перечисленные сведения содержались в краткой биографической справке «Казачьего словаря», – замечает он. – Многое пришлось отыскивать по крохам, листая сотни исторических трудов, документальных публикаций, библиографических и справочных пособий, мемуаров...».

Как видите, в основе изысканий Бар-Селлы лежит та же методология, что и у предшественников: кто, по биографическим показателям, мог бы написать «Тихий Дон»?

Каков же итог столь тщательных изысканий? И какие убедительные аргументы позволили Бар-Селле заявить: «Да, это он – автор «Тихого Дона»? Ему удалось установить, что свой журналистский путь В. Краснушкин начал в 1911 году в газете «Ростовская копейка», где возглавил литературный отдел, а перед этим написал роман «Кровавая слава» – о холодящих кровь приключениях золотоискателей в сибирской тайге. «... Имя одного из героев – Стеблицкий... заставляет вспомнить другую фамилию... Листницкого...» В том же 1911 году выходит в свет первая – и единственная – книга беллетриста Севского-Краснушкина: «Провинциальные картинки (Из жизни города Глушинска)», нечто вроде «Нравов Растеряевой улицы», ничем, казалось бы, не напоминающая «Тихий Дон». «Но в романе есть две главы (в начале второй части), – указывает Бар-Селла, – повествующие о нравах хуторской интеллигенции (хозяин магазина, почтмейстер, учитель, студент и один дворянин – Листницкий). Как сам набор этих персонажей, так и некоторые черты их образов обнаруживают, – по мнению Бар-Селлы, – разительное сходство двух произведений» – «Провинциальных картинок» и «Тихого Дона».

Потом Краснушкин сотрудничает в газетах «Донское утро», «Приазовский край», «Утро юга», где он опубликовал более 300 корреспонденций, статей, фельетонов. В 1917 году его приглашают фельетонистом в газету «Русская воля» (Петроград), а после ухода из нее он сотрудничает в журналах «Новый Сатирикон», «Аргус», «Журнал журналов», «Барабан», «Бич»...

6 января 1918 года Севский становится главным редактором газеты войскового правительства «Вольный Дон» (Новочеркасск) и, выпустив 33 номера, скрывается от красных; с 1919 года он – редактор журнала «Донская волна». Его перу принадлежит документальный очерк «Генерал Корнилов» (Ростов-на-Дону, 1919).

Мы со всем старанием перечисляем результаты поисков Бар-Селлы для того, чтобы уяснить: каковы же аргументы, каковы доказательства того, что именно В. Севский (Краснушкин) написал «Тихий Дон»? Их просто нет.

Бар-Селла относит к числу аргументов то, что Краснушкин родился и вырос на Дону, что в годы Первой мировой войны он был призван в казачьи войска 10 августа 1914-го, а 17 сентября того же года демобилизован по болезни. «Автора дневника провожают на фронт 12 августа 1914 года, а 5 сентября – последняя запись в дневнике – он погибает», – многозначительно замечает Бар-Селла, имея в виду дневник студента Тимофея.

Но принадлежность к казачеству и подобные случайные совпадения недостаточны для доказательства авторства «Тихого Дона». Справедливы слова самого автора новой гипотезы: «...и про казаков – не всякий роман «Тихий Дон».

Еще одним аргументом в пользу авторства Краснушкина Бар-Селла считает то, что в годы гражданской войны предполагаемый кандидат в авторы «Тихого Дона» находился в «стане белых», хорошо знал жизнь «белого лагеря» и редактировал журнал «Донская волна», пока не был расстрелян красными в январе 1920 года. Но если бы Севский (Краснушкин) имел отношение к роману «Тихий Дон», это не могло не получить хоть какого-то отзвука в тех более чем трехстах его корреспонденциях в газетах «Приазовский край» и «Утро юга», и уж тем более на страницах «Донской волны». Однако Бар-Селла не обнаружил в них ни одной ниточки, хоть как-то связывающей Севского (Краснушкина) с «Тихим Доном». И это неудивительно, поскольку, судя по биографии «претендента на авторство», на Верхнем Дону он никогда не был, а на территории повстанцев и быть не мог, поскольку в это время находился в Ростове. Именно из-за отсутствия информации «Донская волна» обошла Вешенское восстание практически полным молчанием. «В «Тихом Доне» – ни капли «Донской волны» – так назвал свою статью Г.С. Ермолаев, специально изучивший этот вопрос. «Просмотрев в свое время подшивку «Донской волны», я не нашел в ней ничего, что можно было бы причислить с полной уверенностью к историческим источникам «Тихого Дона», – заключил он.

Решающий аргумент в вопросе об авторстве «Тихого Дона», на взгляд Бар-Селлы, – текст повести В. Севского (Краснушкина) «Провинциальные картинки», обнаруживающей «разительное сходство» ее с романом «Тихий Дон».

В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью «заклеймить эту пошлость и косность». В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), «прочли... и вздохнули».

Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснушкина), в котором Бар-Селла обнаружил «разительное сходство» с «Тихим Доном», с тем, чтобы и они «прочли и вздохнули».

«Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь «свое суждение» – устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин «вывел в люди» писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского, и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья, и крестьяне – члены банка – в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину». И т. д.

Подобную «прозу» можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на «юмор и сарказм» и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) «Генерал Корнилов» написан чуть лучше – но только потому, что это – откровенно журналистская, документальная работа.

Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух университетах – Московском и Иерусалимском, – Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснушкин) не мог быть автором «Тихого Дона». Не существует ни одного доказательства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к «Тихому Дону», так же как и А. Платонов – к роману «Они сражались за Родину». Платонов индивидуален и узнаваем ничуть не меньше, чем Шолохов. Выдумка Бар-Селлы – или плод абсолютной филологической глухоты, или злонамеренный эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.

С этим согласна и часть «антишолоховедов». Говоря о «способе», каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором «Тихого Дона», Макаровы пишут:

«Что можно сказать в связи с этим «открытием»? Лишь то, что исследователь немножко поторопился в своих выводах. <...> Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого «приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...». Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя».

Выразительны эти взаимные упреки в «непрофессионализме», адресованные «антишолоховедами» друг другу, – к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их «трудов», печатью непрофессионализма отмечены работы и тех и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы – «открытие» Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла – гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых в отношении Крюкова.

Похоже, для «антишолоховедения» не так уж и важно, кто написал «Тихий Дон» – Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное – не в доказательстве того, что «Тихий Дон» написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него – развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.

Текстологическая вседозволенность

При решении научной задачи исключена эта необъяснимая озлобленность, которой пронизана работа 3. Бар-Селлы, который переходит пределы не только научной корректности, но и элементарных человеческих приличий. Даже «антишолоховеды» Макаровы указали своему коллеге на «недопустимый тон, который сколь невозможен и неприемлем в научном исследовании, столь же и опасен». Эту опасность Макаровы видят прежде всего в том, что «рядового читателя, воспитанного на «Тихом Доне», любящего это произведение, его героев, взятый по отношению к Шолохову ернический тон не только оттолкнет от повествования, но и определит стойкое негативное отношение к любым другим попыткам разрешить проблему авторства».

Макаровы не понимают, что «опасность», о которой они пишут, прежде всего в том, что «антишолоховеды» глубоко оскорбляют тех, кто считает Шолохова великим национальным русским писателем, а «Тихий Дон» – национальным народным достоянием.

В мире сегодня в ходу термин «политкорректность». О какой «политкорректности» может идти речь, когда книгу о русском гении 3. Бар-Селла, забыв о презумпции невиновности, называет «Текстология преступления». Отрывки из нее публикуются в разных периодических изданиях и пестрят перлами вроде обвинений Шолохова в «зверином невежестве»; без предъявления хоть сколько-нибудь серьезных доказательств в ней делаются заявления: «пришло время назвать вора вором, а «Тихому Дону» вернуть имя настоящего автора», или же: «Только бесстыдство водит рукой подонка, вставляющего в блистательную прозу свой «идеологический» мусор»...

Такого рода вседозволенность по отношению к великому русскому писателю свидетельствует, как правильно заметил Г. Хьетсо, только об одном: о полном бессилии аргументации «антишолоховедения» и о его поражении. И, конечно же, о крайне низкой культуре оппонента, позволяющего себе дискуссию на таком запредельном уровне.

Если Медведева-Томашевская, Р. Медведев, Солженицын выдвигали идею «соавторства» Крюкова и Шолохова в отношении «Тихого Дона» как гипотезу, которую, по собственному их признанию, они так и не смогли доказать, то для Бар-Селлы авторство В. Севского (Краснушкина) – непреложный факт. В своей аргументации он исходит все из того же гипотетического тезиса о мифическом «протографе», «прототексте» некоего «автора», который неумело «переписал» Шолохов. Только Бар-Селла считает таким «автором» «протографа» «Тихого Дона» не Крюкова, а Краснушкина.

В своей антишолоховской позиции он заходит настолько далеко, что вообще отрицает факт существования рукописей Шолохова. В статье «Рукописи не бомбят!» («Окна», Тель-Авив, 6 июля 1995 г.) Бар-Селла в совершенно непозволительном, кощунственном тоне пишет о том, как был разбомблен дом Шолоховых в Вешенской и во время бомбежки погибла мать М. А. Шолохова:

«Представьте себе на минуту – приезжает человек забирать мать, а тут бомбежка. Он в канаву – прыг. А как немец отбомбился, в машину – скок. Только его и видели. А тут же, на том же самом дворе, у сараев мамаша убитая, Анастасия Даниловна. А вроде как за мамашей приезживал...

Стоило Шолохову отъехать, – продолжает фантазировать Бар-Селла, – как на дом с мезонином и без хозяйки налетели соседи (сгорел дом позже), разнесли ящики (знал Шолохов свой народ, знал, что делал, когда посуду в землю зарывал), разбросали все бумаги... А в НКВД вскрыли несгораемый ящик и увидели, что за архив там лежит...».

В нравах желтой прессы Бар-Селла продолжает ёрничать:

«... В железный ящик (т. е. в сейф) Шолохов сложил не рукописи и не письма коллег по литературному цеху, а ценности нетленные – вовсе не бумажные (дензнаки уж больно сильно подешевели), но золото и бриллианты, этот ящик он и сдал на хранение в НКВД, чекистов об этом, естественно, в известность не поставив. После чего ценности эти были украдены, видимо, самими чекистами, заявившими, что ящик пропал в спешке и неразберихе срочной эвакуации. Шолохову оставалось скрежетать зубами. Но тогда Шолохов понял, что ему выпала редкая удача – разом покончить с неприятными вопросами относительно авторства «Тихого Дона»: все рукописи, все черновики, все подготовительные материалы погибли! А на нет и суда нет!».

Что касается хранящихся в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) РАН рукописей частично третьей и четвертой книг «Тихого Дона», две страницы из которых были переданы Академией наук СССР в дар Нобелевскому комитету, то этот вопрос тель-авивский литературовед решил просто: это – «подложная рукопись. Когда она была изготовлена, Бог ведает».

