Виктор Лысенков. “Тихий Дон” «Спецназ». № 3 (42) март 2000 г.



http://www.specnaz.ru/archive/03.2000/16.htm

В многолетний, даже многодесятилетний спор о том, кто написал "Тихий Дон" вписана новая страница.
Примерно месяц назад было сообщено, что нашлись рукописи Шолохова, которые полностью и бесповоротно подтверждают его авторство.
Не знаю, не знаю...
Лично я, написал бы осторожнее... Или даже совсем недоверчиво: "которые якобы полностью и бесповоротно..."
Во всяком случае фотография первого листа рукописи, опубликованная в "Комсомольской правде" больше похожа на беловик (то есть на последнюю редакцию) текста, чем на первый его вариант. Потому что на всю страницу - не более десятка зачеркиваний и не более 5-6-ти вставок.
Писался ли "Тихий Дон" сразу набело? Или переписывался несколько раз, что как правило происходит не только с крупными литературными произведениями, но и с любым мало-мальски связным текстом? А если переписывался, то откуда?

Подчеркиваю - я не являюсь сторонником "теории казака Крюкова" и не утверждаю, что "Тихий Дон" написал не Шолохов.
Я просто рассуждаю о "феномене" "Тихого Дона", как о самой крупной литературной загадке двадцатого века.
Найденные рукописи эту загадку не разгадывают.

Начнем с того, что эту огромную и гениальную книгу написал крайне молодой человек с четырехклассным образованием.
Считается, что Шолохов начал писать Тихий Дон в конце 1925 года, т.е. когда ему было всего лишь 20 лет. А в 1928 году, когда Шолохову было всего 23 года, уже были опубликованы 1-5 части Тихого Дона огромным объемом в 47,6 печатных листов.
Причем, книга был напечатана черезвычайно быстро: печатание началось в первом номере и закончилось в десятом номере журнала "Октябрь" за 1928 год.
Вряд ли рукопись могла поступить в журнал непосредственно к началу 1928 года: специалисты знают, сколько труда и времени необходимо для подготовки к публикации.
Следовательно, рукопись могла поступить в редакцию примерно в середине 1927 году или даже раньше. То есть для написания такого объемного и зрелого произведения, какими являются первые две книги Тихого Дона, остается в лучшем случае один 1926 год.
Таким образом везде и всюду утверждается как факт, что Шолохов, в возрасте 20-22 лет, не имея ни общего, ни специального образования, ни жизненного и писательского опыта, ни доступа к военным архивам, создал фундаментальное и высокохудожественное произведение за невероятно короткий срок.
Кстати сказать, отсутствие доступа к военным архивам - также и аргумент против теории "авторства казака Крюкова".

Работа в архивах сама по себе требует довольно специфических навыков и черезвычайно трудоемка.
Как-то я видел по телевизору писателя Симонова, который рассказывал, как он писал "Солдатами не рождаются". У него за спиной стоял книжный шкаф, на котором по крайней мере три полки были плотно заставлены толстенными скоросшивателями. Это, грубо говоря, стопка бумаги высотой метра три.
И Симонов, показывая на этот шкаф, говорил: "Это все - выписки из архивов, которые я делал для работы над романом."

Где "выписки из архивов" для "Тихого Дона"? Рукописные листы практически чистового варианта книги вряд ли можно назвать полноценными черновиками.

По воспоминаниям односельчан молодой Шолохов вдруг резко изменил свое поведение. Он практически заперся в своей баньке и стал писать.
Друзья подшучивали над ним - что, мол, писателем заделался?

Но результат - налицо.

Книга - гениальная книга - есть, автор - есть, и даже (якобы) рукописи - есть.
А откуда книга взялась - непонятно.

ГАЗЕТА АССОЦИАЦИИ ВЕТЕРАНОВ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ АНТИТЕРРОРА "АЛЬФА" N 3 (42) МАРТ 2000 ГОДА

Ликвидации не подлежит

Десятилетиями "литературоведы" пытались доказать - автор "Тихого Дона" - Федор Крюков, а Шолохов - литературный вор, воспользовавшийся обстоятельствами гражданской войны. Не может быть, чтобы какой-то Шолохов - не полковник царской армии, даже не дворянин! - и вдруг написал такое!

