1 часть

Это воспоминания о замечательном человеке - Моисее Ильиче Кирпичникове - это в миру, а так - Моисее Эльевиче Кирпичникове, с которым я просидела 40 лет за одним столом и который был мне другом, судьей и ребе (который, как известно, одновременно и друг, и судья).

Моя семья просила меня написать воспоминания, и наши судьбы с М.Э. сплелись так тесно, что отделить одну от другой оказалось нельзя. Поэтому, опуская все личное, я буду говорить обо всем, что связано с моими отношениями с Ботаническим институтом и с М.Э. Кирпичниковым.

Итак, начнем. 19 ноября 1940 года. Дубовый зал Дома архитекторов весь в цветах. Посреди зала портрет моего отца - весь в цветах. В зале стоит гроб, усыпанный цветами, и в почетном карауле сменяются люди знакомые, малознакомые, совсем незнакомые. Среди почетного караула стоит голенастая, белобрысая девочка с косичками и не то чтобы равнодушно, но как-то удивительно спокойно относится ко всему, что происходит. Надо сказать, что и потом, когда я теряла близких людей, я не сразу ощущала утрату. Иногда очень поздно, иногда в течение многих лет, иногда всю жизнь. Но проходит 19-е число, потом еще несколько дней. Похороны я помню смутно, и начинается как будто бы совершенно такая же жизнь. Как будто бы ничего не изменилось: девочка ходит в школу, получает свои пятерки, к ней приходит бонна, преподающая ей французский язык, она ходит "на музыку", в доме нянька, которая неукоснительно за ней следит, имеется еще домработница. Конечно, все готовятся к каким-то переменам, но пока все идет как было, все идет по инерции.

В доме отца иногда появляются старые друзья. Одним из них был Сергей Владимирович Порецкий, однокашник отца по реальному училищу, инженер-мостовик, с которым у отца сохранялись всегда самые теплые отношения, но его семейная жизнь как-то отца не очень привлекала, и поэтому чаще Сергей Владимирович бывал у нас. Их разговоров я не помню, но фотография его хранится в моем доме до сих пор. Трудно сказать, что было бы дальше. Опекунство над девочкой взяла сестра отца, сама бездетная. Дядя со стороны матери не проявил к ней никакого интереса.



И вот, 22 июня 1941 года началась война. Девочка была в Токсове(1). Приехала тетка и сказала: - "Дети архитекторов эвакуируются. Мне предлагается ехать с ними в качестве врача. Сделаем так, как ты скажешь, хочешь - поедем, хочешь - останемся". Почему-то я ответила так: "Давай поедем. Я боюсь голода". И мы уехали. Четыре года эвакуации. В 1944 году, в далекой Сибири, за 60 километров от ближайшей железной дороги (2), девочка с похвальной грамотой окончила элитную деревенскую школу. Странно звучит - "элитная деревенская школа", но преподавали там в основном ленинградские профессора, по той или иной причине оказавшиеся в этой деревне. Были, конечно, и местные преподаватели, в том числе военрук. Но в основном это были преподаватели университета, 1-го института иностранных языков, короче говоря, по тем временам школа была отменная. Стал вопрос: "Что делать дальше?"

Девочка была типичная отличница без ярко выраженных способностей. Но одна способность у нее была - она любила узнавать что-нибудь новое, и поэтому ей одинаково нравились языки и литература с одной стороны, и математика - с другой. Решили, что литература - это более интеллигентное занятие. Ну что ж, если литература, значит филологический факультет университета. А какой язык? - Французский. Почему французский?

- Ну как же! Во-первых, Пушкин знал и любил французский язык, и вообще, интеллигентный человек должен знать французский язык. Кроме того, в памяти остались три фамилии: почему-то Доде, Мериме и Мопасcан. Доде - тогда была прочитана маленькая повесть "Простая душа". Мериме - конечно, "Кармен". Ну, а что интересовало 17-летнюю девушку в Мопасcане, об этом можно и не рассказывать.

В 1944 году интернат, как это тогда называли, переехал на станцию Сиверская, и здесь девочка впервые столкнулась с очень взрослым вопросом, и даже не поняла, что это тот рубеж, который она должна перейти. Все было очень просто, заляпанный чернилами письменный стол, и человек в военной милицейской форме напротив нее спросил ее:

- "Какой Вы национальности?"

