З. Бар-Селла О книге А.Венкова



Новое Литературное Обозрение. №55, 2002.

Венков А. В. "ТИХИЙ ДОН": ИСТОЧНИКОВАЯ БАЗА И ПРОБЛЕМА АВТОРСТВА. –
Ростов-на-Дону: Терра, 2000. – 582 с. – 300 экз.

"Бездоказательно!" – в один голос кричат шолоховеды, от самых остепененных до неведомых жалобщиков, сваливающих свои стенания в безответный Интернет. Их послушать – победители! И повод для ликования наконец сыскался – рукопись, где на первой странице написано: "Тихий Дон. Роман", а вверху – "Мих. Шолохов"!

Но истинной радости нет, поскольку за четверть века, протекшую со времени публикации в Париже книги D * (И. М. Медведевой – Томашевской) "Стремя" Тихого Дона "", случилось много неутешительного. Самое главное – пришлось опуститься до полемики и вообще что – то доказывать, всякий раз убеждаясь, что Шолохов превратился в фигуру одиозную: любое упоминание его имени немедленно вызывает вопрос о плагиате.

Да, за четверть века в подходе к проблеме авторства романа "Тихий Дон" произошел кардинальный поворот – место общих впечатлений и слухов заняла ординарная филологическая процедура: анализ внутритекстовых связей, отыскание литературных реминисценций, изучение поэтики... И сразу же обнаружилось, что наличный текст романа вызывает уйму вопросов – вопросов, на которые официальная версия авторства никакого ответа не дает. Например, выяснилось, что в романе одновременно присутствуют (в пределах абзаца или страницы) принципиально различные виды текста: беловик и – черновик того же самого беловика. Черновики же эти представлены в трех видах: а) альтернативные (предыдущие) редакции текста; б) планы и в) справочные материалы, послужившие источником для написания художественного текста. А это, в свою очередь, приводит к выводу, что печатная версия романа представляет собой воспроизведение рабочей – то есть неперебеленной – рукописи.

Тогда, считая автором романа Шолохова М. А., придется допустить и такое: автор может ничего не знать о том, как писалось его собственное произведение.

Открылись и другие странности... Например, ни одна из литературных реминисценций в романе не младше 1916 г. (поэма В. Маяковского "Война и мир")... Словно с 1917 г. автор перестал читать (Шолохову – 11 лет)!

Достигнутые результаты позволили (отбросив невнятные шолоховские разъяснения) обратиться к проблеме формирования (и эволюции) замысла романа и восстановлению допечатного облика текста.

Была поставлена (хотя и не сформулирована) еще одна проблема – жанровая: является ли "Тихий Дон" историческим романом, то есть превосходит ли он в замысле и оценках уровень осведомленности современника описываемых событий?

А. В. Венков – историк, автор нескольких монографий об эпохе революции и Гражданской войны на Дону [1]. Потому его интерес к роману "Тихий Дон" – единственному значительному произведению о событиях той поры и в тех местах – представлялся бы понятным без дополнительных разъяснений.

Но – шолоховская тема слишком живая, слишком воспаленная. И оттого историк Венков должен объясняться с читателем и обращаться к собственной биографии – истории того, как постепенно открывались глаза у уроженца станицы Вёшенской. Выясняется, что в Вёшках издавна существуют две противостоящие школы: первая – официозная, представленная местными микрокраеведами, специализирующимися на обнаружении мелочных совпадений вёшенских реалий с показаниями романа, и вторая – диссидентская, бытующая исключительно на устном уровне. С рассказа о местном тайном предании и начинает А. В. Венков свою книгу. И сразу же решает одну (уже успевшую стать болезненной) проблему – еланскинскую.

Проблема эта возникла в 1993 г., когда Ю. Мурин опубликовал шолоховское письмо Сталину (от 16 февраля 1938 г.): "Енач. РО НКВД Меньшиков, используя исключенного из партии в 1929 г. троцкиста Еланкина, завел на меня дело в похищении у Еланкина..." Тихого Дона "" [2]. В комментариях к публикации о Еланкине ничего не было сказано, не сильно продвинулось дело и к моменту выхода подготовленного Ю. Муриным сборника "Писатель и вождь", где о Еланкине сказано: "Личность не установлена" [3]. Одновременно в кругу шолоховедов распространился зловещий слух, что неопознанный Еланкин – никакой не писатель, а начальник архива Азово – Черноморского управления НКВД, откуда и получил Шолохов рукопись "Тихого Дона".