Теперь Душанбе - заграница, а тогда, в 1957-м, столица одной из союзных республик, и ни мой собеседник, киоскер "Союзпечати", ни я, студент третьего курса университета, даже не догадываемся, что произойдет со страной через три с половиной десятка лет. Пока реалии кажутся незыблемыми. Сначала я почти не обратил внимания на нового киоскера, где часто покупал периодику. В глубине киоска обычный на вид старик перебирал кипы только что полученных газет и журналов. Старик и старик - небольшого роста с несколько крючковатым и довольно крупным носом. Очень быстро выяснилось, что киоскер - человек широких и глубоких познаний в русской литературе. В нашей встрече есть что-то мистическое. Где Душанбе, где донските степи, где Москва и Дзержиснкий, Савинков, лидеры эсерского движения? Каким странным образом должны были совпасть обстоятельства, соединившие судьбы космически далеких по расстоянию, возрасту, образованию, людей. Солнечная окраина империи, дальше которой нет даже железнодорожных путей, в окружении гор, пыли, зноя. Мое нищие детство на криминальной окраине с названием Нагорная и здесь же - встреча и многолетнее знакомство с одним из самых выдающихся людей России ушедшего столетия.

Моим неожиданным знакомым оказался Прокоп Иванович Шкуратов. Я уже знал о спорах вокруг романа "Тихий Дон'' в тридцатые годы, но даже представить себе не мог, что передо мной - не только один из блистательных знатоков русской литературы, но и племянник Федора Дмитриевича Крюкова, знаток того, что и когда написал дядя, который и умер на руках у Прокоп Ивановича, когда уходили они с Дона с остатками деникинской армии. О писателе Ф.Д. Крюкове я тогда совершенно ничего не знал. И не только я. Впрочем, последние десять лет мы открывали имена тех же А.Ремизова, И.Шмелева, Г. Замятина и многих других - отечественных и зарубежных писателей, которым не позволили перешагнуть барьеры хрущевской "демократии", не сумевшей вместе с разоблачением культа личности отказаться ещё и от оглупления советского народа. Следует заметить, что и термин "оглупление народа" я впервые услыхал от П.И., что помогло резче и яснее понять многое из идеологии той эпохи, когда наши споры в узком студенческом кругу вдруг нашли ответ всего в двух словах. А знакомство с творчеством Ф.Крюкова как и самим писателем (в смысле его биографии) началось с того, что как-то Прокоп Иванович показал мне письмо со словами благодарности из издательства " Художественной литературы", где только что было завершено издание девятитомника В.Короленко.

Прокоп Иванович сказал, явно довольный: "Когда я прочитал в сносках, что им (издательству) непонятно, почему это в письмах к Крюкову Короленко пишет так, будто это - письма разным людям. Они там даже решили имя Фёдора Дмитриевича исправить - думали, Короленко ошибся. Ничего подобного. Тот Крюков был простым журналистом, критиком. А Федор Дмитриевич Крюков - мой дядя, был писателем. И при мне он написал письмо Короленко, о котором идёт речь в комментариях."

В этот день я узнал о совместной работе Ф.Крюкова и В.Короленко в "Русском богатстве", о дружеских отношениях этих писателей, о том, что в доме дяди Прокоп Иванович не раз виделся и общался с моим любимым писателем.

Мы с Прокоп Ивановичем не сразу вышли на шолоховскую тему и первое упоминание о Ф.Крюкове не имело никакого отношения к М.А. Шолохову. Но за первые месяцы нашего знакомства я уже знал биографию моего нового знакомого, историю отсидок, встречь, бесед и споров с разными лидерами дореволюционной поры, некоторые из которых, как Л.Троцкий, были известны, что называется, по устной молве, но ни в каких справочниках прочесть ни о нем, ни о других, ничего было нельзя. Правда, у меня хранилась энциклопедия за двадцать девятый год, где было еще много информации об этом злейшем враге русского народа, но биография его была сильно отредактирована, так как в год выхода энциклопедии он уже покинул пределы России, которую он так страстно ненавидел.

ЛИКВИДАЦИИ НЕ ПОДЛЕЖИТ

П.И.Шкуратов - один из лидеров эсерского движения, принадлежал к его центру. В силу своего положения в революционном движении он хорошо знал всех лидеров разных партий. Сам П.И.Шкуратов был идеологом центристов и резко полемизировал с коллегой по партии Б.Савинковым, отвергая идею террора как метод политической борьбы.

Прокоп Иванович уцелел во время различных "мясорубок" 20-30-х годов, устраиваемых большевиками, не случайно его забирали всякий раз, когда начиналась очередная кампания "чистки", будь это в период коллективизации, в тридцать четвёртом после убийства Кирова, в 37-38 годах во время борьбы с троцкизмом.