"Русская? Но кому нужна моя русская национальность? Мой русский дядя мной не интересуется. Других родственников у меня нет. А вот еврейка-тетка оказала мне, конечно, максимум внимания и ей, конечно, было бы приятно, если бы я приняла национальность ее покойного и горячо любимого брата". Итак, я стала Нора Ноевна Троцкая, еврейка.

Я получила в этот день свой первый подарок от советской власти - пятую запись - пятый пункт. Последствия сказались сразу. Уже на следующий день я выяснила, что попасть в Ленинград я не могу, потому что для этого нужно быть завербованным на торфоразработки. Впрочем, в аналогичных случаях мои подруги попадали в Ленинград с легкостью.

Но времена тогда были свободные, и по чужому паспорту через несколько часов я стояла в приемной филологического факультета университета и на мой вопрос, получили ли они документы, секретарша сказала:

- Да.
- И когда я могу приступить к занятиям по французскому языку?

Она сказала, что по французскому языку я не могу быть принята, что там отдается предпочтение молодежи, работавшей на восстановлении университета.

- Но я могу вам предложить, - сказала она, - античное, русское или славянское отделение. Русское отделение я не хотела - это значило быть преподавателем русского языка. Оставалось славянское или античное. Я ответила: - Нет, я хочу изучать французский язык.

- Пожалуйста, - сказала она.- Вы отличница. Как говорят по-современному, золотая медалистка. Мы пересылаем Ваши документы в 1-ый институт иностранных языков, и там Вы будете с радостью приняты.

"Нет, - подумала девочка - все великие люди учились в университете".

Славянский или античный? Никакого представления ни о том, ни о другом у меня не было. Но меня предупредили сразу - античное отделение трудное. Латынь и древнегреческий, и новые языки.... А трудности девочка любила. Таким образом она оказалась на античном отделении. Надо сказать, что в дальнейшем подавляющее большинство оказались либо энтузиастами, либо бросили это отделение из-за трудности. И только [она], одна из немногих оказалась там по инерции. Ей было совершенно все равно, что учить - латинские глаголы или марксистскую философию, или слушать лекции Винникова по этнографии, или переводы эпоса о Гильгамеше у Игоря Михайловича Дьяконова. Кризис наступил на четвертом курсе.

В это время отмечалось пятнадцатилетие существования кафедры. И на этой конференции выступали абсолютно все корифеи кафедры, начиная с заведующего, всех профессоров, доцентов, всех кто могли сказать что-нибудь новое и интересное. И вот когда я все это прослушала, я поняла - мне это не интересно! Я этого не хочу. Я не хочу потратить свою жизнь, чтобы выяснить, так читается это слово у Овидия или иначе и какая разница между чтением, предлагаемым одним маститым ученым, и другим. Мне это не интересно.

Был профессор, которого я нежно любила и который весьма положительно относился ко мне - Соломон Яковлевич Лурье. Я его спросила:

- Соломон Яковлевич, Вы мне можете сказать, что хорошего в античности?

Он сказал: "Норочка. Но ведь это самое лучшее, что может быть!"

Я ответила: "Я не понимаю".

Тогда он сказал: "Хорошие духи покупают не все".

Дома тетка отнеслась разумно. "Тебе 19 лет, - сказала она. - У тебя три стипендии (т.е. три источника дохода: стипендия и две пенсии за отца). Тебе очень противно учиться?"

- Да нет... - сказала я, - совсем не противно. Много интересного.
- Кончай, - сказала она, - через два года ... Чего ты хочешь?
- Биофак...
- Через два будешь на биофаке, не получится утреннее отделение - поступишь на вечернее.
Университет был закончен в 1949 году, и тут грянула сессия ВАСХНИЛ. Поступать на биологический факультет было приблизительно то же самое, что поступать в КГБ. Вопрос о биологии был снят.

Девочке повезло. В первый же год, благодаря старым друзьям и интеллигентной внешности, она оказалась преподавателем Военно-морской медицинской академии, на полставки. А так как деньги нужны были, то она давала частные уроки русского языка. В частности, внучке подруги своего отца. Внучка была поразительно тупа в отношении русского языка. В дальнейшем она оказалась превосходной художницей. В качестве гонорара девочка получала толстый бутерброд или кусок торта и чашку чая, причем чашка была обязательно антикварная. Однажды Тереза Яковлевна меня спросила:

- Ты помнишь Сережу Порецкого?
- Конечно, помню. А что?
- Он погиб, он умер. Его нашли вместе со всей семьей, в квартире, замерзшими.
- А ты помнишь такого Родионенко?
- Нет. А кто это такой?