Правда, в 1989 году, сообщает Бар-Селла, появилась информация, что Львом Колодным найдены «уже не огрызки рукописей III и IV книг романа, а полностью и целиком две первых... Туману он напустил вокруг своего открытия изрядно, но кое-что удалось выяснить в ходе личной беседы, состоявшейся года два назад в Иерусалиме. На вопрос, почему так тщательно скрывается место нахождения рукописи, Колодный ответил, что хранится она у одной старушки, а объявлять имя старушки он не хочет по причине понятной: убьют старушку, если узнают, и рукопись украдут».

Практически ничего не зная об этой рукописи (так же, впрочем, как и о шолоховской рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме), Бар-Селла ничтоже сумняшеся заявил:

«Рукопись того, что известно как две первые книги романа, пока не опубликована. Сказано только, эта вторая исполнена рукой шолоховской супруги, Марии Петровны (?!).

Но ясно уже сейчас: чья бы рука ни изготовила данную рукопись, доказать авторство Шолохова она не может. И вот почему: человек, переписавший от руки «Войну и мир», – не Лев Толстой. Для того, чтобы стать Львом Толстым, нужно «Войну и мир» не переписать, а написать. А что касается рукописного «Тихого Дона», то разве у кого-то возникала мысль, что Шолохов до того обнаглел, что поленился чужой роман собственной рукой переписать? Так прямо чужую рукопись со всеми ерами и ятями в редакцию принес?

Нет, претензии к Шолохову иные – и главная та, что он не только чужую рукопись перекатал, но и не понял того, что перекатывает. А он не понял...».

Исходные позиции Бар-Селлы настолько необъективны и предвзяты, а тон дискуссии настолько неуважителен, что возникает вопрос: стоит ли вступать в научный спор с таким оппонентом? Но, вполне возможно, именно на это – на нежелание опускаться до спора с ним – Бар-Селла и рассчитывает, дабы с помощью эпатажа сохранить, – как пишут Макаровы, – «монопольное положение среди исследователей шолоховской (антишолоховской. – Ф. К.) темы». Как видим, Бар-Селла считается монопольным лидером современного «антишолоховедения», и этот факт лучше, чем что-либо другое, говорит о его состоянии.

Л. Кацис значительную часть своей статьи «Шолохов и «Тихий Дон»: проблема авторства в современных исследованиях» посвящает именно 3. Бар-Селле, которого защищает от критики Макаровых и соглашается с А. И. Солженицыным в том, что им проведен «очень убедительный текстологический анализ». Л. Кацис дает развернутую характеристику «принципов» этого «анализа»: «На основе анализа ошибок и несообразностей в «ТД» он показывает, что изготовители (или изготовитель) книги настолько боялись отказаться от самых малых кусков Авторского текста, что использовали даже черновики, написанные скорописью. Использовали, не замечая, что те же события или сведения есть и в пространных вариантах. <...>

В своих работах израильский исследователь пытается также понять, какие свойства Авторского почерка привели к ошибкам посмертных расшифровщиков».

Если такой «исследователь», как Бар-Селла, сумел занять «монопольное положение» в «антишолоховедении», значит, его кризис и в самом деле зашел очень далеко. Для более ясного представления о характере этого кризиса и постижения методики и методологии работы современных «антишолоховедов», степени доказательности их аргументации полезно – при всем неприятии тона статей Бар-Селлы – внимательно всмотреться в них.

Главное обвинение Шолохову Бар-Селла формулирует так: «...не может автор не понимать, что в его собственном романе делается. Не бывает таких авторов. А в «Тихом Доне» – это сплошь и рядом. Начинается, скажем, война. Хорошо. А потом еще раз, через 30 страниц. Она же. В том же месте, в тот же час, с теми же людьми.

Я, когда первый раз такое увидел, – глазам не поверил. И второй раз, в другом месте то же самое: об одном и том же, но дважды. В третий раз удивляться перестал – задумался. И понял: один кусок – это роман, а второй – план. Экономный такой автор – составил план главы, написал главу. Что же с планом делать? Не пропадать же ему! А давай мы его тоже напечатаем...

В конце концов разобрался я, что к чему: те самые черновики романа, о пропаже которых 40 лет тужил Шолохов, никуда не пропадали – они напечатаны во всех, сколь их ни есть, изданиях «Тихого Дона». Только это не сразу поймешь. Потому что напечатаны они заодно с беловиками!».

И далее:

«Не мог Шолохов, будь он автор романа, не знать того, как роман писался, – не знать, что у автора было черновиком, а что беловиком… не мог Шолохов в 1925 – 1927 годах (когда, как нас уверяют, писались 1-я и 2-я части романа) не знать, что в 1914 году началась Первая мировая война. Значит…».

Нелепость подобного обвинения очевидна. Документы свидетельствуют, что в начале главы 10-й, как и в самой главе, повествуется о первой неделе войны, в которой принимал участие Григорий Мелехов в составе 12-го Донского казачьего полка 11-й кавалерийской дивизии, завершившейся 8 августа захватом Лешнюва, а глава 12-я рассказывает о следующей – второй неделе войны, то есть в этих отрывках последовательно рассказывается вначале о первом, а потом о втором этапах боев.

Важно и то, что главы 10-я и 12-я в третьей части романа, в окончательной книжной редакции разделенные лишь главой 10-й – «дневником» вольноопределяющегося студента Тимофея, в первоначальной, черновой редакции шли под номерами 10 и 16. Естественно, что столь большая дистанция между главами в момент их написания и определила необходимость напомнить читателю о конфигурации изменяющегося расположения воинских частей.