Так вот, благодаря Венкову, данные об этой личности найдены: Еланкин Иван Николаевич, 1900 г. рождения, положивший начало Вёшенской комсомольской организации, член РКП (б) с 1 марта 1920 г., скрывший свою службу в Белой армии, в 1921-м уехал из станицы на повышение и возглавил отдел агитации и пропаганды окрисполкома... А затем был с должности снят и отправлен директором школы на хутор Ольшанской, где в 1932 г. его арестовали за "правый уклон" (так что в "троцкизме" Шолохов обвинял его зря и, возможно, посмертно – в 1938 г. И. Н. Еланкин умер в Казанской тюрьме). Что же касается романа, то был и роман – "Донская волна", рукопись которого в 1920-е гг. таинственным образом из еланкинского дома пропала. Отец Еланкина – Николай Петрович – заподозрил в краже юного Шолохова, но доказать ничего не смог (да и брат Ивана, Георгий, твердил, что роман "Донская волна" ничего общего с "Тихим Доном" не имел...). Примечательно, однако, что в 1932 г. Шолохов со своим секретарем почему – то счел нужным присутствовать при аресте Ивана Еланкина... После ареста сына отец еще долго шумел, обвинял Шолохова в краже, пока старика не угомонили домашние.

Венков упустил из виду лишь одно – связь семейства Еланкиных с "Тихим Доном" еще прочнее: в 1927 г. Н. П. Еланкин (57 лет, "бедняк") был допрошен по делу Харлампия Ермакова, самого известного кандидата в прототипы Григория Мелехова. И Еланкин – отец следователям пособил: "Ермаков смеется над коммунистами, излагает к ним полное недоверие, все время старается занять какой – нибудь пост, в настоящее время пользуется популярностью среди зажиточных, в общем и целом тип очень опасен для Советской власти" [4].

Проблему авторства знаменитого романа это, конечно, не решает, но позволяет понять, что именно призван был скрыть сработанный за полвека лубок "Шолохов в Вёшенской" – одностаничники, близко знавшие донского соловья, готовы были поверить во что угодно... Во что угодно, кроме одного: Мишка, сын местного жулика Сашки Шолохова, – автор романа "Тихий Дон"! (Систематический обзор местного фольклора, относящегося к "шолоховскому циклу", – самостоятельная и увлекательная задача [5].)

Далее А. В. Венков переходит к собственно роману "Тихий Дон". Это могло бы открыть нам легкий путь предъявления автору ряда претензий относительно превратного понимания и некорректного цитирования трудов рецензента... Но, во – первых, наличная литература "шолоховского вопроса" не столь обширна, и заинтересованный читатель в силах сверить изложение В. А. Венкова с оригиналом... А во – вторых, значительность собственного вклада Венкова в решение проблемы авторства позволяет не обращать внимания на мелочи.

Дав монографии подзаголовок "Источниковая база и проблема авторства", Венков, тем самым, вступает в необъявленную полемику с А. Г. и С. Э. Макаровыми, сводящими понятие "источник" к простому перенесению текстов из одной книги в другую (в их случае – в "Тихий Дон" [6]). Венков же совершенно справедливо понимает под "источниковой базой" тот комплекс документальных и иных свидетельств, которые автор романа подверг переработке. Тем не менее значительную часть монографии Венков посвящает наблюдениям чисто филологического плана. И наблюдения эти такого свойства, что становится ясно – до сегодняшнего дня роман оставался непрочитанным.

А чем иным можно объяснить, что, талдыча десятки лет об эпическом характере донской эпопеи, ни один из бесчисленных шолоховедов не удосужился сравнить роман с единственным бесспорным европейским эпосом – гомеровским?.. А Венков сравнил (с. 480 – 482) и обнаружил в тексте прямые отражения "Илиады"!

И как могло получиться, что, бесконечно твердя о народно – фольклорных истоках шолоховского гения, никто не потрудился уяснить функцию тех именно фрагментов романа, фольклорный характер которых несомненен, – казачьих песен?! [7] А Венков это сделал и показал, что песни вставлены в роман не для колорита – они определяют мотивную структуру тех глав, в которые их поместил автор (с. 35 – 42).

Останавливает А. В. Венков свое внимание и еще на одном способе организации текста – символическом ("... пятно колесной мази на белой фуражке Степана, когда Томилин сообщает ему об измене жены; потрясен Степан, раздавлен известием, и" полураздавленная, издыхающая пиявка "карабкается ему на сапог (ч. 1, гл. XIX); Аксинья жалуется Григорию на Степана:" Бьет каждый день!.. Кровь высасывает!.. "(ч. 1, гл. XVI)"... – и пр.). Дело даже не в количестве примеров (их, кстати, достаточно), а в том, что А. В. Венкову удалось показать главное: символизация – это тотальный структурный принцип романа. В этой связи позволю себе сделать два частных замечания.

Венков пишет (с. 43): "Бунчук ведет агитацию среди казаков, направленных на Петроград, убивает есаула Калмыкова, и здесь же сцена:" Солдат обнимал женщину, притягивал ее к себе, что – то шептал, а она, упираясь ему в грудь руками, откидывала голову, бормотала захлебывающимся голосом: "Не верю! Не верю", – и приглушенно, молодо смеялась "(ч. 4, гл. XVII)".

