Макаров, С. Э. Макарова. Острота взгляда



В кн.: В.И.Самарин. Страсти по "Тихому Дону".
М.: АИРО-ХХI. 2005

Российский читатель получает возможность ознакомиться с серией публикаций Владимира Ивановича Самарина в газете «Орловский вестник». Посвященные текстологии романа «Тихий Дон», они естественным образом продолжают тему плагиата М. Шолохова и разрабатывают концепцию двух авторов этого романа. При этом основным автором «Тихого Дона» предполагается известный донской писатель, «певец казацкой души» Федор Дмитриевич Крюков.

Исследование В. И. Самарина печаталось в течение нескольких лет, начиная с 1996 г., в газете «Орловский вестник» и составило фактически целую книгу. Публикуя эти материалы в исходном (газетном) варианте, мы решаем двоякую задачу. Во-первых, представить на суд читателя
независимое исследование нашего орловского коллеги, который пришел к самостоятельным (аналогичным нашим) аргументированным выводам
о двух авторах романа «Тихий Дон», увидел низкий интеллектуальный уровень Михаила Шолохова, его незнание либо пренебрежение знанием реалий казачьей жизни и проч. Во-вторых, мы даем возможность сделать доступным для столичного читателя исследование, ранее недоступное в силу расстояний и малотиражности орловской газеты.

При всех положительных и уникальных особенностях данной работы, о которых речь пойдет ниже, есть один существенный недостаток, связанный с желанием сохранить оригинальный вариант газетных публикаций – превалирование густоты фактов и авторских открытий над их исследовательским комментарием. Поэтому в данной вступительной статье мы постараемся, помимо презентации нового имени в текстологии «Тихого Дона», восполнить частично этот пробел некоторыми редакторскими комментариями и размышлениями. Но сначала несколько слов о творческом пути и исследовательских заслугах Владимира Ивановича Самарина.

Основные идеи автора оформились и развились под воздействием появившихся в 90-е годы текстологических исследований по проблеме авторства «Тихого Дона» и плагиата М. А. Шолохова^*. Импульс к этим проблемам был получен пятнадцатью годами ранее, когда в 1974 году в передаче радиостанции Би-Би-Си был дан анализ книги И. Н. Медведевой-Томашевской «Стремя “Тихого Дона”» и названо имя возможного подлинного автора эпопеи – Федора Дмитриевича Крюкова.

Творческий размах и способности исследователя явно не вмещаются в узкие габариты «Орловского вестника»: факты, факты, факты – густым, сконцентрированным массивом ложатся на свежее полотно открывающейся исследовательской картины. Это скорее сконцентрировавшие основные мысли этюды, где важно успеть изобразить самое главное, не забыть учесть основное. Детали, т. е. комментарии, прорисованы не полностью, оставлены на додумывание читателя. В этом определенный успех детективного жанра автора.

Но даже на фоне этюда видна талантливая рука природного исследователя. Автор продемонстрировал удивительную способность объять огромный пласт текстовой работы, как по осмыслению обширной и сугубо научной литературы, так и собственно массив текста романа в различных его редакциях. Знание автором филологии и лингвистики позволяет ему свободно оперировать с языком героев, определять его параметры, языковые несоответствия, корреляции и т. п., а также профессионально использовать лингвистические методики для выявления авторского инварианта текста романа.

Внимание читателя определенно привлекут и хороший литературный язык, и удачные сравнения, метафоры, аналогии, и, что самое отличительное на фоне обострившейся дискуссии вокруг «Тихого Дона», спокойный рассудительный тон авторского рассказа, логическая последовательность рассуждений и разумное толкование выводов. Читатель, независимо от своего уровня информированности и вовлеченности в проблему, в состоянии следить за процессом авторского поиска, «соучаствовать» в нем и делать самостоятельные выводы и наблюдения. В этом безусловный просветительский успех Владимира Ивановича. Его работа внесет заметный вклад в популяризуцию проблемы авторства известного романа.

Статьи написаны в лучших классических традициях научного литературоведения: удачно подобранные эпиграфы, четко структурированные мысли и выводы, скрупулезное указание работ и цитат, заимствуемых у других авторов, приоритета различных исследователей, чьим последователем и продолжателем является автор. Все это позволяет предположить, что при соответствующей доработке данное исследование может перерасти в серьезную научную монографию. Большой удачей автора можно считать то обстоятельство, что его работа преломляется через личное восприятие проблемы и открытий в этой области, поиск проходит как часть собственной биографии автора, через эмоциональное восприятие всех исследовательских находок, личных поездок на Дон, знакомства с архивами донского края. Любовь к донской истории и видение Орловщины как хотя и дальней, но вероятной, пограничной области расселения донского казачества дали автору чувство своей сопричастности к донской истории, неравнодушия к судьбе ее великого детища «Тихого Дона».