Однако Бар-Селле нет дела до реальных фактов – ему достаточно его фантазий, чтобы на их основе обличать Шолохова.

«... Бесстыдство водит рукой подонка»

Еще один пример текстологической вседозволенности содержится в статье Бар-Селлы «Имя», опубликованной под общим заглавием «Тайна века» в тель-авивской газете «Окна» (1997, 26 июня – 17 июля). Эта статья не поспела в книгу «Тихий Дон» против Шолохова», опубликованную в сборнике «Загадки и тайны «Тихого Дона» (Самара, 1996).

«Много тайн несет в себе «Тихий Дон», – пишет здесь Бар-Селла... – И главная из них: кто написал? Когда?

Но есть тайны и рангом поменьше. Не тайны, а так – загадки. Высунется вдруг из романной струи какая-то коряга, а ты стоишь недоумевая – откуда она взялась и что здесь постарались утопить бесследно и навсегда?

Одна такая нелепость выплыла во 2-й книге – в 16-й главе 4-й части:

«Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по ложбинистым увалам, искромсанным бронзовой прожелтенью луговин.

Романовский проследил за его взглядом и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец застекленного безветрием Днепра, на дымчатые поля Молдавии, покрытые нежнейшей предосенней ретушью...».

И вот тут возникает одна проблема: город Могилев действительно стоит на реке Днепр, но в какую сторону через Днепр ни смотри – Молдавии никак не увидишь. Из Могилева, хоть вправо гляди, хоть влево, – ничего не углядишь, кроме Белоруссии.

И вот такая неприличная ошибка держалась в романе как минимум 8 лет – вплоть до издания 1936 года».

И в самом деле, откуда в Могилеве Молдавия? Бар-Селла знает, откуда, поскольку ему известно, кто на самом деле написал «Тихий Дон»: автор «Провинциальных картинок» Виктор Севский (Краснушкин), Шолохов же, переписывая чужой текст, как всегда, все перепутал! На самом-то деле у Севского (Краснушкина) разговор Корнилова с Романовским происходил совсем в другом месте и в другое время. «Какую реку надо назвать, чтобы «любоваться Молдавией?» – спрашивает Бар-Селла. – Ясно: Днестр. А какой город стоит на Днестре?.. Это – Могилев-Подольский. Здесь протекает Днестр, а прямо за рекой – Молдавия».

«Что же это все значит? – продолжает фантазировать Бар-Селла. – А значит это только одно: разговор между Корниловым и Романовским состоялся не 29 августа, а на полтора месяца раньше – в июле 1917 года. И не в Могилеве на Днепре в Ставке, а в штабе 8-й армии Юго-Западного фронта, поскольку генерал Корнилов возглавлял 8-ю армию в июле 1917-го и армия эта воевала на стыке с частями Румынского фронта, а «отсюда до Молдавии рукой подать».

Постойте-постойте, скажете вы, но ведь штаб 8-й армии находился не в Могилеве-Подольском, а в Каменец-Подольском, расположенном на реке Смотрич, откуда никакой Молдавии не видать?! Но дело в том, – объясняет Бар-Селла, – что автор романа, то есть Севский (Краснушкин), «пал жертвой чьей-то ошибки, – кто-то перепутал Каменец-Подольский с Могилевом-Подольским. Ошибка вполне понятная – Могилев был у всех на слуху. И тогда автор переносит своих героев на берег Днестра и заставляет их вглядываться в молдавский берег. А потом этот текст попадает в руки Шолохову, который, судя по всему, так и не сообразил, о каком Могилеве идет речь. Можно думать, что даже название реки его не остановило – ведь Днепр и Днестр так похожи, оба через «ять»: что Днепр, что Днестр – все едино».

Вот такой пассаж, в котором даже для «антишолоховедения» поставлен рекорд фантасмагоричности и беспардонности.

Бар-Селла заявляет, будто разговор генерала Корнилова с генералом Романовским, которому посвящена XVI глава четвертой части романа, на самом-то деле происходил «на полтора месяца раньше» и велся, оказывается, «не о неудаче «корниловского мятежа», а о той поистине катастрофической ситуации, «когда блестяще проведенное 25–28 июня наступление 8-й армии уже 9 июля закончилось полным поражением Юго-Западного фронта...» Но откуда он это взял? Ведь в романе нет и намека на поражение 8-й армии и Юго-Западного фронта. О действиях этой армии под командой генерала Корнилова в «Тихом Доне» вообще не упоминается. А вот тема «корниловского мятежа» и судьбы самого Корнилова – центральная для всей второй книги романа. Воспроизведенный в 16-й главе разговор между генералом Корниловым и Романовским, посвященный именно этой теме, носит ключевой характер для развития действия во второй книге «Тихого Дона».

Из текста романа явствует, что разговор двух генералов состоялся 29 августа, когда из телеграмм, полученных от Крымова, Корнилову стало ясно, что вооруженный переворот не удался. 31 августа генерал Крымов, вызванный Керенским, застрелился. Перед этим 28 августа Временное правительство объявило Корнилова изменником родины и потребовало отмены приказа о движении частей 3-го Конного корпуса, сосредоточенного в окрестностях Петрограда.

В тот же день, 28 августа, Корнилов отказался сложить с себя полномочия Верховного главнокомандующего и обратился с воззванием к народу: «...Беззаветная любовь к родине заставила меня в эти грозные минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного Правительства и оставить за собой Верховное командование народными армиями и флотом».

