Зеев Бар-Селла. Письмо в редакцию



«Новое Литературное Обозрение», № 47, 1’2001

Уважаемая редакция!

Прошу опубликовать следующее письмо, касающееся посвященного мне раздела в книге: Макаров А.Г., Макарова С.Э. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. М.: Пробел, 2000. С. 58–63.

ПЕРЕПИСКА В ОДНИ ВОРОТА

Сколько времени идут письма? Неделю, две... Ну, может, месяц (если с перлюстрацией). А тут – 7 лет!

Написано в октябре 1993 года, доставлено в октябре 2000-го...

Ветхому письму предпослано актуальное вступительное слово с изложением разнообразных обид. Обида первая – на то, что адресат письма не хочет вступать в переписку.

Поскольку авторы сделали свое эпистолярное послание общественным достоянием, а адресовано письмо мне – придется ответить.

Итак, в мае 1993 года журнал «Новый мир» опубликовал статью А.Г. и С.Э. Макаровых «К истокам "Тихого Дона"». Поскольку авторы статьи вступили со мной в полемику, я посчитал своим долгом представить аргументы в защиту собственной точки зрения, для чего избрал признанный в цивилизованном мире способ – публикацию ответа в печатном органе, поместившем на своих страницах затрагивающие меня высказывания.

Незнакомство с таким способом ведения полемики подвигло моих оппонентов охарактеризовать данный шаг следующим образом:

«Необычайной была и форма отзыва: письмо в редакцию напомнило советское время с его «письмами» в разные инстанции. Оно было адресовано не нам, его коллегам по изучению «наследия» Шолохова, а в редакцию журнала, главному редактору «Нового мира» Сергею Залыгину...»

Письма моего «Новый мир» не напечатал, в силу чего 2 июня 1994 года я позволил себе опубликовать его в еженедельнике «Окна» (приложение к тель-авивской газете «Вести») в качестве главы своей статьи «Арафат и Шолохов».

В 1995 году Самарский областной фонд поддержки независимых исследований в области литературы обратился ко мне с предложением перепечатать мои работы по проблеме авторства романа «Тихий Дон» в сборнике «Загадки и тайны "Тихого Дона"». Я не возражал, а также – отвечая на просьбу издателей – разрешил воспроизвести две главы из упомянутой статьи.

В 1996 году сборник вышел в свет, и я обнаружил, что глава, посвященная полемике с гг. Макаровыми, в нем отсутствует.

И вот сегодня выясняется, что причиной этого была не нехватка бумаги, а решение гг. Макаровых:

«[...] в свое время мы посчитали, что в научном сборнике «Загадки и тайны "Тихого Дона"» [...] совмещение публикаций основных исследований по этой важной теме с мелкой полемикой было бы неуместным».

Что же изменилось с того «своего времени»? Только одно – в 1999 году Л.Ф. Кацис опубликовал в «Новом литературном обозрении»* (№ 39) статью «Шолохов и "Тихий Дон": проблема авторства в современных исследованиях (К 70-летию первой публикации романа)», где, в частности, раскрыл и этот редакторский секрет Макаровых.

И вот теперь – оправдание. Длинное и нелогичное. Мол, раньше мы думали, что мелкой полемике в большом научном сборнике места нет, а раз так – ну так и быть... Мы-то думали, что «вряд ли "выяснение отношений" подобного рода могут представлять интерес для широкого круга читателей»... А нынче...

Макаровы, наверное, на самом деле не понимают, что сборник может быть или научным, или для широкого читателя. Это, и правда, – тонкости. Для специалистов.

Зато прочно усвоена обольстительная манера спорить с заграничными оппонентами в одностороннем порядке – и 7 лет спустя Макаровы публикуют не доводы противной стороны, а исключительно собственные суждения по поводу муляжа чужого мнения.

Предлагаю восстановить историческую справедливость и лишить гг. Макаровых права на эксклюзивное чтение моих материалов.

Итак, письмо, направленное летом 1993 года в редакцию журнала «Новый мир».

По поводу мокрого снега

В статье А.Г. и С.Э. Макаровых, опубликованной в журнале «Новый мир» (1993. № 5), содержится ряд критических замечаний в отношении моей работы «"Тихий Дон" против Шолохова» («22» (Тель-Авив), 1988-1990, Х 60, 63, 74; «Даугава» (Рига), 1990, № 12; 1991, № 1-2). Не намереваясь вступать в полемику по общим (методологическим) вопросам (преимущества того или иного мнения доказываются достигнутыми результатами), остановлюсь лишь на одном упреке в мой адрес, поскольку в данном – и только в данном случае речь идет о фактах.