Честно говоря, я не вполне понимаю, какого рода символы здесь можно усмотреть... Это не символика, а элементарная картинка нравов: у вокзальной водокачки убивают людей (большевики расстреливают офицера), а тут же рядом ("на ближайшем перекрестке") другие люди, как ни в чем не бывало, хохочут и занимаются любовью... И тем не менее символика в данном эпизоде присутствует, только не в этой фразе, а в предыдущей: "По безлюдному руслу улочки шли молча. Бунчук изредка поглядывал назад. Над ними [Бунчуком и Дугиным – двумя участниками убийства. – З. Б. – С.] в темноте низко пенились, устремляясь на восток, черные облака. В просвет, с крохотного клочка августовского неба, зеленым раскосым оком глядел ущербный, омытый вчерашним дождем месяц. Солдат обнимал..." и т. д.

Убитый Бунчуком офицер – это есаул Калмыков, о котором при первом его (еще в звании подъесаула) появлении (ч. 3, гл. XV) сказано: "... маленький круглый офицер, носивший не только в имени, но и на лице признаки монгольской расы..." А потому – ущербный месяц, глядящий "раскосым оком", должен напомнить нам именно о смерти Калмыкова, наполнить ее дополнительным – космическим – смыслом. В ранних изданиях связь эта была и вовсе прозрачной: "Над ними в темноте низко пенились, устремляясь на восток, траурно – черные облака. В просвет, с крохотного клочка августовского неба, зеленым раскосым оком мертвеца глядел ущербный, омытый вчерашним дождем месяц".

Второе замечание касается фрагмента из 3 – й книги романа (ч. 6, гл. XIII): "Вечерами из-за копий голого леса ночь поднимала калено-красный огромный щит месяца. Он мглисто сиял над притихшими хуторами кровяными отсветами войны и пожарищ. И от его нещадного, немеркнущего света рождалась у людей невнятная тревога, нудился скот <... > К заре заморозок ледком оковывал мокрые ветви деревьев. Ветром сталкивало их, и они звенели как стальные стремена. Будто конная невидимая рать шла левобережьем Дона, темным лесом, в сизой тьме, позвякивая оружием и стременами" [8].

А. В. Венков (с. 45) интерпретирует данный отрывок так: "Страшные природные знамения: калено-красный огромный щит месяца, оледенение веток, будто невидимая конная рать идет другим берегом Дона, – все это предчувствие прихода большевиков (ч. 6, гл. XIII), напоминающее ожидание страшной братоубийственной войны в романе Сенкевича " Огнем и мечом "".

С точки зрения символики анализ совершенно бесспорен. А вот что касается Сенкевича...

Венков, очевидно, имеет в виду самое начало романа польского классика (ч. 1, гл. 1; пер. К. Я. Старосельской): "Летом случилось великое затмение солнца, а вскоре и комета запылала в небесах. Над Варшавой являлись во облаке могила и крест огненный, по каковому случаю начали поститься и раздавали подаяние, ибо люди знающие пророчили, что мор поразит страну и погибнет род человеческий".

Упомянутый роман Г. Сенкевича, несомненно, нашел отклик у русских писателей: достаточно сравнить первую фразу 1-й главы – "Год 1647 был год особенный, ибо многоразличные знамения в небесах и на земле грозили неведомыми напастями и небывалыми событиями..." – с началом "Белой гвардии" М. Булгакова ("Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918..."). Но в нашем случае перечень небесных знамений включает совершенно конкретный образ: раскаленно – красный, кровавый щит месяца. А это с неизбежностью указывает на иной источник – на Оссиана. Образ этот мог восходить как к текстам самого Оссиана, так и к одному из многочисленных щито – лунных сравнений в русской оссианической традиции – от Державина [9] до Блока ("Из длинных трав встает луна//Щитом краснеющим героя...")...

Чрезвычайно ценными представляются и наблюдения над иными изобразительными средствами, прежде всего – обнаружение того факта, что автор "Тихого Дона" проявил основательные познания не просто в живописи, но в живописной технике: в технике исполнения гравюр, акварели, графики и работы маслом (с. 49 – 51). Подобный аспект дарования, естественно, плохо стыкуется с известной нам биографией Шолохова М. А.

Добавим, что культурный горизонт автора романа не ограничен и живописью – отлично владел он, например, музыкальными образами: "глубокий виолончельный голос", "невидимые клавиши страха", "нервы навинчивались на колки чувств", описание исполнения арии Гремина и многое другое... А Шолохов даже в церковном хоре не пел!