Тут она мне поведала такую историю. Сергей Владимирович Порецкий вместе с молодой женой отправился летом в Гагры. Там он встретился с местным агрономом, который ему почему-то приглянулся. Он привез его в Ленинград, поселил в своей квартире и пристроил в качестве аспиранта в Ботанический институт. Это был 1941 год. Началась война. Родионенко ушел на фронт. Порецкие погибли, а Родионенко вернулся с фронта без ноги. Первое, что он сделал - он стал интересоваться, где семья Порецкого. Ему рассказали. Тут он вспомнил 19 ноября 1940 года и вспомнил, что у Сергея Владимировича был друг, а у этого друга была дочь. Где эта дочь?

С дочерью все благополучно. Она жива-здорова и окончила классическое отделение университета. - Классическое отделение? Как нам это нужно! - сказал Родионенко. - Пусть она придет ко мне.

И вот, через несколько дней, в заставленной микроскопами, гербариями, [заваленной] луковицами, письмами комнате перед Родионенко предстала молодая девушка. Было ей тогда 21 год, а на вид - 16, и сказала: "Я дочь архитектора Троцкого".

- Вы латынь знаете? - Знаю.
- Ах! Как нам это нужно. Мы хотим организовать кружок латинского языка. Хотите?
- Хочу.

Прошло еще несколько дней. У девочки за плечами был уже год педагогического стажа. Поэтому она все-таки понимала, что она должна знать, что преподавать. С этим она отправилась к ученому секретарю института. И тут впервые пред ней предстал небольшого роста, чуть полноватый, похожий на иконописного Ленина - Моисей Ильич Кирпичников.

Сразу же девочка узнала много нового. Оказывается, новые растения нужно описывать на латинском языке. Оказывается, латинский язык в институте знает только несколько человек, причем преимущественно сугубо преклонного возраста. Что словарей ни латинско-русских, ни русско-латинских не существует, а учебников не существовало никогда. Она была молодая и нахальная. И задала такой вопрос:

- А собственно, на какие тексты можно опираться?

Ей объяснили: существует издание "Флоры СССР", и в каждом томе этой "Флоры" есть так называемые "Addenda", т.е. латинские описания новых видов, и если они написаны авторитетными учеными, то на них то вот как раз и можно опираться, а русские переводы есть в самом тексте. Что касается словарей, то их два: во-первых, так называемый словарь Петунникова и совсем маленький словарь Уткина, приблизительно на 30 страниц. - А тексты? - Ну, текстов море. Начинать нужно с "Флоры СССР".

На первом же занятии к ней кто-то подошел и сказал:
- А вот переведите, пожалуйста, ... Там было несколько страниц описания дрожжей. Когда я взглянула в эти описания, то пришла в ужас. Например, там была такая экзотическая вещь, как "винное сусло".
"Cусло" - нy где будешь искать "сусло"? Я спросила у Моисея Ильича, а где в таком случае ищут такие вещи? Он мне ответил: - Идут в кабинет к профессору Шишкину.
Я говорю: - Ну и как же, все ходят в кабинет к профессору Шишкину?
- Да, - сказал он, - если хотят, что бы было написано грамотно, все ходят в кабинет к профессору Шишкину. Можно ходить в кабинет профессора Юзепчука, например". То есть тут же выяснилось, что совершенно необходимы словари. И вот первое занятие. Огромный зал Ученого совета. Высокие потолки. Висят красные полосы. Стол, покрытый красным сукном. Бюст Комарова. Необыкновенно все торжественно.

Посредине стоит древняя, разваливающаяся классная доска, писать на которой почти невозможно. Мел и тряпка - целая проблема. Ученики - ученый секретарь института Моисей Ильич Кирпичников, заведующий отделом всей аспирантуры АН Илья Николаевич Коновалов, очень критически оглядывавший меня, знаток латинского языка Линчевский с супругой. Очаровательная, Бог весть как уцелевшая после революции, профессор Полетика, Родионенко. Вот так началось мое знакомство с Моисеем Ильичом Кирпичниковым и вот так началось мое знакомство с Ботаническим институтом - вечной моей любовью до конца моей жизни.