«Свои гипотетические утверждения 3. Бар-Селла рассматривает как безусловные, фактически отвергая другие возможные объяснения. Возьмем в качестве примера анализ фрагмента, описывающего уход добровольческой армии из Ростова. Увлекаясь собственными предположениями, он (Бар-Селла. – Б.-С.) пытается доказать, что в тексте Шолоховым допущена ошибка и первоначально должно было стоять слово «мороСило», а не «мороЗило». Но проверить историческую подоснову эпизода исследователь не потрудился. Достаточно свериться хотя бы с «Ледяным походом» Романа Гуля, чтобы увидеть точность текста «Тихого Дона» (в день ухода добровольцев из Ростова стояла морозная погода) и неосновательность сложных логических построений автора» (с. 217).

Ну что ж, потрудимся проверить.

Роман Гуль, глава «Отступление армии» (Ледяной поход (С Корниловым). Берлин, [1921]. С. 51–52):

«Совсем стемнело. ... Тихий, синий вечер. Идем городом. Мигают желтые фонари. На улицах – ни души. Негромко отбивается нога. ... Город кончается – свернули по железной дороге. ... Дошли до указанной в приказе отступления будки. [...] Мимо будки в темноте снежной дороги торопится, тянется отступающая армия. Впереди главных сил, с мешком за плечами, прошел Корнилов».

Вот и все о погодных условиях, сопутствовавших уходу Добровольческой армии из Ростова. Где тут Макаровы отыскали хоть слово про то, что «в день ухода добровольческой армии из Ростова стояла морозная погода»?

Генерал А.И. Деникин вспомнил, например, что идти пришлось по глубокому снегу:

«[...] шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу... [...] Двинулись, наконец, окраиной города. По глубокому снегу» (Очерки русской смуты. Т. 2. Борьба генерала Корнилова: август 1917 г. – апрель 1918 г. [Paris]: J. Povolozky & Co., [1922]. С. 225-226).

Вторит Деникину и генерал А.П. Богаевский (Воспоминания генерала А.П. Богаевского. 1918 год. "Ледяной поход". Н.-Й.: «Музей Белого Движения» Союза Передвижников, 1963. С. 53–54).

«Под вечер 9-го февраля, уничтожив все канцелярские дела и погрузив кое-какие вещи на 2 штабных автомобиля, мы двинулись по Садовой улице к Нахичевани. [...] Был тихий зимний вечер. Накануне выпал снег. Пустынны и мрачны были ростовские неосвещенные улицы. [...] у выхода из города [...] случилась первая неудача: мой автомобиль, попав в глубокий снег (дорога за городом еще не была накатана), остановился и, несмотря на отчаянные усилия шофера, дальше не пошел. Пришлось его бросить, испортив двигатель».

А вот что пишет А.Е. Кискевич в статье 1918 года «Генерал Алексеев в походе» (Донская Волга. (Ростов на Дону). 1918. № 22. [11 ноября]. С.7):

«Быстро сгущались зимние сумерки над покинутым городом; добровольческие отряды собирались в Лазаретном городке [...] Шли переобремененные оружием и вовсе без оружия, шли случайно приставшие, шли раненые и больные, убежавшие из лазаретов, – шли, увязая по колено в рыхлом февральском снегу».

Итак, все три очевидца отметили в тот день наличие глубокого снега (обстоятельство, кстати, вовсе упущенное Р.Б. Гулем).

Еще одно свидетельство – адъютанта Л.Г. Корнилова, хана Резака Хаджиева (Великий Бояр. Белград: Слово, 1929. С. 289):

«Через несколько минут Верховный, как пророк, занял место впереди и все, как ученики, пошли за ним. Было ровно 4 часа 15 минут. Стояла отвратительная погода. Шел легкий снег, которым было покрыто все. [...] Луна своим мертвым светом сквозь снежные тучи освещала степь».

Вот первое указание на то, что с погодой не все обстояло благополучно, – «отвратительная погода». Но впечатление это принадлежит туркмену, уроженцу знойного Ахал-Текинского оазиса, а потому однозначно утверждать, что метеорологические пристрастия хана Резака совпадали с оценками автора «Тихого Дона», мы не вправе.

Обратимся поэтому к сборнику «Корниловский ударный полк», составленному на основании воспоминаний других участников «Ледяного похода» (Париж, 1936, с. 58-59):

«[...] в [...] ночь с 8-го на 9-е февраля Корнилов решил вывести из Ростова всю свою маленькую армию. Было объявлено брать с собой лишь самое необходимое. Корниловцы побросали свои чемоданы, запихали в вещевые мешки по смене белья, полотенце да мыло и выстроились в колонну. Крутился хлопьями снег. Сугробы, наметенные ветром, розовели отблеском пылавших складов».