Венков не оставляет без внимания и шолоховскую новинку – исполненный в шесть рук (Шолохова, его жены и свояченицы) список двух первых книг романа. Произведение это (по имени первооткрывателя будем именовать его "Списком Колодного") было, как известно, с большой помпой и распубликованием в прессе приобретено в собственность Институтом мировой литературы, и посему надежд на скорое его обнародование у нас нет. А пока всем, кроме сотрудников ИМЛИ, приходится довольствоваться тем, что успел опубликовать Л. Е. Колодный, – 128 листами ксерокопий [10]. (Впрочем, если даже ИМЛИ рукопись и издаст, положение это вряд ли изменит. По крайней мере, первый опыт такого рода – предложенная директором ИМЛИ Ф. Ф. Кузнецовым транскрипция первого абзаца 1-й главы 1 – й части 1 – й книги [11] – не более чем имитация текстологии: на 11 строк приходится ровно 11 ошибок; 11 – я ошибка – чтение "тягучим" там, где четко написано слово "текучим".)

Сделав несколько дельных замечаний по поводу странностей предъявленной рукописи, А. В. Венков сосредоточивается на отрывке, долженствующем представлять самую первую редакцию начала знаменитого романа (с. 18 – 22). Разобрав многочисленные его нелепости, Венков приходит к знаменательному выводу – "самая первая редакция" представляет собой неловкую компиляцию отрывков, извлеченных из канонического текста романа. Иными словами, тот, кто изготовил данный отрывок, уже имел перед глазами написанный роман!

От себя скажем, что тем же методом были изготовлены и многие из так называемых "Донских рассказов"...

(Вполне вероятно, кстати, что "первая редакция" представляет собой заготовку к одному из таких рассказов, в силу каких – то причин не доведенному до публикации. Примечателен, в частности, такой факт – лист, на котором написано:

"Тихий Дон.

роман.

Часть 1.

I.", имеет номер страницы "- 11 -"!)

Нам уже приходилось отмечать [12], что сильнейшие подозрения вызывает и проставленная на данном отрывке дата:

"1925 год.

Осень".

Представьте себе, что вы пишете роман. Разглаживаете чистый лист бумаги, берете перо в руку и ставите дату... Какую дату вы поставите? Разумеется, сегодняшнюю – число, месяц, год... Но никак не время года! Такие даты ставятся только задним числом!

Но это все – литература, перейдем к главному. А главное в книге А. В. Венкова – это то, как "Тихий Дон" вписывается в историю и как история вписывается в "Тихий Дон".

Следует сказать, что к теме отражения в тексте исторических реалий исследователи обратились сразу, как это стало возможным – с началом "оттепели" [13]. Тогда же было установлено (и до сих пор выдается – не А. В. Венковым – за свежую новость), что ряд фрагментов романа целиком выписаны из мемуаров А. С. Лукомского, П. Н. Краснова и А. И. Деникина. Подобное использование чужого текста достаточно ярко свидетельствует не только об отсутствии у титульного автора собственных знаний и впечатлений, относящихся к описываемой эпохе, но и об отсутствии у него писательского дарования. Это вполне согласуется с официальной версией авторства.

Но если автор – не Шолохов, а современник и очевидец событий, то каковы могли быть источники его осведомленности? Мемуары еще не написаны, документы недоступны... Что остается? То же, что у каждого современника, пытающегося разобраться в сути происходящего: личные впечатления, разговоры с участниками событий и – пресса.

И вот тут А. В. Венков добивается поразительного успеха: он находит источниковую базу тех частей романа, в которых описываются боевые эпизоды Первой мировой войны. Это – ростовские и новочеркасские газеты 1914 – 1916 годов. Более того, он устанавливает, что автор подходил к прессе дифференцированно: в части сообщения официальной информации предпочитал официальные "Донские Войсковые ведомости", а в своем отношении к событиям солидаризовался с либеральным "Приазовским краем" (отчаянный либерализм этой газеты отражался даже в названии: не "Прiазовскiй", но – "Приазовскiй"!). Либерализмом тогда (как и сейчас, впрочем) называлось неустанное разоблачение ужасов и бессмысленности войны. И отношением дело не исчерпывается – Венков обнаруживает многочисленные случаи совпадения конкретных деталей в романе и газетных очерках. Но, в отличие от использования белогвардейских мемуаров во 2 – й и 3 – й книгах, автор нигде не опускается до прямого текстуального заимствования – он работает с материалом как писатель, перерабатывая, видоизменяя, сталкивая и свободно комбинируя чужие наблюдения (в частности, выясняется, что в описание боев 1914 г. вошло немало моментов, характерных для военных действий, происходивших позднее – в 1915 и 1916 гг.).

И еще – Венков дает подробную сводку боевых эпизодов романа (более тридцати) и устанавливает знаменательный факт (с. 369 – 374): оказывается, в своем отношении к войне автор активно необъективен. А именно: к боям Первой мировой он относится сверхкритически (даже победы – вопреки исторической правде – превращены в поражения), зато Гражданскую (точнее, успехи белых) оценивает апологетически (казаки – вопреки все той же исторической правде – неизменно одерживают верх).