А утром 29 августа – перед разговором с генералом Романовским – из телеграммы Крымова Корнилов узнает, что армия в Петербурге его призыв не поддержала.

Шолохову, когда он воссоздавал разговор Корнилова с его ближайшим сподвижником генералом Романовским, надо было очень деликатно и художественно точно передать всю глубину переживаемого потрясения Корниловым – человеком сдержанной внутренней силы.

Вот откуда эта неожиданная, на первый взгляд – иррациональная деталь: после слов: «Рушится все! Нашу карту побьют...» (2, 151) во время разговора с Романовским – «Корнилов, суетливо выкидывая руку, пытался поймать порхавшую над ним крохотную лиловую бабочку…» (2, 151). Вот откуда его слова, адресованные Романовскому: «Сегодня я видел сон...» (2, 152). Сон Корнилова, в минуту краха всех его надежд, о котором он рассказывает в этот момент Романовскому, как бы подводил итог его жизни – в нем проходят и Карпаты, то есть 8-я армия, и Афганистан: «...Мы шли в горах, и уж как будто бы не в Карпатах, а где-то в Афганистане, по какой-то козьей тропе... <...> камни и коричневый щебень сыпались из-под ног, а внизу за ущельем виднелся роскошный южный, облитый белым солнцем ландшафт...» (2, 152).

В черновике эта лирическая сцена завершалась открыто политическими рассуждениями автора:

«Эти дни в России бешено вертелось маховое колесо истории. Шум приводных ремней ее катился через фронты в страны Европы».

Чуткий художник, Шолохов не мог не почувствовать здесь фальшь. Он вычеркивает прямолинейные политические рассуждения и заканчивает главу новым текстом, как бы продолжающим рассказ о сне генерала. Текст этот трудно давался писателю: в черновых «заготовках» рукописи мы видим его переписанным дважды.

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна, [Романовский следя за направлением] затуманенного взгляда Корнилова [перевел глаза в] и далекой где-то за Днепром, по увалам и скалам, покрытым [бронзовой] зеленью [лесов и луговин] и охровой прожелтью луговин.

Романовский проследил за направлением его взгляда и, неприметно вздохнув, сам перевел глаза на [заснеженный, отсюда казавшийся] слюдян[ым]ой блеск словно застекленного [пространства] Днепра, на предальние поля и леса, [покрытые] [затушеванные], покрытые нежнейшей предосенней ретушью».

Не будем забывать, что разговор между Корниловым и Романовским идет в Ставке, далеко от лесов и полей, куда устремлены мысли Корнилова. Выше мы уже знакомились с другой «вставкой» Шолохова, посвященной как раз Ставке – «бывшему губернаторскому дому в Могилеве, на берегу Днепра», и понимаем, что из его окон в центре города не увидишь цветы и скалы, зелень лесов и прелесть луговин. Они видятся Корнилову – и следом Романовскому – внутренним, «затуманенным взглядом» воспоминания. В этом – главная трудность написания приведенной сцены. И Шолохов переписывает ее вторично:

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна. Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по [окатам увалам] ложбинистым увалам, [покрытым] [изрезан] искромсанным бронзовой прожелтенью луговин, [и изразцов в бронзе]...

Романовский проследил за направлением его взгляда и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец [Днепра] словно застекленного Днепра, на [дальние] дымчатые поля Молдавии, покрытые [как хмарью] нежнейшей предосенней ретушью».

Не ясно ли, что «затуманенный и далекий взгляд Корнилова», а следом – Романовского – это не реальный взгляд из окон губернаторского особняка, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего, как это предполагает Бар-Селла, но – воспоминание из глубин человеческой души.

Перед нами – тайный, составляющий святая святых художника мучительный творческий процесс, воочию раскрывающий рождение высокой прозы.

И – вопиющий пример запредельной немотивированной агрессивности со стороны «антишолоховеда». Только так и можно охарактеризовать слова Бар-Селлы, высказанные им в связи с приведенной сценой:

«В 16-й главе, как в зеркале, отразился тот клубок проблем, с которыми сталкивается исследователь романа «Тихий Дон» – кража, подлог, невежество, подлость и бесстыдство. Ибо только невежество не в силах отличить Могилев-Подольский от Могилева на Днепре, а штаб 8-й армии от Ставки...».

Такая вседозволенность характеризует Бар-Селлу, но никак не Шолохова. Все эти запредельные слова бумерангом возвращаются к нему.

Методология абсурда

«Антишолоховедение» окончательно и бесповоротно зашло в тупик. Ложность исходных позиций, отсутствие доказательств при беззастенчивой предвзятости подходов ведут его к самоуничтожению, превращают в фарс. Его последние опусы требуют не столько научного спора, сколько фельетонного осмеяния.

Можно ли всерьез спорить с «антишолоховедами», когда в качестве новейшего аргумента в поддержку своей позиции они используют книгу Л. Гендлина «Исповедь любовницы Сталина», о которой опубликован уже не один фельетон? Так, в «Независимой газете» 2 октября 1992 г. была напечатана статья «Фальсификация», в которой эта книга характеризуется как откровенная бульварная фальшивка от начала до конца, выдуманная безответственным автором. В этой книге оклеветана прославленная солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова, представленная – на основе фальсифицированных Гендлиным, а на самом деле несуществующих ее «воспоминаний» – любовницей Сталина, а также Кирова, Ягоды, Ежова, Буденного и многих других.