Теперь мы переходим к внутреннему концептуальному рассмотрению исследования В. И. Самарина, чтобы по некоторым аспектам серьезно проанализировать его и откомментировать. Отметим, повторяясь, здесь тот факт, что вдали от столиц независимый исследователь получил в ходе своих изысканий те же выводы и результаты, что и «столичные» исследователи проблемы.

* * *

Начиная свое критическое изучение «Тихого Дона» буквально с первых же страниц романа, В. И. Самарин натыкается в тексте на многие очень выразительные противоречия и нестыковки, что должно, по его мысли, указывать на перестановки или удаление отдельных эпизодов, на совмещение в тексте различных независимых вариантов развития повествования, на внутренние противоречия возникающих у Шолохова версий сюжетных линий и отдельные неудачные попытки их устранения.

Одним из примеров подобного шолоховского творчества, на который, кстати, Самарин первым указал среди исследователей, служит эпизод в самом начале романа, повествующий об отъезде казаков в майские лагери. Ранним утром Григорий идет на Дон поить коня своего брата: «...Конь позади сторожко переставляет ноги... С конских губ ронялась дробная капель...» Проходит всего лишь немного времени и... Григорий снова ведет на Дон поить коня: «...Конь оторвал от воды губы, со скрипом пожевал стекавшую воду, и глядя на ту сторону Дона, ударил по воде передней ногой...» Читатель с изумлением видит здесь явный повтор – зачин эпизода как бы раздваивается и В. И. Самарин дает нам вполне вероятное и обоснованное предположение – Шолохов изначально копировал этот текст
с чужого черновика, в котором одновременно были записаны несколько авторских вариантов.

Очень ценно его заключение, что такое «раздвоение» текста могло иметь место при «механическом» копировании текстов Федора Дмитриевича Крюкова из его рабочих тетрадей, с некоторыми из которых Самарин имел возможность лично знакомиться в Отделе рукописей РГБ. Дело в том, что Крюков в своих рабочих тетрадях использовал, как правило, лишь одну сторону листа, оставляя другую чистой. Это позволяло ему позднее возвращаться к редактированию текста и вписывать на свободной стороне свои дополнения и редакторские изменения. Это наблюдение Самарина мы, со своей стороны, можем полностью подтвердить. В 2004 году нами была подготовлена к печати и издана рукопись неизвестной работы Ф. Д. Крюкова, хранившейся в частном архиве и посвященная истории Булавинского бунта^*. Так вот, в ученической тетрадке, включавшей в себя около сотни страниц, Крюков изначально писал чернилами только на правой стороне разворота тетради, а в дальнейшем во многих местах на левой, свободной, стороне им карандашом дописывались отдельные вставки и варианты.

Впечатление неправдоподобности художественного текста, вышедшего из-под пера Шолохова, усиливается, когда Самарин указывает читателю еще на одну деталь. Петро перед дорогой просит попоить своего коня
после того как он поест: «– Доисть гнедой – попоите его, батя. – Гришка к Дону, сводит. Эй, Григорий, веди коня!...» Ситуация совершенно невозможная, коней сначала всегда поят, и лишь после этого кормят овсом или сеном – это известно любому мальчишке-казачку. В. И. Самарин наглядно демонстрирует нам, сколь далек был молодой Михаил Шолохов от повседневной казачьей жизни, от той среды, которая для него, якобы, была непосредственным и основным источником сведений о донской жизни.

Да и откуда могла бы взяться у Шолохова укорененность в казачьем быту, знание его мельчайших деталей. Всем нам хорошо известно, – говорит В. И. Самарин, – что родители Шолохова не принадлежали к казачьему обществу, были иногородними: отец – приказчик, купец, родом из Зарайска, мать – украинка. До 9 лет, числясь в казачьем сословии, он получал домашнее воспитание, а в дальнейшем, после официальной регистрации семейных отношений родителей и усыновления его своим отцом (что
закрывало ему на Дону доступ к обучению в гимназии вместе с детьми казаков) был направлен своим отцом, Александром Михайловичем в московскую гимназию Шелапутина. Позднее он продолжит свое образование в гимназии в Богучаре, соседнем городе Воронежской губернии.