В. А. Венков объясняет данный парадокс, исходя из своей концепции авторства (о которой ниже), мы же полагаем, что указанное обстоятельство проливает свет на атмосферу и время написания частей романа, повествующих о событиях Гражданской войны. Точнее, это позволяет определить terminus ante quem – в победе белого оружия казачья интеллигенция была непоколебимо уверена вплоть до падения Ростова и Новочеркасска. Иными словами, принадлежащая перу подлинного автора часть 2 – й и 3 – й книг была завершена не позднее декабря 1919 года.

Таким образом, Венков устанавливает не просто пласт источников, но то непосредственное окружение, в котором существовал автор романа. И в этом открытии – главное достижение монографии.

А теперь пришло время сказать о неудаче. Неудачной представляется концепция авторства. И дело даже не столько в удручающе низком качестве литературных текстов, которые оставили предлагаемые Венковым претенденты, сколько в поразительном представлении о том, что такое авторство. По Венкову, к написанию романа, причем задолго до всякого Шолохова, приложили руку многие, а именно – к банальной мелодраматической фабуле были пристегнуты тексты, принадлежащие разным литераторам – казакам. И Шолохов стал как бы одним из звеньев в этой веренице...

Как это все могло выглядеть в реальности, Венков не разъясняет.

Причина такой неудачи коренится, очевидно, в том, что филология и история – науки разные. И потому столь неожиданно (для историка!), что, установив идейную близость автора романа к кругу журналистов "Приазовского края", Венков не испытывает никакого неудобства, объявляя автором "Тихого Дона" (точнее, автором, внесшим наибольшую лепту) то коллежского регистратора И. Д. Филиппова, то есаула В. В. Пузанова – казачьих литераторов крайне консервативного толка, печатавшихся исключительно в полуэфемерных новочеркасских газетах ("Голос качества", "Вестник казачества"), литераторов, пламенно этот самый "Приазовский край" ненавидевших и честивших его "еврейским листком". И это тем более удивительно, поскольку мимо данного противоречия А. В. Венков не проходит (с. 348 – 349):

"Описание петроградской толпы выдает политические взгляды автора:" Густая толпа пенилась мужскими соломенными шляпами, котелками, кепками, изысканно – простыми и нарядными шляпками женщин. В общем потоке изредка мелькала зеленым демократическим пятном фуражка военного <... > "(ч. 4, гл. Х). Зеленый цвет для автора – цвет" демократический ", он его выделяет из общей гаммы. Под зелеными знаменами выступала партия" народной свободы "- конституционные демократы," кадеты ", которых большевики считали главной партией контрреволюции и которых знакомые нам донские офицеры называли" партией жидовской свободы "(вспомним" Голос казачества "и" Вестник казачества "). Что ж, политические симпатии автора не изменились..."

Да, не изменились и не менялись, поскольку автор – не Шолохов и не Пузанов.

Впрочем, и "кадеты" здесь не ко двору. Политическую линию "Приазовского края" четко определил атаман Краснов – "эсъ – эровская газета" [14]. А что касается пятен демократии, то совершенно ясно: речь здесь идет не о зеленом цвете кадетских знамен, но о военной форме защитного цвета. И вот тут обнаруживается действительно интересная вещь: "демократическим" защитный цвет мог быть назван лишь в краткий промежуток времени – апреле - мае 1917 г., когда солдатские и матросские комитеты требовали отказаться от ношения погон. Главным объектом и символом ненависти стали погоны с золотым шитьем (с тех пор и вошло в обиход слово "золотопогонники" для обозначения контрреволюционеров), меньше эмоций вызывали погоны с шитьем серебряным ("березовые"), а вот погоны защитного цвета странным образом обрели статус демократических [15]. Именно в эти два месяца 1917 г., в период резкого противопоставления зажравшегося тыла фронту (погоны защитного цвета – принадлежность полевой формы), и могло сформироваться у автора романа такое неожиданное представление о цвете хаки.

Еще одно замечание, но уже касающееся непосредственно рецензента. Венков отвергает нашу гипотезу о том, что подлинным автором "Тихого Дона" был донской журналист Виктор Севский [16] (псевдоним Вениамина Алексеевича Краснушкина; 10 (22) августа 1890 г., ст. Филоновская, – январь 1920 г., Ростов – на – Дону). В частности, Венков указывает на то обстоятельство, что после появления в газете "Приазовский край" (27 августа 1914 г.) фотографии В. Севского в казачьей форме с погонами вольноопределяющегося тот "замолчал – ни одной публикации, ни одного очерка о войне". И так продолжалось до 10 октября 1915 г. (с. 272).