ПРИМЕЧАНИЯ

Эти воспоминания Н.Н. Забинкова начала диктовать в день своего рождения 28 мая 1999 г., в одном из отделений больницы у Нарвской заставы, превращенном в хоспис. В этот день ее дочь Катя принесла мобильный телефон, и она разговаривала с друзьями, живущими в Германии, Америке, и с дочерью Надей в Дельфте (Голландия). Тогда же и была сделана первая запись о ее детских годах. На следующий день Н.Н. продиктовала записанный мною фрагмент. Микрофон держал Денис ..............., студент Педиатрического института. Я и Катя слушали. Потом я расшифровал текст. 5 июня Нора Ноевна получила распечатку. Она продиктовала несколько новых фрагментов. Однако увидеть их на бумаге ей было уже не суждено. Из хосписа на Нарвской ее перевели в Мариинскую больницу на Литейном. 16 июня 1999 года она скончалась.

Примечания. 1. На кооперативной даче Ноя Троцкого. Летний дом, разделенный на две половины, был построен в 30-е годы финскими плотниками. Впоследствии дом окружал участок земли площадью в 20 соток. 2. Пос. Емуртла Тюменской области (в то время- Курганской обл.). 3. Н.Н. Забинкова написала диплом "Социальные проблемы драмы Софокла "Aлькеста"".

2 часть
КАК ПИШУТСЯ СЛОВАРИ

Словарями люди увлекались издавна. Существует масса словарей, написанных еще до нашей эры, на всех языках. Грубо их можно разделить на толковые (где толкуются, т. е. объясняются значение тех или иных слов) и энциклопедические (где объясняется значение понятий, заключающихся в этих словах). И те и другие словари могут одноязычными, или многоязычными, или двуязычными. Так, например, толковый словарь русского языка может быть переведен на немецкий, французский, английский и т.д.

Еще проще обстоит дело с терминологическими словарями. В них включаются термины, т. е. те слова, которые имеют отношение к данной науке. Таков первый наш латинско-русский словарь, о котором речь пойдет еще впереди. Как только он был опубликован, возникла немедленно идея. Идея казалась предельно простой, но для того, чтобы осуществить ее так, как мы ее понимали, ушло двадцать лет.

Наш "Словарь" не терминологический, не общий, не ботанический. Это словарь для ботаников. Т. е. это значит, что он должен включать слова, которые могут понадобиться ботанику при описании нового таксона.

Должны ли быть такие слова, как "коровья лепешка"? Обязательно, т.к. большое количество грибов размножается именно на коровьих экскрементах. Должно ли быть там такое слово, как "неутомимый"? Конечно. Масса людей называли своих предшественников неутомимыми исследователями.

Должны ли быть там такое слово, как "неукротимый"? Вряд ли. Никогда такого слова не встречала. Так где же критерий?

И вот началась работа, которую в эпоху компьютера трудно себе представить. За основу был взят русско-английский общий словарь (однотомный) и просмотрен сверху донизу. И по поводу каждого слова авторы совещались: - а может ли это слово быть пригодным для наших целей. Конечно, назвать это методикой трудно. Это работа на схоластическом, средневековом, я бы даже сказала досредневековом уровне. Но тем или иным способом она была сделана. Затем она была сверена с латинской картотекой, которую к тому времени набрал Моисей Ильич, и то, что сошлось, стало основой русско-латинского словаря. Но не сошлось огромное количество. К этому надо прибавить, что никаких русско-латинских словарей, сколько-нибудь удовлетворяющих нашим целям, не было. Были два не заслуживающих особого доверия словаря гимназического уровня и очаровательный словарь, последний том которого вышел из печати 150 лет тому назад.

По-видимому, ни тот, ни другой не мог служить достаточным источником. В некоторых случаях все было очень просто. Вот предположим - слово "стерилизовать". Мы это слово транслитерировали на латинский язык и написали в словаре "sterilisare". Были и другие современные слова "cканирующий микроскоп" - "Microscopium scanicum" . Такие вещи тоже не встречали затруднений. Хотя надо сказать, что здесь должна была быть тоже известная смелость. Потому что когда нам попался в руки итало-латинский словарь современной латыни, [то оказалось, что] слово "термос" переводилось там как "бутылка, не пропускающая ни жары, ни холода", а "макароны" - как "длинные мучные палочки, в которых проделана дырочка". Что же касается такого слова как "тундра ", то оно трактовалось как "северная степь". Таким образом, в этом смысле предшественников у нас тоже не было. Но самое главное нас поджидало там, где этих слов, требуемых для словаря наших целей, просто не существовало ни в одном словаре, а если и существовало, то найти их представляло большие трудности.