Подчеркнем здесь для читателя одну существенную мысль, которая вытекает и из наблюдений Самарина, и из наших собственных изысканий, и из работ многих других шолоховедов. Чувство раздвоенности при чтении шолоховского текста «Тихого Дона» возникает не просто из-за наличия тех или иных неточностей и ошибок, но прежде всего из-за того огромного контраста, который любой внимательный читатель обнаруживает в романе. Удивительной точности как в знании и передаче деталей и обстоятельств казачьей жизни, «душевной конструкции» простого казака противостоит в то же время поразительная небрежность, неточность или просто произвольность в изображении той же самой казачьей жизни, возникающие спорадически, то тут, то там по мере развития действия. Образ автора романа действительно раздваивается.

Один из примеров такой нечеткости в понимании Шолоховым «своего» текста, который приводит В. И. Самарин, упоминание «последней турецкой кампании» в самом начале романа. Шолохов явно запутался в своем понимании того, с какой войны пришли предки его главных персонажей: с Крымской ли, 1854–55 гг.? Балканской, 1877–78 гг.? А может в действительности дело было в 1828–29 гг.? Другое «характерное» выражение, выявленное В. И. Самариным в опубликованных Л. Колодным черновиках «Тихого Дона». «Теперешний хозяин» – вот как называет автор отца главного героя повествования. Что выразительно свидетельствует о существовании «довоенного» автора «Тихого Дона», работа которого над текстом начиналась в 1910–13 гг. В середине двадцатых годов, когда, якобы, М. А. Шолохов начинал писать «свой» роман по прошествию многих лет после описываемого в романе времени, так называть одного из своих главных персонажей было бы неуместным.

Прослеживая по ставшими известными шолоховским «черновикам» стадии формирования начальных глав романа, В. И. Самарин находит в тексте важный узел противоречий и дает его возникновению вполне логичное объяснение. Утренняя рыбалка отца и сына Мелеховых в начале повествования, когда Пантелей Прокофьевич делает Григорию строгое внушение в связи с начавшимися, якобы, завязываться близкими отношениями между сыном и Аксиньей Астаховой, молодой соседской женой. Появление этого разговора в самом начале романа совершенно неуместно и входит в противоречие с последующими главами, где нет никакого упоминания и даже намека на эти отношения. Сближение Григория и Аксиньи только-только еще зарождается, и сам старик Пантелей в дальнейшем еще нечаянно поспособствует им, пригласив молодую соседку-жалмерку после отъезда казаков помощницей на совместную рыбную ловлю и покос.

Причина возникшей шолоховской несуразности, по представлению
В. И. Самарина, заключается в произвольной перестановке Шолоховым глав и эпизодов при компоновке окончательного варианта текста. В раннем, черновом варианте начала романа эпизод с рыбалкой составлял, как пишет В. И. Самарин, 15-й главу в середине первой части, и его «механическое» перетаскивание в начало повествования стало причиной нарушения авторской логики и последовательности событий в сюжетной линии.

Интересно, что к такому же выводу об имевших место соавторских перестановках в авторском тексте, независимым путем пришли и мы, изучая описания многих природных и погодных явлений в «Тихом Доне». Многочисленные описания эти в художественном тексте романа оказались достоверными, как если бы герои романа жили и действовали в реальном пространстве и времени 1910-х годов. Среди них имеются десятки упоминаний луны на ночном небе с достоверным указанием ее фазы и времени появления. Поэтому встречая ошибку, связанную с правильным упоминанием луны, можно с большой степенью достоверности говорить об имевшем место сдвиге во времени художественного эпизода.

У Шолохова в окончательном варианте текста «Тихого Дона» вторая глава, эпизод утренней рыбалки отца и сына Мелеховых, предшествует отъезду казаков в летние лагери, а сам отъезд происходит за несколько дней до праздника Троицы. В начале рыбалки Григорий говорит отцу: «...Не будет, батя, дела... Месяц на ущербе». То есть, речь идет о том, что ранним утром на небосводе виден серп ущербной луны, фаза которой предшествует приближающемуся новолунию. Но православный календарь переходящих праздников так устроен, что Троица всегда приходится примерно на дни полнолуния. И рыбалка при ущербной луне должна была происходить через неделю-полторы после Троицы, т. е. уже значительно позднее отъезда в лагери казаков и после сближения Григория и Аксиньи. Как эта последовательность событий и воспринимается читателем, следуя логике развития действия, а не за шолоховскими произвольными перестановками текста.