Даю справку: В. Севский был призван в армию (казачьи войска) 10 августа 1914 г. [17], но уже в сентябре по болезни (туберкулез и порок сердца) демобилизован [18]; срок пребывания В. Севского на фронте примечательным образом совпадает с датировками "Дневника", найденного Григорием Мелеховым на трупе казака – студента (ч. 3, гл. XI; см. журнальную публикацию 1 – й книги романа). Вернувшись в Ростов, Севский возобновил сотрудничество в "Приазовском крае" (с 17 сентября), но месяц спустя был из газеты уволен (последняя публикация – 24 октября). С жалобой на незаконность увольнения Виктор Севский обратился в ростовское Общество журналистов [19], но правды не добился и перешел в газету "Утро юга" (первая публикация – 2 ноября 1914 г.), в которой и проработал до самого ее закрытия ("за противозаконное направление") в сентябре 1915 г. После чего был снова принят в штат "Приазовского края". А в "Утре юга" Севский печатал за своей подписью такие, например, материалы: "Прапорщик Онуфрий" (1915.10 января); "Задача (Из эпизодов войны)" (1915.23 февраля); "Попутчик (Из эпизодов войны)" (1915.9 марта)... Так что и публикации были, и очерки о войне. И еще было многое, о чем в двух словах не скажешь...

А последний аккорд книги (с. 563 – 576) – это обнаружение шолоховского двойника. Речь идет о Константине Ивановиче Каргине, жителе одноименного хутора, того самого, где родился и мужал Шолохов. Мало того, Каргин и Шолохов – практически сверстники: Константин 1904 – го, Михаил 1905 г. рождения. Правда, в 1920 г. Каргин ушел к Махно, а Шолохов остался сидеть дома. В 22 – м Каргин вернулся, через год окончил школу 2 – й ступени и в 1924 г. поступил в Ростовский университет. А Шолохов на учебу плюнул и отбыл в Москву делаться писателем. Потом Каргина за махновское прошлое из университета выгнали, и оба они оказались в Вёшенской. Каргин учительствовал, Шолохов стал классиком. В 1928 г. (в год выхода "Тихого Дона") вступил на литературную стезю и Каргин – в ростовском журнале "На подъеме" (№ 4) появился его рассказ "Забурунный край". Рассказ не остался незамеченным и уже на следующий год был включен в антологию крестьянских писателей Северного Кавказа [20]. А потом – как отрезало: в 1931 г. в том же журнале "На подъеме" и тоже в 4-м номере появилось выступление Ивана Макарьева "На подступах к овладению методом". И выяснилось, что как раз методом Каргин и не владел, а проявил, напротив, недопустимый "объективизм чистейшей воды, чуждый и враждебный нашему мировоззрению". В специальном разделе "Ошибки т. Каргина" Макарьев разобрал по косточкам каргинскую повесть "Бахчевник", подчеркнув, что "страницы о том, как у кулака Назара Голицына забирают хлеб, есть лучшее, что написано пока на эту тему". Из чего следовал вывод: "... печатать всю вещь, конечно, нельзя". Она и не была напечатана, а рукопись пропала. Так бы ничего мы о повести и не знали, не сумей Каргин полугодом раньше (9 сентября 1930 г.) тиснуть небольшой отрывок (про то, как у кулака Назара Голицына забирают хлеб) в миллеровской районной газете "Знамя колхозника". Венков эту газету разыскал и перепечатал отрывок в своей книге. Так что теперь каждый может ознакомиться и задуматься – откуда взялась "Поднятая целина"?

Задумались, наверное, многие... Могу поделиться еще одним любопытным фактом, ускользнувшим от внимания Венкова. В июле 1933 г. краевое издательство "Северный Кавказ" провело встречу с местными писателями. Издательские работники не стали дожидаться писательских жалоб и сами пустились в самокритику: "Как сказали тт. Максимов и Медведев, подход издательства к авторам носит подчас оскорбительный характер. <... > Тов. Медведев привел характерный пример. На рукописи, сданной в издательство, редактор Гончар написал:

– Списано с" Поднятой целины "Шолохова.

На заявление, что повесть написана в 1932 г. (когда" Поднятая целина "только печаталась! – З. Б. – С.), Гончар ответил:

– А мне какое дело!

Что можно к этому прибавить" [21].

Прибавить к этому можно только одно – имя автора...

Дальнейшую судьбу Каргина Венков пересказывает скороговоркой: "вскоре" сел ". Затем война, плен, эмиграция, возвращение на Родину... Искать и публиковать (повесть" Бахчевник ". – З. Б. – С.) после Великой Отечественной войны было просто нереально".

Сегодня можно сказать побольше... Атаман Верхне – Донского округа Войскового казачьего общества "Всевеликое Войско Донское" Юрий Карташов издал в Интернете словарь биографий знаменитых верхнедонцов [22]. Находим мы в этом словаре и А. В. Венкова, и К. И. Каргина...