Расстреляны были куда менее значимые фигуры из противников большевиков. Но Прокоп Иванович уцелел, поскольку на его деле, открытом ещё в годы революции, один из её наиболее чтимых вождей Ф.Дзержинский начертал на титульном листе крупными буквами: "Ликвидации не подлежит" - так высоко он ставил личные качества своего политического оппонента. "Железный Феликс" понимал, что кого-то из национальной элиты оставить России необходимо.

Можно быть уверенным, статьи Шкуратова в газетах, опубликованные в охваченном восстанием Поволжье и в Ярославле, хранятся в каких-нибудь секретных архива, ведь он был одним из идеологов этих восстаний, но выступал в своих статьях с гуманистических позиций что и понятно: их семья староверов одной линией восходила прямо к протопопу Аввакуму и, судя по убеждениям немолодого потомка мученика Веры, последний наложил неизгладимую печать духовности на облик родившегося через двести лет родственника.

Уверен, что все бумаги на П.И.Шкуратова хранятся в архивах спецслужб: ведь до семидесяти лет он находился под неусыпным наблюдением, в том числе и наружным. Прокоп Иванович заинтересовал меня как живой свидетель событий, в которых много было неясного и скрытого. Мы много говорили о том, что утратила страна и её культура в результате революции. Меня особенно интересовали вопросы этики: нашему поколению уже неизвестен был принцип: нравственно всё, что полезно революции - знать этот постулат большевиков нам было неположено. Но это не значит, что с воспитанием моральных принципов всё было в порядке: они были сильно сужены, и, например, ни в печати, ни в разговорах практически не употреблялись слова: честь, достоинство, благородство. Эти качества, надо понимать, не нужны были советскому человеку - они же из арсенала "старой" морали, дворянства и белого офицерства.

Вернемся к благодарственному письму из издательства. Завязалась переписка, и в издательстве начали готовить к изданию однотомник Ф.Крюкова. Но тут закончилась хрущевская "оттепель" (разгром ряда изданий, ожесточенная критика В.Дудинцева и А. Яшина и тому подобное), издание Ф.Крюкова затормозилось до девяностого года.

Помню, копаясь в бумагах, Прокоп Иванович достал открытку от Фёдора Крюкова. С удивлением смотрел я не только на широкий почерк с "ятями" и "фитами". Я перевернул фото. Надпись была короткой: "Дорогого племянника поздравляю с Рождеством Христовым." И подпись: Ф.Крюковъ. Датировано 1907 годом. Почему-то розовые чернила (может, другим цветом не полагалась писать на Рождественских открытках?) уже слегка выцвели, ярко обозначив по краям букв нажим пера.

Прочитав однотомник Крюкова и будучи уже втянутым в разговоры вокруг творчества Ф.Крюкова и М.Шолохва, я спросил как-то Прокоп Ивановича, что сталось с Крюковым? Никогда не забуду его рассказа, а главное, что чувствовал при этом сам рассказчик. Он говорил о хаотическом отходе белой армии, когда никому ни до кого не было дела, даже до полковника (по словам Прокоп Ивановича, такое звание было в то время у Ф.Крюкова), кругом свирепствовал тиф, заболел им и Ф.Крюков...

: "Я сам похоронил его прямо в степи, недалеко от дороги", - рассказывал Прокоп Иванович. "Вы бы могли сейчас найти место захоронения?" - спросил я. "Конечно, смог бы. Хотя там наверняка за эти годы все сильно изменилось. Кроме меня никто не знает места его могилы:"

Я описываю смерть и похороны Ф.Крюкова, потому что в предисловии к однотомнику писателя, вышедшему в девяностом году, написано, что он "похоронен близ монастыря, у ограды". Но вот что странно: если есть такие точные свидетельства о месте захоронения, почему же в наши дни не был установлен памятник писателю на том месте? Или просто какой-то памятный знак? Речь ведь идёт о значительной фигуре в нашей культуре, тем более - казачьей, а казачество в последние десять лет очень щепетильно относится к своей истории и своим деятелям культуры.

Думаю, эта деталь указана неточно с чьих-то слов, как и описанный эпизод с арестом Ф.Крюкова в станице Глазуновская двумя годами ранее. Есть там такая деталь: "В июле 1918 года, когда красногвардейцы вошли в Глазуновскую, ему лично, как "буржую" пришлось уйти в поле с подростками - сыном и племянником. Поймали, привели в станицу, посадили как арестанта в дом станичного атамана, затем повезли в революционный центр на Дону - Михайловку".