Давайте задумаемся, читатель, что могут означать эти постоянно обнаруживаемые искусственные шолоховские перестановки в тексте, в сюжетных линиях? Еще И. Н. Медведева-Томашевская обратила внимание на оборванность и незавершенность многих сюжетных линий в «Тихом Доне». В наших исследованиях мы нашли подтверждение многим произвольным шолоховским заменам и переделкам, анализируя использование им заимствований из ряда книг о гражданской войне^*. Изменения в исходные тексты, которые Шолохов вносил при включении заимствований в текст романа свидетельствуют о точно такой же произвольности в обращении с историческим материалом, пренебрежении точностью и достоверностью создаваемого им текста. Скажем проще – все эти особенности шолоховского «творчества» указывает несомненно соавторский характер его работы, подтверждают факт плагиата.

Чего стоит хотя бы факт постоянной путаницы с именами главных персонажей, обнаруживаемый в «шолоховской» рукописи. «Самым уязвимым местом в шолоховских черновиках, – пишет В. И. Самарин, – являются имена и названия. В I части романа, например, подругу Григория Мелехова чуть ли не через строчку автор называет то Аксиньей, то Анисьей <...> Созвучные имена, скажете. Но как можно спутать Пантелея с Иваном или Федора с Мироном? А такое сплошь видишь в рукописи. Глава семейства Мелеховых 108 раз именуется Иваном Семеновичем, 19 раз – Пантелеем Прокофьевичем, 5 раз – Иваном Андреевичем и дважды – Пантелеем Григорьевичем...» Однако, странности текстов черновиков этим вовсе не ограничиваются. Самарин обнаруживает, что чехарда имен сопровождается и переделкой географических координат повествования.

Изучая описание проводов и пребывания казаков в майских лагерях, расклад времени поездки туда и обратно, реплики персонажей, сохранившиеся в первоначальных текстах черновиков, Самарин показывает, что в действительности казаки направлялись не в Сетраковские лагеря, а под Новочеркасск, в Персиановку. А этот вывод имеет принципиальное значение: он указывает на иное положение место действия романа, хутора Татарского – вне Верхне-Донского округа, поскольку казаки различных округов направлялись в разные места лагерных сборов.

Факт «перемещения» в пространстве хутора Татарского по мере развития действия романа подробно разбирал еще ростовский историк А. В. Венков. Опираясь на топонимику романа (включая и первоначальные рукописные варианты шолоховских текстов), расположение места действия относительно основных упоминаемых географических пунктов Области войска Донского, анализируя места прохождения разными персонажами «Тихого Дона» воинской службы как в мирное время, так и во время германской и гражданской войн, Венков пришел к следующему, весьма убедительному выводу^*. По мере развития повествования место действия заметно смещается, местоположение хутора в первоначальных главах относится к юрту Мигулинской станицы, в дальнейшем оно перемещается в юрт Усть-Хоперской станицы и позднее – Вешенской. Иногда встречаются перескоки и возвращения «географических координат» к первоначальному положению. К таким же принципиально выводам пришли и мы в своем исследовании характера военной службы казаков и их участия в войне – по нашим данным значительная часть текста связана с районом Усть-Медведицкого округа, возможно, Усть-Хоперской станицы.

Означает это все, во-первых, длительную авторскую работу над романом, оставшейся до конца не завершенной, по мере которой многое менялось как в окружающей его жизни, так и в авторских замыслах и их воплощениях. А во-вторых, свидетельствует о том, что Шолохов не смог свести воедино все авторские задумки и начинания, его работа была работой соавтора, находившегося многими ступенями ниже и по творческим способностям, и по знанию реалий и обстоятельств описываемой в романе жизни, да и просто по глубокому пониманию сложившегося авторского текста.

Вернемся снова к работа В. И. Самарина. Сравнивая ранние шолоховские рукописи 1925 г. с соответствующими главами четвертой части романа, вышедшей в 1928 г., он на нескольких примерах показывает, как Шолохов размывает образ главного персонажа, передавая «большую часть его дум и чаяний второстепенному персонажу – Ивану Алексеевичу Котлярову. Вероятно, – пишет Самарин, – в неведомой нам рукописи не было политики чистой воды. Ее автор не считал важным наличие для революционизации казачества «пролетарского элемента». Шолохову же он был необходим в качестве оправдания классовой направленности романа. Место главного героя попеременно занимают Котляров, Кошевой, Бунчук. Григорий Мелехов в связи с этим надолго исчезает со страниц романа, в IV части мы узнаем о нем разве что по редким письмам с фронта».