Так вот, "сел" К. И. Каргин в 1935 году. А до ареста входил в литературную группу "Станица", возглавляемую Г. Бороздиным, донским поэтом, автором сборничка "В дозоре" (Ростов – на – Дону, 1924), поэмы "Остап Нагайка" (отрывок в 3 – м сборнике "Перевал") и стихотворения "Траурный вечер" (на смерть Ленина). Под стихами он ставил подпись: "Георг Бороздин", но стоило ему обратиться к соратникам с предложением называть его еще и "атаманом", как судьба группы и самого Бороздина была решена. А Каргина потом выпустили. Поселился он в Грозном, оттуда переехал в Орджоникидзе. Началась война, мобилизовали. В 1942 г., под Харьковом, попал в плен, вспомнил свою принадлежность к казачьему сословию и пошел служить немцам – под начало атамана Краснова. Затем – май 45 – го, из Австрии Каргин бежит в Италию, добирается до Австралии. А в 59 – м вернулся в СССР и... никакого наказания не понес. Что странно – не тот был год 1959 – й, чтобы изменникам Родины и военным преступникам отпускать грехи и давать жить, как Бог на душу положит... Не иначе, были у Константина Ивановича перед Советской Родиной особые заслуги. В 1964 г. посетил Вёшенскую, на провокационные разговоры (бывшего учителя – сослуживца А. Г. Дударева, заступавшегося за власовцев) не поддался [23]. С 1959 г. литературных следов не оставлял. Говорят, лелеял мечту написать серию рассказов о "красновцах" (т. е. казачьих частях вермахта)... Не написал. А скончался он в 1983 г., то есть прожил ровно столько, сколько Шолохов, – год в год.

Но Венков полагает, что сходство еще глубже, еще безусловнее, – и сравнивает один фрагмент каргинского рассказа "Забурунный край" уже не с "Поднятой целиной", но с самим "Тихим Доном": "Белая армия на всем фронте отступала, оставляя огромные трофеи.

Дней через пять беглецы услышали орудийные выстрелы, а еще через день по над лесом, шляхом понеслись обозы; скакали военные, охраняя подводы... <... > Во взводных колоннах ехали кавалерийские полки; немного правее шла пехота, а позади леса за курганом устанавливали батареи..."

А вот "Тихий Дон" – книга 3 – я, часть 6 – я, глава 10 – я: "Весь день полк отступал. По дорогам скакали обозы. Где – то правее, за серой тучей, застлавшей горизонт, рыхлыми обвалами грохотали орудийные залпы. По оттаявшей унавоженной дороге хлюпали сотни, месили мокрый снег лошади с захлюстанными щетками. По обочинам дорог скакали ординарнцы".

Похоже? Похоже. И Венков констатирует непреложный факт: "Рассказ" Забурунный край "вышел задолго (за 11 месяцев. – З. Б. – С.) до ч. 6 романа" Тихий Дон "!"

А раз так – "Что это? Заимствование? Или и там, и здесь использован один и тот же первоначальный текст?"

Действительно, вопрос... Правда, сходные моменты можно найти и в двадцати других книгах, например в мемуарах, чьи авторы вспоминают безрадостные дни отступления своей армии (армия может быть как белой, так и красной).

Потому что перед нами не картина и даже не экспозиция, перед нами – диспозиция.

И ответы на вопросы Венкова лежат в продолжении отрывка из романа – в следующей же фразе. Венков считает эту фразу во всем подобной предыдущим и даже отмечает в ней моменты сходства с "Забурунным краем": слова "кавалеристы" (у Каргина "кавалерийские") и "колонны" (у Каргина "колонны").

А фраза такова: "Молчаливые грачи, затянутые в блестящее синеватое оперение, кургузые и неловкие, как пешие кавалеристы, важно и качко расхаживали сбочь дороги, пропуская мимо себя, как на параде, отступающие казачьи сотни, колонны оборванных пластунов, валки обозов".

В этом – то все и дело – такую фразу ни с чьей не спутаешь и никакому автору "Поднятой целины" не припишешь.

Нечувствительность к эстетической стороне текста Венков проявляет неоднократно, но от него никто иного и не ждет. Его дело – история, и даже когда выводы не бесспорны, сама масса добытых им фактов открывает новые перспективы исследования.

И в частности, лишает уникальности некоторые аспекты проблемы. Скажем, Еланкин, Каргин, Шолохов – это ведь не просто современники и земляки... Это переплетенный клубок фальсифицированных жизней и подложных биографий. И тогда Шолохов, со всей его ложью и самозванством, занимает свое место – детали намного более сложной и зловещей картины.

Зеев Бар – Селла

______________________________________________________

1) См.: Венков А. В. Печать сурового исхода: к событиям 1919 года на Верхнем Дону. Ростов – на – Дону, 1988; Он же. Донское казачество в гражданской войне. 1917 – 1920. Ростов – на – Дону, 1992; Он же. Антибольшевистское движение на Юге России на начальном этапе гражданской войны. Ростов – на – Дону, 1995.

2) Источник. 1993. № 4. С. 9.

3) Писатель и вождь: переписка М. А. Шолохова с И. В. Сталиным. 1931 – 1950 годы: (Сборник документов из личного архива И. В. Сталина)/Сост. Ю. Мурин. М., 1997. С. 149.