Ну в самом деле, где вы найдете пресловутые "коровьи экскременты"? Естественно, что гимназические словари мимо этого с презрением проходят. А нужно! Значит, где-то нужно их искать. Приходилось спрашивать авторов. Приходилось обращаться к специальной литературе. Приходилось проделывать умопомрачительную работу, однако мы отнюдь не всегда находили такое слово как "фанза", или "маркиз", или "завалинка", или еще что-нибудь в этом духе. Итак, первая трудность, которая нас поджидала, это словник, то есть - какие слова должны быть в этом словаре. Но это еще не все. Выяснилось, что при описании разных таксонов одни и те же латинские слова в разных таксономических группах упоминаются по-разному. Так, например, "щетинка" у сложноцветных употребляется не так, как "щетинка" в опушении хвоща. Или даже такое слово как "лист" отнюдь не так же употребляется у высших растений, как у низших. Здесь требовалось колоссальное знание ботаники, и мне трудно себе представить, что бы кто-нибудь, кроме Моисея Ильича, мог обладать этими знаниями. Наконец, третье. Весь этот огромный материал нужно было распределить таким образом, чтобы каждый желающий мог найти необходимое слово. Например, если вы хотели знать, как будут "щетинистые волоски у хохолка сложноцветных", то вы должны были смотреть на слово "хохолок". Т.е. пользование словарем предполагало определенную ботаническую грамотность.

Вы спросите меня: "Много ли мы пропустили?"

Словарь вышел в 1977 году. И я вам скажу - "Мало". Мало пропустили. Сравнительно мало слов за все эти годы встретилось мне таких, которых я не нашла в словаре. Встречались, но я не думаю, что их было <не> более сотни.

Поэтому наш словарь имел большой успех, и считается, что это словарь европейского уровня. Однако если кому-нибудь рассказать, как мы его делали, то сочтут, что это могли сделать только русские.

Как же отнесся к изданию этого словаря Ботанический институт? Он присудил ему вторую премию. Моисей Ильич был настолько обижен и раздосадован тем, что двадцатилетний труд получил вторую премию, что отказался ее принимать, кстати, ни слова не сказав об этом мне. Дело кончилось тем, что Моисей Ильич Кирпичников не получил за этот труд вообще ни одной копейки, а я разделила свою часть гонорара между нами двоими. Это к слову.


Часть 3

15 сентября 1999 года исполнилось бы ровно 50 лет, как я вошла преподавать латинский язык в аудиторию Военно-морской медицинской академии. Почти столько же лет я преподавала латинский язык биологам, и естественно, у меня возникли вопросы, которые не принято себе задавать, а другим задавать тем более не принято. Зачем я преподаю? Что мой предмет дает ученикам? Как они используют его потом? Вот этому и будет посвящена моя сегодняшняя беседа.

Прежде всего мы будем говорить о латинском языке и биологии, так как это ничем и никем не регламентировано. Преподавание медицинской латыни регламентировано большим количеством приказов, указов, докладов и об этом стоит поговорить несколько позже.

Итак, что следует знать биологу о латинском языке? Прежде всего, биолог должен ясно представлять себе, что такое номенклатура. Каждому кажется, что он это понимает без предварительных разъяснений. На самом деле это не так. Например, собственное имя - это не номенклатура; бытовое слово - это не номенклатура; термин - это не номенклатура. Я не буду останавливаться на том, что такое номенклатура, но в целом скажем так: номенклатура - это система названий, выраженных определенным способом. В ряде случаев эти названия могут быть выражены при помощи цифр, при помощи буквенных сочетаний, т. е. формул, при помощи знаков, но опыт показал, что в ботанике и в зоологии наиболее рациональным выражением названий является слово. Кроме того, опыт показал, что поскольку ботаническая и зоологическая номенклатура огромные, удобно иметь их в международном варианте. Это не значит, что каждый отдельный язык может перевести эту номенклатуру в соответствие со своими законами и традициями.