О перекройке Шолоховым чужого текста говорит и еще один пласт наблюдений, выявленный В. И. Самариным. Обращаясь к датировке событий гражданской войны в «Тихом Доне», он вслед за другими исследователями обратил внимание на возникшую у Шолохова путаницу с переводом дат со старого стиля на новый. Так, заявляя о переходе на новый стиль, начиная с февраля 1918 г., в дальнейшем Шолохов не придерживается этого принципа, перемежая датирование событий по старому и новому стилю.

Особое внимание привлекает его концовка V части и начало VI части романа. Самарин показывает, что сложившаяся шолоховская версия текста внутренне глубоко противоречива. Казаки хутора Татарского выезжают на поимку Подтелкова на Пасху, одновременно отец Григория Мелехова избирается депутатом Войскового Круга и направляется в Новочеркасск. В пути в разговоре он упоминает о том, что хуторские казаки «пошли по Хопру», т. е. в прямо противоположном направлении. Правда из этого факта Самарин делает вывод о «случайности» встречи (по воле или, точнее, произволу соавтора!) Григория Мелехова с Подтелковым на месте казни последнего.

Эти интересные результаты можно было бы дополнить нашими собственными данными, которые прежде всего подтверждают искусственный характер сочленения шолоховского текста.

В «Тихом Доне» говорится, что казаки вышли на поимку Подтелкова «в страстную субботу», что в 1918 г. приходилось на 21 апреля. Арест
отряда и суд над ним состоялся на следующий день, первый день Пасхи, о чем в тексте есть специальное упоминание. День казни, которая была следующим утром, таким образом приходился по версии романа на 23 апреля. А в тексте романа, в главе посвященной суду и казни подтелковцев, стоят даты соответственно 28 и 29 апреля, попавшие туда при заимствовании Шолоховым описания событий из книжки А. Френкеля. Таким образом, Шолохов просто не заметил разнобой дат и сохранил в тексте две различных датировки одного и того же события. Конечно, такие несуразности должны определенно указывать на «слепую» компановку текста соавтором и подтверждают факт плагиата Шолохова.

Теперь несколько слов о казаках, которые «пошли по Хопру». Эта информация также очень важна, поскольку указывает на другое восстание 1918 г., другую раннюю географию романа. Дело в том, как пишет В. И. Самарин, что на Верхнем Дону в 1918 г. было два независимых восстания казаков против Советской власти: первое – в Верхне-Донском округе с центром в Вешенской станице, и второе – в Усть-Медведицком, с центром в Усть-Хоперской станице. И по Хопру наступали казаки-устьхоперцы под командованием войскового старшины А. Голубинцева. Военные действия, описанные в первых главах шестой части «Тихого Дона» относятся именно к этим повстанческим отрядам и полкам, сражавшимся на фронте с красными мироновскими частями, о которых, кстати, упоминается в ранних редакциях текста. Следовательно, в основе этих глав лежит повествование, география которого (место расположения хутора Татарского и проч.) относительно Вешенской станицы лежит существенно ниже по течению – в Усть-Медведицком округе, рядом с родными местами писателя Федора Крюкова.

Впрочем, можно сделать одно замечание относительно выводов В. И. Самарина. Рассматривая поездку Пантелея Прокофьевича на Войсковой Круг, он не обратил внимание на то, что и выборы, и сама эта поездка относятся не к Кругу Спасения Дона, заседавшего в Новочеркасске в конце апреля – начале мая 1918 г. (описание которого заимствовано Шолоховым из воспоминаний П. Н. Краснова и вставлено в текст 1-й главы шестой части), а к Большому Войсковому Кругу, созванному в начале августа. В мае еще не было никакой связи между Верхним Доном и Новочеркасском, ни о какой посылке делегатов туда не было и речи. А вот в августе ситуация тогда была уже принципиально иной, большая часть Области Войска Донского (как об этом и упоминается в романе!) была освобождена от красных. Очевидно, в шолоховском тексте мы имеем дело с временным разрывом
в повествовании: в конце апреля хуторские казаки действительно ходили на Подтелкова, а позднее, с начала – середины июня станичные отряды
и полки двинулись освобождать донскую землю по Хопру и Медведице. Характерная историческая деталь, на которую указал историк А. В. Венков: во время движения по Хопру Петру Мелехову приходит приказ об отозвании части казаков для переформирования в соответствии со старым расписанием донских полков. Такой приказ действительно имел место
в июле 1918 г.

В целом анализ текста первых частей романа, вместе с ранними черновыми вариантами, привели В. И. Самарина к принципиально важному
заключению: многократная правка текста М. А. Шолоховым в его «черновиках» не носила творческий характер, а была направлена на целенаправленное изменение сюжета, перетасовку действующих лиц, эпизодов, изменению географии повествования и его последовательности. Характер работы Шолохова над текстом «Тихого Дона» подтверждает факт плагиата Шолохова, т. е. использование художественного произведения другого автора для написания своего романа.