Хлопья снега – это слипшиеся снежинки, а для того чтобы снежинки начали слипаться, необходима высокая влажность воздуха, что, в свою очередь, свидетельствует о достаточно высокой (около нуля градусов по Цельсию) температуре.

Но мы располагаем и другими свидетельствами о погоде в Ростове 9 (22) февраля 1918 года.

Константин Белик. «Недавнее-былое» (Донская Волга. 1918. № 12. [26 августа]. С. 15):

«Бойцы добровольческой армии [...] после ухода армии из Ростова [...] отступившие с «фронтов» и не успевшие уйти с нею, искали спасения в царстве ночных теней кладбища, среди призраков склепов... [...] В тихий, сырой, немножко туманный вечер 9 февраля, в тревоге бессилия что-либо предпринять для своего спасения, добровольцы впервые перемахнули через кладбищенские ограды».

А теперь – полковник Я.М. Лисовой. «Неоконченный дневник» (Донская Волна. 1918. № 26. [9 декабря]. С. 4):

«9-го февраля 2 ч. дня.

[...] Бр... отвратительная погода! Мрачное свинцовое небо, продувающий насквозь холодный порывистый ветер, какая-то противно-липкая снежная каша, облепляющая лицо, забирающаяся за воротник и холодными струйками текущая по спине, груди... сквозь ветхую одежду тоже леденящая сырость тянется по ногам кверху...»

Сравним все это с описанием начала «Ледяного похода» в романе (кн. 2, ч. 5, гл. 18):

«От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер. [...] На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались лужи. Идти было тяжело, сырость проникала в сапоги. [...]

– Россия всходит на Голгофу...

Кашляя и с хрипом отхаркивая мокроту, кто-то пробовал иронизировать:

– Голгофа... с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, плюс чертовский холодище».

Да, холодно, но – не морозно... Иначе не было бы ни луж, ни сырости, ни мокрого снега. А мокрый снег – это снег с водой. А если он падает с неба, то – снег с дождем. Оттого и в романе должно было стоять не – «Накапливались сумерки. Морозило», но – согласующееся с текстом и показаниями очевидцев:

«Накапливались сумерки. Моросило. От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер».

Шолохова подвела авторская орфография. Дело в том, что еще в первых изданиях романа мы находим следующие написания:

«Моросил изморозный дождь, фонари кидали на лужу мерклые дорожки света» (кн. 1, ч. 3, гл. 22);

«В этот день изморозный дождь сеялся с полдня» (кн. 2, ч. 5, гл. 2);

«К вечеру посыпалась изморозь» (кн. 2, ч. 4, гл. 19).

Впрочем, такая орфография не была привилегией «Тихого Дона», ср. у Андрея Белого («Серебряный голубь». М., «Скорпион», 1910):

«[...] Изморозь дышала на него своей пылью: вокруг изморозь крутилась – все пространство [...], казалось, плясало в слезливом ветре [...] А окрест – мразь да грязь: плясал дождик, на лужах лопались пузыри [...]» (с. 73–74);

«Л изморозь хлестала – пуще и пуще [...]» (с. 81).

Традиция такого написания была достаточно длительной – см. письмо Н.А. Некрасова И.С. Тургеневу от 21 октября 1851 г.:

«[...] услыхал одно новое словечко, которое мне очень понравилось, – паморха. Знаешь ли ты, что это такое? Это мелкий-мелкий, нерешительный дождь, сеющий, как сквозь сито, и бывающий летом. Он зовется паморхой, в отличие от изморози, идущей в пору более холодную. Это словцо Новг[ородской] губ[ернии]».

Еще разительней есенинское (1924): «В эту серую морозь и слизь...»; написание глагола, образованного от существительного «морозь» (т.е. – морось!), может быть только одним – морозить.

Шолохов неплохо понимал текст, когда рядом стояло вспомогательное слово: «моросил» – «дождь»; «изморозь» – «посыпалась»... Но в случае с «Морозило» опереться ему было не на что. Оттого и получился мороз, который и лужу заморозить не может. Хотя на дворе, конечно, не лето – «[...] плюс чертовский холодище».

Этими словами кончается фраза во всех бесчисленных изданиях «Тихого Дона». Во всех, кроме первого – журнального (Октябрь. 1928. № 8). Здесь фраза выглядела так:

«[...] Голгофа... с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый плюс одиннадцать градусов холода по Цельсию».

Отчего же такую хорошую фразу пришлось спешно переделывать? Причина – сообразительный редактор: при температуре в 11 градусов по Цельсию никаких луж быть не может. И сырости быть не может. Редактор и поправил: из сочетания «плюс одиннадцать градусов холода по Цельсию» извлек два слова – «плюс» и «холода», и из них сделал вполне приемлемое: «плюс чертовский холодище».