Первый вопрос, который задают студенты преподавателю по этому поводу - что правильно и что неправильно. И это первый вопрос, на который следует ответить.

Есть три ступени правильности. Первая, абсолютная ступень - это "Международный кодекс номенклатуры", т.е. ученые договорились о том, что какие-то моменты в номенклатуре являются правильными, а какие-то другие - неправильными и подлежащими исправлению. Так, например, они договорились, что любое название должно быть написано на латинском языке (латиницей), но может быть взято из любого источника и даже придумано совершенно произвольно. Таким образом, если вы матерное русское слово напишете латинскими буквами и этим словом назовете то или иное растение или животное, то никакому изменению данное название, согласно закону, не подлежит.

Разумеется, не все ученые использовали это разрешение во благо. Так, Линней послал семена своему русскому коллеге Сигезбеку, якобы неизвестного растения, а когда оно выросло, то было воспринято получателем как явное оскорбление. Известны названия насекомых, названных любителями цыганского ансамбля "Bubnosvonus" и " Gitarostonus". Одним словом, такие возможности давали ученым простор для типично профессорских развлечений. Впоследствии в "Международном кодексе зоологической номенклатуры" было даже отмечено, что не следует давать названия, которые могут быть истолкованы как оскорбительные.

На этом первая часть закончена.

Существуют еще два критерия. Первый критерий - это античная и средневековая традиции. Второй - это современная традиция, или, как мы говорим, "usus". Taк, например, латинское слово "silva" - "лес" - всегда писали с буквой "i" . Однако изобретатель ботанической номенклатуры Карл Линней согласно средневековым авторам всегда писал это название с буквой "y" (ипсилон). И так как в " Международном кодексе" указано, что орфографические ошибки, сделанные до 1753 г., не подлежат исправлению, то создалась довольно парадоксальная картина: в некоторых названиях в эпитетах слово "sylvestris" пишется с "y", а в других - с "i". И ваша покорная слуга, пока не разобралась, в чем тут дело, поступала очень примитивно - в отделе споровых растений она писала это слово с (ипсилон) "y", а в гербарии высших растений писала это слово через "i". Таких примеров можно привести довольно много. Например, слово "pyriformis" - "грушевидный" - во всех номенклатурах и по сей день пишется с буквой "y", хотя происходит оно от чисто латинского слова "pirus" - "груша". Наконец - третье - современная традиция. Существует растение, название которого дано в честь английского ученого Гейджа. Некоторые читают это название как "Гейджия" , другие упорно читают его как "Гагия". Договориться о том, что правильно, а что неправильно невозможно. "Equisetum" - "хвощ" - ботаники всех стран читают <это слово> со звуком "з" , а название "Sanquisorba" -"кровохлебка" - те же самые ботаники читают обязательно со звуком "c". Никакого рационального объяснения для этого придумать невозможно. Поэтому, для того чтобы избежать лишних вопросов, студенты четко на первом же занятии должны понять: что подлежит регламентации и что регламентации не подлежит, и следовательно: какие вопросы являются корректными, а какие вопросы являются некорректными. Дальше, начиная со второго занятия, начинается изучение номенклатуры. Изучение номенклатуры обязательно как для ботаников, так и для зоологов. Учебников на эту тему нет. Есть справочники, очень хорошие. Например, Джеффри или Стерн, но как этот материал должен быть преподан студентам - учебников на эту тему нет. Мною сделан проект соответствующего учебника, которым при желании могут воспользоваться те, кого это может заинтересовать. Этот курс должен быть приблизительно рассчитан на 20 часов и занимать в курсе биологического факультета сентябрь и октябрь. Таким образом, чтобы тогда, когда студенты приступят к своей первой практической работе, они бы уже понимали, как называется то или иное растение. Как известно, Линней был великим лектором и многократно подчеркивал, что лекции ни в коем случае не должны быть скучными и должны содержать много интересного, экзотического и комического материала. Дорогой последователь мой! Не пренебрегай этим. В названиях растений есть много любопытных вещей, которые с удовольствием воспримут твои слушатели. Если ты любитель скабрёзности или малоприличных вещей, ты найдешь здесь тоже вполне достаточно материала. Привести примеры? - Пожалуйста! Например: Onopordon - известное растение - "Ослиный пердеж" - или название обычного гриба. Phallus impudicus - "Х.. бесстыдный" (очень похож!), и так далее.