* * *

Иной стороной проблемы авторства в связи с выявляемыми доказательствами шолоховского плагиата становится вопрос о действительном авторе «Тихого Дона», точнее той его художественной основы, которая была использована Шолоховым для своих компиляций. И сильной стороной работы В. И. Самарина является удачная постановка и частичное разрешение этого вопроса.

М. А. Шолохов не раз повторял одну нехитрую мысль, относившуюся к обстоятельствам начала своей работы над романом. В том числе повторил он ее и в 1965 г. перед шведскими студентами на встрече, связанной с получением Шолоховым Нобелевской премии по литературе. Занимала его, якобы, мысль написать произведение о казачестве в революции, но вот практически ничего не было известно тогдашнему читателю о донских казаках: кто они, как живут... И пришлось тогда ему отступить во времени несколько назад и начать повествование с мирной жизни предвоенных лет. Конечно, для студенческой, да еще иностранной аудитории, которая привыкла воспринимать на веру любые слова выступающего перед ней мэтра, такое объяснение можно и принять. Но для русского человека, хоть немного знающего нашу литературу конца XIX – начала XX вв., шолоховские слова могут вызвать лишь недоумение. На Дону было много образованных людей, литературная жизнь довольно бурно развивалась. Наиболее ярким представителем, получившим общероссийское признание, был уроженец Глазуновской станицы, Федор Дмитриевич Крюков.

В 1918 году в родной станице писателя отмечался его творческий юбилей – 25 лет литературной деятельности. За эти четверть века Крюковым были написаны и опубликованы десятки очерков, рассказов и повестей, в первую очередь из казачьей жизни! Одна из ранних повестей так и называлась «Казачка», отдельным изданием вышла в 1907 году книга «Казацкие мотивы». Общий объем написанного Крюковым за это время мог бы составить десяток томов. Как же мог Шолохов заявлять, что публика практически ничего не знала о казаках? Следовательно, у него должна была быть для этого важная причина, и В. И. Самарин попытался разобраться в происхождении такого шолоховского умолчания.

Самарин очень верно подошел к решению, взявшись за изучение ленинского «наследия». Оказалось, что В. И. Ленин еще в 1907 г. упоминал в своей работе один из рассказов Крюкова, а в 1910 г. Ленин уже цитирует и ставит его в пример революционным литераторам: «...почитайте Муйжеля, Подъячева, Крюкова, – они современники ваши, они не льстят мужику. Но посмотрите, поучитесь, как надо писать правду!» Если в 1910 году
В. Ленин так высоко ценил реализм и талант Крюкова, то как же, спрашивает Самарин, могло его имя полностью исчезнуть из литературы в советское время, как могла возникнуть шолоховская формула о том, что «о казаках практически ничего не было известно»? Должны были быть для этого очень веские причины. Участие в Белом движении? Не такое заметное место занимал Крюков, в 20-е годы печатался и И. Бунин, выходили в свет воспоминания белогвардейцев – виднейших участников гражданской войны, в том числе Деникина, Краснова, Врангеля...

Конечно, причина такого тотального умолчания, считает В. И. Самарин, авторство романа «Тихий Дон», основным претендентом на которое был и остается Ф. Д. Крюков. «Писателя Ф. Д. Крюкова я не знаю и никогда не читал», – сказал как-то Шолохов. В. И. Самарин называет такое высказывание по меньшей мере неискренним, а мы можем от себя еще и добавить факты такой «неискренности». По свидетельству А. Д. Солдатова, близко общавшегося с Шолоховым в молодые годы, Шолохов в 1916–1918 гг. брал у них в доме читать номера «Русского богатства», в которых среди прочих были и произведения Крюкова. Ситуация усугубляется высказываниями жены М. Шолохова, Марии Петровны. Она заявила о том, что не знала такого писателя, как Федор Крюков, и ничего из его произведений не читала – утверждение нарочитое и совершенно неправдоподобное, поскольку училась она в Усть-Медведицкой станице, где директором гимназии был Федор Дмитриевич, а в 1918 году там же еще проходили шумные торжества в связи с юбилеем писателя.