 

НЕСОВПАДЕНИЯ, КОТОРЫЕ "НЕ ЗАМЕЧАЛИ"

Более чем за тридцать лет до выхода однотомника Ф.Крюкова Прокоп Иванович так рассказывал об этом эпизоде (а племянник- "подросток" был он: только вот совсем взрослый человек, видный деятель своей партии): "Нам сообщили, что в Глазуновскую идёт красная сотня под командованием Михаила Шолохова, чтобы арестовать Ф.Крюкова. Мы переехали на отдалённый хутор. Когда вернулись, в доме всё было перевёрнуто вверх дном, но ничего из вещей не взяли, даже пишущую машинку. Пропала только рукопись "Тихого Дона".

Естественно, я задал вопрос, большая ли была рукопись (мы же знаем, что шолоховская эпопея состоит из четырёх книг). "Тысяча двести страниц", - ответил он. "Так много? - удивился я. - И вы не посмотрели рукопись?" - "Нет, не успел, - ответил мой собеседник. - Я приехал только накануне вечером из Питера, очень устал и только заметил на столе рукопись и посмотрел, сколько страниц. Думал, полистаю завтра, если, конечно, дядя разрешит. Но вот как получилось".

"С 1920 г., - пишет Шолохов, - служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 г., и банды гонялись за нами."

А теперь сопоставим: в восемнадцатом году, когда арестовывался Крюков, М.Шолохов, как мы знаем из его автобиографии, ещё учился, и ему было тринадцать лет. Все факты биографии М.Шолохова проверены-перепроверены, в том числе и теми, кто в тридцатые годы усиленно искал компромат на великого русского писателя.

Но предположим, что исследователи ошиблись и арест Ф.Крюкова был в двадцатом году, когда М.Шолохов уже был на Дону и служил, как мы говорим, в органах. Но арест состоялся летом. А Федор Дмитриевич Крюков умер в феврале двадцатого года. К тому же было это за сотни вёрст от родных мест, куда армия ни за день, ни за два дойти не могла. Так что в двадцатом году арест мог быть не позже февраля. И к тому же по всем свидетельствам, арест происходил летом. Но уже с августа восемнадцатого Ф.Крюков -активный и заметный деятель в казачьем движении, а с апреля 1919 издаёт газету "Донские ведомости". На родину, в Глазуновскую, он не мог попасть: находился на фронте, и пути его с юным М.Шолоховым перекрестись не могли. И, если уж представить самое невероятное, что обыск в Глазуновской был в январе двадцатого года (через месяц Крюков умрет за сотни вёрст от родной станицы), то М.Шолохову на ту пору было всего четырнадцать лет и вряд ли ему в таком возрасте доверили сотню, тем более - арест одного из самых видных людей на Дону. Ведь Крюков был секретарем Казачьего круга и его подпись появлялась, вместе с другими, под некоторыми воззваниями Донского правительства.

Но откуда же появилась версия о М.Шолохове в рассказах П.Шкуратова? У меня и в конце пятидесятых вызвало сомнение знание Прокоп Ивановичем, что идёт сотня, "которой командует М.Шолохов". До того, пока на Дону (и не только там) узнают это имя, пройдёт немало лет. Я напрямую задал вопрос Шкуратову, который объясняет появление этой крюковской версии: "Так вы считаете, что Шолохов воспользовался рукописью Крюкова?" Ответ настолько важен, что я приведу его с максимальной точностью: "Нет, - ответил он. - Шолохов - другой писатель". - "Так что же предполагаете вы?" Прокоп Иванович задумался, как всегда в таких случаях начал возиться со своим стареньким мундштуком и сказал: "Я думаю, в этом случае пересеклись интересы двух гениальных писателей". Он так и сказал: гениальных.

Оценка Ф.Крюкова как гениального писателя объясняется, по-моему, личным чувством П.И.Шкуратова к Ф.Крюкову. И, судя по множеству деталей и свидетельств, это был действительно человек высокой пробы, которого близко знавшие его люди могли по-настоящему любить и уважать. А, во-вторых, причина - в странностях человеческой психики, когда мы начинаем созидать мифы о ком-либо, не преследуя корыстных целей.

Думаю, что у самого Прокоп Ивановича образ любимого дяди с годами стал масштабнее, приобрёл несвойственные черты и качества. Поводом для такого вывода послужили не только неосторожные с его стороны попытки как-то увязать творчество двух донских писателей, факты их биографии.

Виктор Лысенков