И вот на такой скандальный и мутный «источник» пытается опереться «антишолоховедение», как на самый убедительный аргумент, подтверждающий, будто «Тихий Дон» написал не Шолохов, а Крюков. Таким аргументом представляется новейшему «антишолоховеду» В. Самарину выдуманный Гендлиным рассказ В. А. Давыдовой о том, как автора «Тихого Дона» искал писатель Пильняк (он приводит этот рассказ в своей публикации «Страсти по «Тихому Дону» в газете «Орловский вестник»):

«...В станице Новокорсунской писателю указали дом, где квартировала отправившаяся на поиски могилы сына мать Ф. Д. Крюкова, – повествует Л. Гендлин. – От нее Пильняк узнал, что Шолохов был каким-то образом знаком с Федором Дмитриевичем и даже посвящен в его творческие планы. Во всяком случае, после панихиды по Крюкову, отслуженной бесплатно священником станицы Глазуновской, Шолохов неожиданно заявился к матери Федора Дмитриевича. «Не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывая из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его «товарищ и лучший друг».

Последнее было чистой воды хлестаковщиной. Но для убитой горем матери – соломинкой, за которую можно было ухватиться и как-то утешиться. Неудивительно, что она задала Шолохову наиболее волнующий ее вопрос: «Михаил Александрович, куда, по-вашему, могли деться тетради сына?» Лицо Шолохова, – рассказывал Пильняк, – уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. «Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал...»

Шолохов стушевался и ушел, не простившись, – поскольку впервые услышал обвинение из уст прозорливой женщины (мать Крюкова за умение видеть насквозь людей считали колдуньей): «Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова?»

Рассказ Пильняка о матери Крюкова завершился тем, что 15 января 1928 года соседи принесли ей свежую, но порядочно истрепанную книжку «Октября». «Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал «Тихий Дон». Он почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними».

Текст Л. Гендлина как раз и является «чистой воды хлестаковщиной», от начала до конца выдумкой безответственного неграмотного журналиста.

Неграмотность Гендлина бьет в глаза. Отправив мать Крюкова на поиски могилы сына в станицу Новокорсунскую, он даже не поинтересовался – а была ли она к этому времени жива? Между тем, как свидетельствует биограф Крюкова М. Астапенко, после смерти писателя в живых оставались только его приемный сын Петр, который находился в эмиграции и погиб, участвуя во французском движении Сопротивления, и сестра Мария Дмитриевна, умершая в 1935 году.

Столь же нелепы и слова Гендлина о том, будто после смерти Крюкова и панихиды в 1920 году Шолохов, которому было в эту пору 15 лет, пил чай с сахаром и баранками с матерью Крюкова и «сетовал», что умер его «товарищ и лучший друг».

Обращение «антишолоховедов» к аргументации подобного уровня свидетельствует о том, что «антишолоховедение» находится в глубочайшем кризисе. В поисках выхода оно готово отказаться от научных методов исследования и направить свои стопы по пути откровенно бульварной литературы – в форме приведенной выше бытовой пошлятины или пошлости, замаскированной под эзотерику. Примером такой «эзотерической» пошлости может служить книга А. Кораблева «Темные воды «Тихого Дона». Маленькая эпопея. Тексты. Документация. Истолкования. Эзотерическая информация» (Донецк, 1998).

«В новой книге А. Кораблева, продолжающей практику применения нетрадиционных методов исследования, рассматривается проблема авторства романа «Тихий Дон», – читаем в аннотации к этой книге, написанной «при участии биопсихоаналитика Л.Ф. Лихачевой». Опираясь на «эзотерику», или – как стыдливо сказано в аннотации – на «нетрадиционные методы исследования», Кораблев при участии «биопсихоаналитика Л.Ф. Лихачевой» немедленно и без проблем смог получить ответ на вопрос, кто написал «Тихий Дон». А. Кораблеву и Л. Ф. (так именует автор свою эзотерическую помощницу) помогает проволочная «рамка», которая в руках донецкой «пифии» делает чудеса: «Я смотрю и вижу: Л.Ф. называет имя – и рамка в ее руках резко поворачивается».

Большинство участников спора об авторстве «Тихого Дона» имеют отношение к донской земле – начиная от Солженицына, который вырос в Ростове-на-Дону, кончая Венковым и донецкой «пифией» Л. Ф. Даже Зеев Бар-Селла объяснил при встрече Кораблеву, что «…его прадед, оказывается, был донской казак.

– Мой тоже казак, – сказал я. – Яицкий.

– Это большая разница, – сказал Зеев авторитетно...».

Однако даже принадлежность тель-авивского журналиста к Всеказачьему Войску Донскому не помогла. В ответ на вопрос, был ли автором «Тихого Дона» его протеже – Севский (Краснушкин), «рамка» равнодушно отвернулась, а «пифия» выдала неутешительную справку:

«– Расстрелян 3 января 1920 года.

– Вот он, получается, автор «Тихого Дона»?

– Нет».

Столь же категоричен был ответ по Шолохову и Крюкову.

«– Кто, – спрашиваю, – писал «Тихий Дон»? Шолохов?

Ответ донецкой пифии последовал незамедлительно:

– Нет. <...>

– Тогда кто же?

Л. Ф. берет карандаш, он быстро перемещается по бумаге, оставляя какие-то знаки...

И вдруг неожиданный, ошеломивший меня ответ:

– Его написала женщина».