Самарин апеллирует к факту переписки Шолохова с А. Серафимовичем, который, в свою очередь, хорошо знал Крюкова, ценил его талант и не мог не рекомендовать Шолохову поучиться у своего маститого собрата. Из последнего факта – роли Серафимовича в литературной судьбе Шолохова, вытекает еще один важный вывод В. И. Самарина: о литературном мародерстве группы рапповских писателей во главе с Серафимовичем, не только утаивших правду о романе и его связи с Крюковым, но и приложивших колоссальные усилия по адаптированию крюковского текста к авторскому стилю Шолохова. В качестве характерного примера В. И. Самарин приводит результат многолетних редакторских исправлений романа, во время которых из текста удалялись многочисленные союзы «и», характерные для Крюкова, или заменялись – на «под», «над» и др.

Добавим здесь еще одно важное наблюдение – о существовавшей
определенной связи между Крюковым и будущим шолоховским тестем П. Я. Громославским. В архиве Ф. Д. Крюкова среди разных материалов хранится выписка из дела «О взяточничестве атамана Букановской станицы П. Я. Громославкого», которая свидетельствует по крайней мере об их заочном знакомстве еще до революции, и был нами опубликован в 2000 г. В 2003 году появилось новое важное свидетельство о П. Я. Громославском. Нина Ивановна Сергеева опубликовала воспоминания своей матери, Ольги Кузьминичны Моисеевой (урожд. Поповой)

О. К. Попова с молодых лет была дружна и близко знакома с двумя заметными фигурами среди казаков Верхнего Дона: с писателем Федором Крюковым и с войсковым старшиной Филиппом Мироновым. Более того, Ольга Кузьминична была вместе с Ф. Крюковым в отступлении зимой 1920 года. Она подтвердила факт того, что зимой 1920 г. П. Громославский отступал вместе с другими казаками на Кубань и в этот период времени находился среди близкого окружения Федора Дмитриевича Крюкова. Возможно, именно тогда в его руки и могли попасть материалы из литературного архива Крюкова.

Итак, подводя итог сказанному, мы можем констатировать, что Шолохов полностью «открестился» от Крюкова. Почему?

Вопрос точный и ответ на него, учитывая все обстоятельства, рассмотренные выше, ясный: «Тихий Дон»!

Если для советского периода, по словам В. И. Самарина, было характерно, прежде всего, тотальное замалчивание Федора Крюкова, то с конца 80-х годов «прорыв заговора молчания», осуществленный переизданием в России «Стремени...», публикациями работ Р. А. Медведева и М. Т. Мезенцева, циклом передач на Ленинградском телевидении А. А. Зайца и В. С. Правдюка, выходом в свет нашего исследования «К истокам “Тихого Дона”», сначала в журнале «Новый мир» (№№ 5, 6, 9, 1993 г.), а позднее в сборнике «Загадки и тайны “Тихого Дона”» (Самара, P. S.-пресс, 1996), наблюдается поворот в политике «шолоховедения». Как бы «сквозь зубы», вынужденно начинают появляться посвященные Крюкову статьи и суждения, издается несколько сборников его рассказов.

Однако при всем при этом наблюдаются многочисленные попытки принизить значение его творчества, любой ценой вывести его фигуру из тщательного научного рассмотрения вопроса. Самарин приводит примеры явной неадекватности и недобросовестности ведущих шолоховедов в оценке творчества Ф. Д. Крюкова: «Несмотря на высокий уровень Крюкова как психолога в рассказах... как стилист Шолохов стоит вне сравнения»
(Ф. Бирюков); «... по контрасту с “Тихим Доном”... язык Крюкова – гладкий и литературный, без единого диалектного, неожиданного или трудно понимаемого слова» (Г. Ермолаев). Самарин верно подмечает, что оценки эти выдаются априорно, без каких-либо серьезных доказательств, хотя самый поверхностный экскурс в словарь Крюкова показывает, насколько умело и точно пользовался тот и литературным языком, и местными донскими диалектизмами.

Приводя свидетельства авторитетных современников Крюкова,
В. И. Самарин не только разбивает ложные построения «шолоховедов», но наглядно демонстрирует их сугубую предвзятость в этом принципиальном вопросе – оценке творчества возможного действительного автора «Тихого Дона»: «Разговорный язык – настоящая сила Крюкова... мятущуюся душу народную Крюков изображал и в мирном течении повседневного быта, и в острых столкновениях с новизной, изображал вдумчиво, внимательно, с той строгой простотой и художественной честностью, которые естественно вытекали из его прямой и ясной натуры. Особенно отчетливое выражение находила эта художественная честность в его превосходном языке, в сочной, жизненной областной речи его героев...» (А. Горнфельд).