Что должны знать студенты после 20 занятий? 1. Иметь теоретическое представление о номенклатуре и о документах, регламентирующих номенклатуру. 2. Представлять себе основные типы названий, как-то: несогласованное определение, согласованное определение и приложение. 3. Знать основные слова, часто употребляющиеся в номенклатуре, приблизительно в количестве 100. 4. Уметь правильно перевести название с латинского на русский и с русского на латинский язык, а если ты этого не знаешь, то твердо знать - в какой учебное пособие следует заглянуть. Такой курс должен кончаться зачетом. Вторая часть изучения латинского языка должна содержать тоже приблизительно 20 занятий и должна относится уже не к номенклатуре. То есть не к названию, а к терминам. Термин - вещь важная. Он ничем не регламентируется, и именно поэтому, вскрыть правильное название термина, понять, что им хотел сказать ученый - для студента вещь чрезвычайно важная. Терминология главным образом складывается из греческого материала. Это связано с одной стороны с историческими причинами, а с другой - с тем, что термин должен содержать большое количество информации, а это возможно, только если он состоит из большого количества корней. Греческий язык оказался чрезвычайно приспособлен для этого, и поэтому до сих пор термины создаются на основе греческого языка. Иногда студенты задают детский вопрос: "Хорошо, ботаника, зоология ..., а почему, например, минералы не имеют латинских названий? Потому - отвечаем мы - что их состав можно выразить при помощи химической формулы. А вот растения при помощи химической формулы выразить нельзя". Таким образом, на такие вопросы преподаватель должен уметь ответить. Что до дальнейшего, то это определится в этом августе. Если будет принято, что новые таксоны в ботанике не должны быть описаны в латинском языке, как это уже имеет быть в минералогии и зоологии, то на этом курс латинского языка должен быть закончен. Остальное касается факультативных занятий. Если же этого не будет, то, по-видимому, должен быть на старших курсах серьёзный курс латинского языка для студентов, занимающихся систематикой.


Часть 4
МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ

В Медицинском институте я начала преподавать 15 сентября 1954 г. Я до сих пор не понимаю, что я преподаю? Зачем я преподаю? И что получают студенты от моих занятий? Медицинская латынь состоит из трех частей. Анатомическая номенклатура, клиническая номенклатура, а также и фармацевтическая номенклатура и написание рецептов. К счастью (или к сожалению?), написание рецептов на латинском языке явно уходит в прошлое. И зачем его изучать в таком количестве, как это диктуется указами и приказами - никому не понятно. Да, существует анатомическая международная номенклатура, но она превосходно переведена на все языки, и нет никакой необходимости бедро называть "femur", а голову называть "caput". Для чего это нужно и почему мы ставим студентам двойки, если они неправильно согласуют прилагательное с существительным в латинской анатомической терминологии, я этого не понимаю.

Клиническая терминология. Да, клиническая терминология - вещь нужная. Но на первом курсе это очень сильно напоминает знаменитый анекдот о батюшке, который, придя в церковь, продемонстрировал Евангелие и спросил: "Эту книгу вы знаете?" Некоторые миряне ответили: "Знаем". - "Значит, это вам не нужно". А другие сказали: "Нет, не знаем". - "Так вот пусть те, кто знают, объяснят тем, кто не знают".

На первом курсе ни преподаватель, ни студент не понимает значение терминов, которые он преподает. Те и другие просто зубрят их по соответствующим учебным пособиям и более или менее точно передают друг другу.

Мне очень стыдно пред своими коллегами, но я бы очень хотела, хотя бы на пороге смерти, услышать ответ на вопрос, который давно меня тревожит: что же мы все-таки делаем, за что мы получаем зарплату?

Да, конечно, есть студенты, которые любят латинский язык. Да, конечно, есть студенты, которые любят данного преподавателя. Да, конечно, есть студенты, которые на ваш недоуменный вопрос ответят: "Что же это за врач, если он не знает латинского языка?" Но это не аргумент. А вот научного аргумента, который мог бы мне доказать целесообразность, значимость и объем латинского языка в медицинском институте накануне XXI века, я не знаю...

На этой грустной ноте я и закончу беседу.