Пообщавшись с духами, и не просто с духами, а с высшим из них, «иерархом 6-го плана», «пифия» выдала Кораблеву исчерпывающую информацию об этой женщине. Как выяснилось, имя ее – Александра Дмитриевна Попова, по мужу – Громославская.

Она – дочь Дмитрия Евграфовича Попова, владельца имения Ясеновка, откуда родом мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна Черникова, по корням – крепостная черниговская крестьянка, находившаяся, как известно, в услужении в барском доме Поповых.

«Дмитрий Евграфович Попов, – повествует Кораблев, – происходил из богатого и достойного дворянского рода. Его дед, войсковой старшина Иван Алексеевич Попов, казак и помещик, был, говорят, хорошо известен во всей Области Войска Донского. В начале XIX века он привез на Дон несколько крестьянских семей из Черниговской и Полтавской губерний и основал имение Ясеновка».

Все это, благодаря усилиям местных краеведов, на Дону достаточно широко известно. Но что краеведению не было известно – хотя «пифия», естественно, знала, – так это то, что была у Дмитрия Евграфовича Попова, оказывается, внебрачная дочь, непонятно каким образом сумевшая заполучить его фамилию и отчество. А кто была ее мать? Теткой Шолохова! «Старшая сестра ее матери – бабушка Шолохова»!

Доказательства?.. Какие еще нужны доказательства, если это информация, идущая из «астрала», от самого «иерарха 6-го плана»!

Но и это еще не все. Кто был мужем этой гениальной женщины, подарившей миру «Тихий Дон»? Донской офицер, сподвижник Корнилова Громославский – старший брат тестя Шолохова П. Я. Громославского.

Теперь понятно, откуда в романе такое отличное знание топографии, топонимики, людей Верхнего Дона, перипетий Гражданской войны на Дону.

Но и это еще не все.

По данным астрала, и А. Серафимович (Попов) – также близкий родственник, дядя гениальной женщины, сотворившей «Тихий Дон». Оказывается, «Иван Алексеевич Попов, дед Александры, основатель Ясеновки, усыновил будущего классика, когда тому было два годика...». Потому у него и фамилия – Попов. А официальная биография А. С. Серафимовича, где говорится, что он родился в станице Нижне-Курмоярской, в семье есаула Серафима Попова, а вырос в станице Усть-Медведицкой, – казенная ложь. «Отчество придуманное, как и фамилия».

Александра Попова-Громославская, по утверждению Кораблева и «пифии», и написала роман «Тихий Дон» – правда, почему-то под названием «Любовь земная»; главные герои – Григорий и Аксинья – также именовались иначе, «Петр и Дарья Мелеховы, Дуняшка, а также коммунист Бунчук в «первом» романе отсутствуют, это сочинения Шолохова»; прототипом главного героя был не Харлампий Ермаков, а некий Николай, возлюбленный Александры, моложе ее на 20 лет, прототипом главной героини является она сама, «Александра». Введен в роман и молодой Шолохов, племянник гениальной писательницы. По данным «донецкой пифии», он – прототип... Митьки Коршунова.

« – Была ли в действительности описанная в романе «рыбалка» Елизаветы и Митьки Коршунова?

– 94%.

– Это как-то связано с Шолоховым?

– 100%...».

Далее следует сцена из романа с описанием того, как изнасиловал Митька Коршунов Елизавету Мохову.

«Мы не знаем, и никто не знает, почему Громославский не хотел отдавать дочь за Шолохова. И мы не знаем, как на самом деле происходила сцена сватовства. Может быть, так, как она описана в романе?».

Подобные опусы с полной очевидностью свидетельствуют о степени нравственного падения «антишолоховедов». Они не понимают, что, пытаясь унизить человеческое достоинство Шолохова, они публично демонстрируют свое нравственное убожество. Это относится не только к Кораблеву, но и к Бар-Селле, Макаровым, Венкову и др. Это бессилие злобы, как ничто другое, свидетельствует о полном поражении «антишолоховедения». О чем говорить, какой научный спор можно вести с теми, кто прибегает к подобным методам полемики?

Опус Кораблева именуется в издательской аннотации «научно-художественным изданием». Но что здесь от науки? Более точно определил свой жанр автор: «Как бы и мне не написать что-нибудь детективно-фантастически-мистическое!..» – восклицает он после бесед с придуманной им «донецкой пифией».

«Детективно-фантастически-мистическое» сочинение Кораблева подводит черту под поисками несуществующего протографа «Тихого Дона», принадлежащего несуществующему «Автору».

«Найденная рукопись – победа, ненайденная – разгром, – размышляет о мнимом протографе «Тихого Дона» герой-рассказчик опуса Кораблева. – И не надо никаких объяснений. Найденная рукопись в них не нуждается, ненайденная – тем более».

С помощью «астральных» сил рукопись была найдена. Но, как оказалось, не та: «Небольшая подколка написанных бумаг. Куриный почерк. Заговоры, молитвы и тому подобное... Называется – «Тайные могилы».

Но «ясновидящая» Л. Ф. Лихачева призывает Кораблева (автора? героя-рассказчика?) не расстраиваться:

«– Рукопись вы найдете. Но не найдете в ней того, что искали. Она не представляет такую ценность, как вы думаете. <...>

В голосе сочувствие и сожаление. <...>

А теперь куда? В Вешенскую, к могиле оскорбленного писателя, просить прощения?..».

Думаю, что в этих словах – дальнейший путь для всего «антишолоховедения». Путь покаяния.

Автор-рассказчик в опусе «Темные воды «Тихого Дона» сообщает нам, что, оказывается, в процессе создания текста он был «подключен» к тому же «иерарху 6-го плана», что и «ясновидящая» Л. Ф. Лихачева.