Особое значение приобретает приводимая Самариным оценка художественной силы творчества Ф. Крюкова со стороны его земляка, а в последующем – «видного пролетарского писателя», активного покровителя М. Шолохова – Александра Серафимовича. Вопреки общепринятому среди нынешних «защитников» Шолохова стремлению принизить талант и способности Крюкова, Серафимович, с молодых лет близко знавший Крюкова, его талант и способности оценивал в совершенно иных выражениях: «А я завидую, Федор Дмитриевич, Вам... Я беру явление несколько шире Вас... но все это от литературы, все это надумано, придумано, все это дохлое... У Вас же если круг захватываемый и у́же, зато это трепещет живое, как выдернутая из воды рыба, трепещет красками, звуками, движениями, и все это настоящее, все это, если бы Вы и хотели придумать, так не придумаете, а его прет из Вас, как из роженицы! И если бы эту Вашу способность рожать углубить, Вы бы огромный писатель были». Эту оценку таланта Федора Крюкова позднее, по словам Самарина, подтверждал и земляк Крюкова, литератор Сергей Серапин, заявив однажды , что Федор Дмитриевич «унес с собой в могилу “Войну и мир” своего времени». Признание еще А. Серафимовичем до революционной поры литературного таланта Федора Крюкова разбивает потуги современных «шолоховедов», таких как Ф. Бирюков, Ф. Кузнецов, принизить значение его творчества, чтобы убрать из поля зрения современных исследователей фигуру Крюкова как возможного действительного автора романа.

Следует здесь же отметить и такой факт, ставший известным лишь недавно. Оказывается вот уже 15 лет в ИМЛИ, директором которого являлся Ф. Ф. Кузнецов, находится переданная из отдела культуры ЦК КПСС часть крюковского глазуновского архива. Эти материалы, хранились у племянника Ф. Крюкова, Дмитрия Александровича и были в 70-е годы приобретены ростовскими партийными органами и переданы на хранение в ЦК КПСС. Пятнадцать лет «шолоховеды» во главе Ф. Ф. Кузнецовым хранили полное молчание даже о самом существовании архива, не попытались опубликовать описание фонда, каких-либо материалов из него и т. д. Заметим, что одновременно все эти годы шла беспримерная по своему напору и безапелляционности кампания «рекламирования» найденных шолоховских рукописей.

«Родным, знакомым веяло от этих строк. Но на обложке книги значилось безвестное для многих имя – Ф. Крюков...» Задача всестороннего сравнения текстов Крюкова с «Тихим Доном» ставится В. И. Самариным в своей книге в повестку дня, но фактически лишь намечается, как перспективная будущая тема исследований. Будем надееяться, что со временем мы узнаем о продолжении настоящего исследования, и Владимир Иванович представит на суд читателя результаты своих новые изысканий, даст ответы на вопрос о действительных причинах того, почему, например, «роднит произведения Крюкова и «Тихий Дон» и глубоко сердечное, обожествляющее отношение к коню – верному спутнику-помощнику казака в трудах и военных испытаниях» и многих и многих других обнаруживаемых совпадениях и параллелях.

В заключение хотелось бы высказать одно критическое замечание. Автор, разбирая сообщения о М. Шолохове, дошедшие до нас от современников, приводит «свидетельство» Б. Пильняка о присвоении Шолоховым рукописей Ф. Д. Крюкова, взятое из книги «воспоминаний» солистки Большого театра В. Давыдовой. При этом В. И. Самарин сам отдельно нигде не разбирает вопроса надежности и достоверности используемого им источника. Такой подход, соединение в исследовании всех возможных сведений, независимо от их достоверности и значимости, встречается часто и у других исследователей, и связан скорее всего с неразработанностью темы и острой нехваткой достоверных сведений о событиях 10-х – 30-х годов. В данном случае следует отметить, что «Воспоминания»
В. Давыдовой в действительности относятся не к жанру мемуаристики, а скорее к «художественной» фэнтэзи, персонажем которой является сама Давыдова. А свое авторство «Воспоминаний» и какую-либо причастность к их появлению она в разговоре с сотрудниками «Литературной газеты» отвергала еще в конце 80-х годов.

Однако не следовало бы полностью отбрасывать подобные «малодостоверные» сообщения. Их следует лишь рассматривать в ином аспекте. В течение долгих лет мы сталкиваемся с различными фантастическими слухами, связанными с Шолоховым и делом о плагиате. И здесь резонно было бы предположить, что защищая Шолохова, занявшего важное номенклатурное место в советской писательской и идеологической иерархии, определенные «круги» могли проводить кампании прикрытия, неоднократно распуская нелепые слухи и, тем самым, как бы подрывая общественный интерес к обсуждению самой проблемы возможного шолоховского плагиата.