Ирина Каргина Сердечная история



Александра Федоровна Крамскова (или просто – бабушка Шура), уроженка хутора Наполовский, в девичестве Наполова, почти всю свою жизнь прожила в станице Каргинской, а в последние годы – на хуторе Латыши, в четырех километрах от станицы вниз по Чиру. Когда-то она была женой Алексея Крамского, того самого Алешки, который стал прототипом главного героя рассказа Михаила Шолохова «Алешкино сердце». Поженились они еще в трудном тридцатом году.

Алешка Крамсков, по прозвищу «Попович» (бабка его была попадьей), остался сиротой. Был 1921 год, голод. Ему было одиннадцать, а младшей сестренке пять лет, когда умерла их мать, и они остались одни. Была у них еще старшая сестра Махора, но она жила в прислугах у Шолоховых. Сам Михаил Шолохов тогда, в 21-м году, жил вместе с родителями. Много лет спустя на месте их дома под железной крышей была построена новая скромная мазанка под соломенной крышей – музей М.А. Шолохова в станице Каргинской.

Случилось, что у соседки Крамсковых – Макаровны кто-то стащил из щей кусок мяса: был голод и было воровство. Она и подумала на детей-сирот. Прибежала и стала их бить. Алешке проломила голову. Потом, как и в рассказе Шолохова, у него в голове «образовалась дыра», гниющая рана, завелись черви. А сестренку соседка забила до смерти. В рассказе у Шолохова она убила старшую сестру и сбросила ее в колодец, а Алешку бросила в погреб. Младшая сестренка умерла, съев «волокнистого мяса жеребенка». В жизни все было немного по-другому.

Алексей Крамской потом прибился к мельнице. Там хозяйничали арендаторы, они его кормили, давали муки. Так он потом и работал на мельнице. Женился. Время было трудное. Он подворовывал из-под муки, а Шура шила детям штаны, рубашки, постельное белье из этих же мешков.

– Время было такое, работали не замарывались, – неспешно рассказывала мне бабушка Шура, когда я навестила ее в октябре 1992 года. (То есть работала так, что некогда было думать об усталости.) О своей жизни в замужестве с героем шолоховского рассказа «Алешкино сердце» баба Шура вспоминала крайне неохотно, только после моих настойчивых просьб. Уж больно много горя он ей принес.

А сердце у Алешки было такое: когда они поженились, Алексей сразу сказал Шуре: «Если детей рожать будешь, жить с тобой не буду!»

– А как же, тогда был грех дите уничтожить! Родила я Колю, а Алексей отгородил комнату, сделал себе другой вход и не пускал нас к себе. На дитя и не глядел, и не подходил к нему даже. Поисть – и гу-лять-куралесить на сторону. Ну а потом Гена появился. Бывало, идет Алексей с работы (с мельницы), а они поджидают его возле Чира. Он идет себе и не оглянется, а они бегут за ним, как шарчата. Так вот он их совсем и не привечал.

Так и дожили они до 41-го года, до самой войны.

– Забрали его на фронт. Время было трудное. Румыны и итальянцы все дочиста забрали, есть было нечего. Хоть помирай с голоду. А тут у нас одни чеботарили – обувку шили. Одна моя подруга да и скажи мне, что я одному из них дюже нравлюсь. Ну я стала ходить к ним помогать: так мы с ними работали... и Васю наработали. Вася был. да и теперь, хороший, славный, красивый, Господь мне его на радость послал. Вернулся Алексей, узнал про Васю и говорит: «Чтоб его тут не было, или я уйду!» Коля и Гена стали его упрашивать: «Папка, пусть Вася останется, мы сами за ним глядеть будем». Плакали, просили – он ни в какую, и ушел. Прибился к одной карлице в Каргине – Катюньке, так с ней тридцать лет и прожил. Она не могла иметь детей, это его и устраивало. К нам заходил. Мы его не гнали, но детям совсем не помогал, жил сам по себе. Пил, совсем пропился – ни зуб, ни губ, слюни текут. У этой Катюньки были племянники. Когда она померла он одному дал 5000 рублей на машину, другому отдал швейную машинку. Остался один и пришел ко мне проситься. Махора, старшая сестра его. привела, стала меня уговаривать забрать его. А я и говорю: «Нет, ты мне и на полдвора не нужен. Ты своих детей не чел, а другим угождал. А как бы мы хорошо жили! Я бы тебя соблюдала, а ты – меня. А теперь ты мне вовсе не нужен... Как-то Гена ехал в Миллерово, а он пришел и говорит: «Подвези меня», – и сумку свою уже в машину поставил, и сам залез. А я говорю:

«Пусть выходит». Гена пожалел его: «Ладно, мать, пусть едет. Вот тебе, отец, коробка сигарет, здесь 50 штук. Будешь закуривать и 50 раз меня вспомнишь, а то ты никогда обо мне не вспоминал, а я тебя вспоминал все время».

Вот такое было сердце у Алексея Крамского. Его часто приглашали в местную школу на встречи с пионерами: как-никак – герой, прототип рассказа Шолохова «Алешкино сердце».

– Махора, старшая сестра Алексея, тогда в голодном 21-м году жила у Шолоховых в прислугах, выполняла всю работу: стряпала, убирала, стирала. Михаил ее и обгулял. Он озорной был. Не одна Махора от него потерпела. Данильевна узнала про то – и расчла ее, то есть выгнала, сказала: «Иди куда хочешь отсюда, чтобы тебя здесь не было!» А она такая была славная, расхорошая, и чтоб Михаилу на ней не жениться?! Статная, красивая была! Родила она мальчика и назвала его Женей. А он весь в Шолохова был, ну чистый Михаил! Стала она на работу наниматься, а с дитем не берут нигде. Помыкалась она, да кто-то и посоветовал ей отдать его в Миллерово в интернатный дом для сирот. Плакала она, да все же отвезла – куда деваться! А его забрали люди – учителя из Красной Зари, совхоз у нас тут есть такой. Поехала она через год проведать его в тот интернат, а ей сказали: «Не беспокойся, его взяли хорошие люди, бездетные, ему у них будет хорошо».

А потом было ему лет семь уже, наши девчата станичные ездили в Красную Зарю и узнали его: он ведь был вылитый Михаил! Они спрашивают его: «Ты Женя?» А он отвечает: «Женя». «А мы тебя знаем». Он пришел домой и говорит: «А меня тут девчата из Каргина, говорят, узнали. Ну родители его приемные тогда собрались и быстро уехали с ним куда-то далеко. Больше о нем мы и не слыхали: жив, а может, на фронте погиб... – закончила рассказ Александра Федоровна Крамскова.

Однако эту историю можно было бы продолжить. Летом 1990 года жительница Вешенской рассказала мне об одном случае. На торжествах, когда открывали Дом-музей М. Шолохова в Вешенской (он жил в этом доме после переезда из Букановской вместе с женой и тестем), собралось много гостей. Были там и многочисленные родственники. И вдруг внук этой женщины (ему было шесть лет) как закричит: «Бабушка, бабушка, гляди-ка, – живой Шолохов!»

– Глянула я и обомлела: и стоит, правда, ну точный Шолохов, только чуток помоложе того, что был перед смертью, так лет 65-ти, и голова вся его, и рост. Я быстрей внука увела от греха подальше. А он все говорил, что только что живого Шолохова видел. Народ шептался потом, что на открытии музея был какой-то внебрачный сын писателя, незаконный.

И я вспомнила, как в том же 1990 году, когда отмечали 85-летие М.Шолохова, в последних числах мая мне пришлось встречать в аэропорту Внуково коллегу из Ростова-на-Дону. Когда пассажиры ростовского рейса проходили мимо меня в зале ожиданий, я обратила внимание на группу из 10– 15 человек (в основном это были мужчины, довольно преклонного возраста), впереди которой шел человек, поразительно похожий на М.А. Шолохова, на нем был парадный костюм с орденскими колодками. Я сразу подумала, что передо мной фронтовик, прошедший настоящий боевой путь. По всему было видно, что группа возвращалась из Ростова с какого-то особого торжества. Я тогда предположила, что они – гости вешенского праздника, но мне в голову не могло прийти, что я вижу перед собой сына Шолохова. О том, что случилось в станице, мне рассказали много позже.

Вот такая «сердечная история».

Каргинская – Москва