По всей вероятности, к тому же самому «иерарху 6-го плана» был подключен и журналист Константин Смирнов из журнала «Чудеса и приключения» – автор еще одного детективно-фантастического опуса, посвященного авторству «Тихого Дона».

В третьем и десятом номерах журнала «Чудеса и приключения» за 2000 год опубликованы статьи К. Смирнова «Близка ли к разгадке скандальная шолоховиана» и В. Анохина «Как Александр Попов стал Михаилом Шолоховым», в которых заявлено: «Теперь, кажется, мы можем назвать настоящее имя Михаила Шолохова – Александр Попов»!

Об уровне осведомленности их авторов можно судить по количеству допущенных в них фактических ошибок.

Мария Петровна, жена М. А. Шолохова, объявлена здесь «зажиточной казачкой Гремиславской», хотя ее девичья фамилия Громославская. Она вышла замуж за М. А. Шолохова и венчалась с ним 11 января 1924 года, а потому никак не могла быть женой М. А. Шолохова в 1922 году. Мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна, находилась в услужении в имении Ясеновка не в тринадцатилетнем возрасте, а когда ей было двадцать с лишним лет. Наконец, имение Ясеновка явилось прототипом в «Тихом Доне» имения не Лесницких, а Листницких. Но это – не главное.

Главное в том, что К. Смирновым и В. Анохиным обнаружен (видимо, с помощью «астрала») еще один автор «Тихого Дона»! И вы знаете, кто он?

Сын все того же Дмитрия Евграфовича Попова и, следовательно, сводный брат Александры Дмитриевны Поповой-Громославской – автора романа «Любовь земная», переименованного позже в «Тихий Дон». Но этого мало. Если Александра Дмитриевна Попова-Громославская, обнаруженная Кораблевым с помощью «ясновидящей» Л. Ф. и «иерарха 6-го плана», – родная тетя Шолохова, то обнаруженный К. Смирновым (видимо, с помощью того же «иерарха 6-го плана») автор «Тихого Дона» Александр Дмитриевич Попов – его сводный старший брат. И к тому же – родственник Серафимовича!

Новизна ситуации в том, что в случае со «старшим сводным братом» Шолохова объявился и живой, реальный «потомок» – некий Анохин, называющий себя правнуком знаменитого писателя Александра Попова, то бишь Шолохова.

Авторы версии излагают родословную этого Александра Попова. По версии К. Смирнова, род будущих владельцев Ясеновки Поповых начинался в имении Чекмари Тамбовской губернии, где жил старший унтер-офицер Московского пехотного полка Иван Григорьевич Попов. Его сын Евграф Иванович стал священником в том же селе Чекмари Тамбовской области, достигнув к концу жизни сана епископа Воронежского и Борисоглебского, а внук, Дмитрий Евграфович Попов, стал военным, подхорунжим линейного казачьего полка. Он-то будто бы после женитьбы и получил в приданое за женой (имя которой авторам версии неизвестно) в 1894 году имение Ясеновка. «После смерти жены у него на руках остался трехлетний сын Александр, для ухода за которым он нанял няньку – Анастасию Черникову (1881 – 1942) из семьи рабочих-поденщиков». От него-то она будто бы и прижила Дмитрию Попову «сына Михаила и дочерей».

Вот этот Александр – сводный брат Михаила Шолохова – и является будто бы тем человеком, который написал «Тихий Дон».

А внебрачный сын Дмитрия Евграфовича Попова – Михаил, усыновленный приказчиком Александром Михайловичем Шолоховым (по фантазии К. Смирнова). Его документы и имя присвоил себе старший сводный брат Александр Дмитриевич Попов, ставший к этому времени писателем и матерым чекистом, любимцем Сталина, и более того – его тайным агентом по проведению коллективизации на Дону. Версия – нелепая, однако она была растиражирована радио, телевидением и целым рядом газет – «Комсомольской правдой», «Литературной Россией», «Российской газетой» и др.

Журналистам, распространявшим эту версию ради дешевой сенсации, невдомек, что в основе ее лежит невежество.

Предшественниками уже обнаружен автор «Тихого Дона», и также отпрыск Дмитрия Евграфовича Попова – но только не сын Александр, а его дочь Александра. Прочитав опус Кораблева, они узнали бы, что придуманные ими Поповы никакого отношения к Ясеновке не имеют, поскольку настоящие Поповы из Ясеновки – один из самых блистательных и известных казачьих родов на Дону, история которых изучена и хорошо известна. Казачий род Поповых не имеет никакого отношения ни к деревне Чекмари, ни к Тамбовской губернии, где, как известно, казаки не проживали.

В споре иногда применяется прием, известный как доведение аргументов до абсурда. «Антишолоховедение» применяет его по отношению к себе. В «трудах» К. Смирнова или А. Кораблева эта позиция с полной очевидностью доведена до абсурда.

Последние опусы «антишолоховедов» с полной очевидностью свидетельствуют: «антишолоховедение» изжило себя. Ненавистникам Шолохова нечего сказать – у них нет ни новых фактов, ни новых доказательств, ни новых идей, которые подтверждали бы их правоту. Им остается одно: черный пиар, когда ради злонамеренной компрометации великого русского писателя без конца пережевываются старые, отвергнутые, опровергнутые наукой аргументы, а на худой конец – в ход идет обращение к экстрасенсам и нечистой силе.

Именно такой нечистой силой и является само «антишолоховедение» в нашей общественной и литературной жизни