4) Никитина О. Трем смертям не бывать...: О неизвестных страницах жизни прототипов героев "Тихого Дона"//Советская культура. 1990.19 мая. С. 15; Вяткин Л. Геройский казак Харлампий//Вокруг света. 1996. № 10. С. 65. Не называя Н. П. Еланкина, те же показания цитирует и В. Фомин (Фомин В. Трагедия Харлампия Ермакова//Литературная газета. 1992.29 апреля. С. 6).

5) Любопытный образчик предания о гибели Харлампия Ермакова сообщил, например, восьмидесятилетний вёшенский казак Яков Филиппович Каргин, утверждая, что Ермакова (вместе с другим казаком – Рябчиковым) чекисты не расстреляли, а утопили в проруби ("спустили под лед"). Слышал об этом Я. Ф. Каргин от своего отца, а записал предание заслуженный артист России В. И. Дерябкин (Там, где похоронен Харлампий Ермаков//Наше зеркало. Донецк (Ростовской обл.), 2000. № 34). Имеется, правда, документальное свидетельство, что Х. В. Ермаков был казнен 17 июня 1927 г., когда никакого льда на Дону быть не могло... Что же касается предполагаемого собрата по несчастью – Рябчикова, то под ним, видимо, подразумевается командир полка вёшенских повстанцев Платон Рябчиков, расставшийся с жизнью еще в 1920 году. Источником данного предания послужил, очевидно, сам роман, поскольку в "Тихом Доне" Рябчиков командует не просто полком, но полком в дивизии Григория Мелехова. Эпизод же с заталкиванием под лед навеян, скорее всего, последней главой 4 – й книги – решив вернуться к мирной жизни, Гришка Мелехов бросает под лед оружие (винтовку, наган и патроны).

6) См.: Макаров А. Г., Макарова С. Э. К истокам "Тихого Дона"//Загадки и тайны "Тихого Дона". Т. 1. Самара, 1996.

7) Хотя были и публикации с подходящими названиями, например: Пахомова К. Народная песня в романе М. А. Шолохова "Тихий Дон"//Учен. зап./Горьковский ун – т им. Н. И. Лобачевского. Вып. 49. Сер. филол. Горький, 1958. С. 182 – 202.

8) Цит. по первой публикации: На подъеме. 1930. № 6. С. 3.

9) Краткую сводку примеров из поэзии конца XVIII – первой трети XIX в. см.: Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе. Л., 1980. С. 108.

10) См.: Колодный Л. Е. Как я нашел "Тихий Дон". М., 2000. С. [463] – [610].

11) См.: Кузнецов Ф. Шолохов и "Анти – Шолохов": конец литературной мистификации века//Наш современник. 2000. № 11. С. 276.

12) См.: Бар – Селла З. Рукописи не бомбят. (II. Столичный детектив)//Окна (приложение к газ. "Вести"). Тель – Авив, 1995.6 – 12 июня. С. 24.

13) См.: Васильев В. Г. Историческая правда в "Тихом Доне"//Учен. зап. Магнитогор. гос. пед. ин – та. 1957. Вып. IV. С. 57 – 105.

14) Краснов П. Н. Всевеликое Войско Донское//Архив русской революции. V. Берлин, 1922. С. 257.

15) См.: Колоницкий Б. И. Погоны и борьба за власть в 1917 году. СПб., 2001. С. 34, 46, 69, 71.

16) См.: Бар – Селла З. Имя//Окна (приложение к газ. "Вести") (Тель – Авив). 1997.10 июля. С. 14 – 15; 17 июля. С. 22, 24.

17) См.: Письмо В. Севского А. С. Изгоеву (Ланде) от 8 августа 1914 г. (РГАЛИ. Ф. 1666. Оп. 1. Ед. хр. 460. Л. 5).

18) См.: Зинаида Эм [З. М. Мезенцева]. Памяти Виктора Севского//Эпоха. 1918. № 38.18 марта. С. 2 (написано по получении ложного известия о казни В. Севского в Новочеркасске).

19) См.: В о [бществ] ве журналистов//Приазовский край. 1914.10 декабря. С. 3; В ростовском о [бщест] ве журналистов//Утро юга. 1914.10 декабря. С. 3.

20) См.: Борозды (Литературно – художественный сборник крестьянских писателей Северного Кавказа). Ростов – на – Дону, 1929.

21) М. С. На встрече издательства "Северный Кавказ" с писателями//Молот (Ростов – на – Дону). 1933.28 июля. С. 4 (Под рубрикой: "Перед краевым и всесоюзным съездом писателей").

22) См.: Карташов Ю. И. Верхнедонцы: 100 биографий казаков Верхне – Донского округа. (2001)//< www.nativreg.rost/new_page_14. htm >.

23) См.: Каргина И. "Лучше бы я пасла свиней...": Краткие истории жизни и смерти учителей Вёшенской средней школы//Учительская газета. 2001.25 сентября.

“Новое литературное обозрение” №55, 2002