Эти два слова – «холода» и «плюс» – должны заинтересовать и нас. В русском языке «градусов холода» нет. Есть «градусы мороза» (a 11 градусов – это мороз) или «градусы ниже нуля». Существует еще одно обозначение: «минус», например, «минус 20 градусов по Цельсию». И тогда наше внимание останавливает слово «плюс». Плюсовая температура – это температура выше нуля.

Плюс и минус, тепло и холод. В этих двух словах заключены суть проблемы и ее решение.

Текстологический анализ романа «Тихий Дон» в значительной мере состоит в обнаружении и устранении смысловых противоречий. Здесь таких противоречий два.

Если на дороге лужи и сапоги промокают, то термометр никак не может стоять на отметке –11 по Цельсию. При такой температуре лужи замерзнут, а мокрые сапоги обледенеют. С другой стороны, довольно неуклюже выглядит и сочетание «плюс 11 градусов холода». Даже не неуклюже, а просто глупо – плюс минус 11 градусов!

Что же здесь было на самом деле? Ясно, что не могло быть «плюс 11 градусов» – для снега слишком тепло, даже мокрого. «Минус 11» – тоже перебор. Лужи. «Плюс минус 11» – совсем никуда не годится...

Так что же? А вот что!

«[...] Голгофа... с той только разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, и плюс один градус по Цельсию».

Стоило Шолохову вместо «моросило» прочесть «морозило», как ему из этой фразы было уже не выбраться. Если «морозило», то «плюс» приходится понимать не как «+», но в значении «к тому же». А если температура минусовая, то –1 – слишком мало (как-никак – «морозило!»). Шолохов подумал и приписал к цифре еще одну единичку – получилось «11». (Тут, кстати, можно было бы задать вопрос: откуда такая точность? Если судить по роману, то отступающие носовых платков с собой не взяли, не то что термометров. А вот с +1 градусом по Цельсию никаких сложностей нет – температура таяния снега любому офицеру известна.)

Ну, а потом пришел редактор, посмотрел на лужи и понял, что тут черт ногу сломит. Так с тех пор вместо цифр и стоит эпитет – «чертовский холодище».

А отчего это Макаровы так уверены, что 9 февраля 1918 года в Ростове стояли морозы? Причина, как я полагаю, одна – Роман Гуль (глава «Чалтырь», с. 39):

«Вышли в степь. Мороз, ветер, темь, мятель. Засыпает снегом, трудно вытаскивается нога, колонна растянулась по одному... Идем, вязнем в снегу, остановились – дороги нет. [...] Люди топятся, как стадо, мерзнут, ругаются, лезут по снегу искать дорогу. Слышны голоса: "руку отморозил", "давай сюда винтовку!", "оттирай, оттирай скорей!"»...

И т.д. Вроде все похоже – степь, темь, холод, ноги вязнут в снегу... только это не «Ледяной поход», а описание ночного перехода из села Чалтырь в село Хопры. Происходило это на таганрогском участке фронта за несколько дней до оставления Добровольческой армией Ростова!

Ошибки такого рода свидетельствуют не о нечестности критика, но об отсутствии у него профессионализма.

В силу чего приходится оставить без внимания как методологического пожелания А.Г. и С.Э. Макаровых, так и отпущенную мне долю комплиментов («впечатляющий результат», «виртуозный анализ», «убедительно показана»...).

Что можно добавить к этому по прошествии 7 лет? Наблюдения над затянувшейся эволюцией Макаровых от простодушной некомпетентности к подменам и передержкам? Вряд ли это представит интерес даже для узкого круга читателей...

Потому ограничусь еще одной цитатой. Предмет все тот же: погода в Ростове-на-Дону 9 (22) февраля 1918 года.

«После боя за Ростов, в коем приняла участие и Юнкерская батарея, состоялось совещание нашего командования. Было решено оставить Дон и, сохраняя Армию от уничтожения, отвести ее в Задонские степи и на Кубань. В эти февральские дни выглянуло солнце, и со стороны Азова задул теплый, южный ветер.

Снег в степи быстро таял. Лед на Дону почернел и на льду выступила вода. Переправлять через лед артиллерию и обозы было трудно. Переправа через Дон происходила около станции Аксай в направлении станицы Ольгинской».

Это Виктор Александрович Ларионов, книга мемуаров «Последние юнкера» (Frankfurt am Main: Посев, 1984), глава 3-я «Первый Кубанский поход» (с. 59).

А это – «Тихий Дон»: «От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер. [...] На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались лужи».

Думаю, хватит...

Зеев Бар-Селла (Иерусалим)

“Новое литературное обозрение” №47, 1'2001

Ответ Макаровых см. в кн.: "Вокргу "Тихого Дона": от мифотворчества к поиску истины". М. 2000.